Поглощенное время

– Филипп!
– осенило Шванка, - Не держись за нее только потому, что ты одинок! Пожалуйста. И ты же не виноват в болезни Пикси, если ты из-за этого. Это она виновата.

– Правильно!
– обрадовался Панкратий, - Послушайся его, Филипп. А ты, Шванк, доделывай-ка скорее свой роман. А то я прочесть его не успею.

– Дядя, ты опять уезжаешь?

– Да, Филипп. Опять туда.

Епископ Панкратий второпях свернул аудиенцию, выставил обоих за порог и сам ушел куда-то. Филипп и Шванк отправились в сад и устроились там на скамеечке под старою вишней.

– Знаешь, как странно!
– начал Филипп, - У меня оказалось маленькое сердце. Не порок, а просто слишком маленькое, как у кошки. Я бежал несколько часов по жаре и надорвал его. Теперь чувствую - она все ходит кругами где-то во тьме рядом со мною, и я - как рыбак. Только не понять, кто кого ловит: она меня или я ее. А ты действительно отступился?

– Пока да. Но, если она вернется, вступлю. Как голос в хоре, понимаешь?

– Угу. Мне кажется, Панкратию богиня вовсе не нужна - нашел неизвестную, исследовал, потерял интерес. Его интересует война, он же рыцарь из рыцарей.

– Противно, однако.

Шванк сплюнул под ноги.

– Не злись на него! Просто грустно.

– Пойдешь к Пиктору?

– Не смогу, я завтра начинаю покаяние в катакомбах. Сходи за нас обоих.

– Само собой!

Филипп тяжело поднялся, простился и ушел.

***

А через два дня Гебхардт Шванк стоял, перепуганный, перед Скопасом, и тот был растерян:

– Шванк, простите... Да, Пиктор теперь не заразен. Но сегодня... Сегодня он пытался повеситься на бинтах...

– Как?!

– Да. Повредил горло. Теперь кается и требует никого к нему не пускать и ничего ему не передавать. Не бойтесь, подмастерья за ним следят и умереть не дадут.

– А как Ваш висельник на складе?
– вдруг спросил Шванк.

– Почему он... Вчера помиловали и дали денег. Все хорошо.

– До свидания.

– Удачи.

***

Писания выедают время - и это справедливо.

Но разве не счастлив Зеленый Король? Жену не переживет, не увидит смерти детей. Этот король - белый туман и зелень листвы - не отбрасывающая свет, как лезвия коротких ножей, городская зелень, а мягкая, сумеречного леса. Тот, кто невидим, но присутствует. Тот, кто провожает - и паломники проходят сквозь Лес, как ножи через воду, не оставляя следа. Чем он занят? Связями или предотвращением этих связей?

Пенкаур Аспатаден, бог почв, когда-то травил белого оленя - каждый год, когда солнечный свет начинал уходить, с белою, красноухою сворой он все пытался загнать оленя - и однажды догнал, но убил его все-таки Пхуйл из-под чужих собак.

А Зеленый Король ежегодно, когда отступало Солнце, поступал ровным счетом наоборот: он уводил оленя на тот берег Круглого Моря, к Индрику, под Деревья Вселенных. И там золоторогий мирно пасся до самой весны. Зеленый Король сам становился жертвою, и гонный олень преследовал его.

Белый конь короля Аластера, старый Снежок, не оставляет следов. И тогда как же Гебхардту Шванку, пешему, слабому, сделать это и настигнуть его? Ни скорости, ни следов. Если только можно было бы выследить Зеленого Короля... Но как? Как же? Следовало разглядеть подобие - но Шванку это было настолько же трудно, как рассмотреть без зеркальной поверхности собственные уши. Если б он знал, что они с Королем равно пусты, бесследны и неуловимы... Ну что ж, про то, что белый конь Короля, в отличие от коня вороного, не оставляет следов, наш трувер уже догадался!

Тем временем - Шванк этого и не заметил - миновали серые сумерки и утвердился крепкий поздний вечер. Звезды вечерней из окна видно не было, но света жировой лампы недоставало все сильнее, и приходилось думать уже не об образах и обликах, а просто о начертаниях букв. И Эомер недовольно заворчал и погасил свечу. Гебхардт Шванк тоже задул жировуху и собрался было уходить, но тут появился Дункан.

Дочь его все еще не пришла в себя, и мастер что-то выискивал сам.

– Посмотрите-ка, свет изменился!
– удивленно сказал он и сосредоточился, - Кажется, сумерки хотят вернуться...

Пока разворачивался старый хромец, Шванк успел подойти к окну с другой стороны. А мастер Дункан стоял у порога и, чувствовалось даже спиною, вглядывался в ночной свет.

– Эомер, наставник!
– спросил он, - Свет Сердца Мира, который призывал раньше живописцев, был таким? Я-то был еще мальчишкой...

– Нет, - отрезал Эомер, - В старину было не так. Помнишь, наверное - это был просто столб в небесах шириной с целое море. Он подымался мгновенно и стоял несколько ночей.

А сейчас, видел Шванк, подобие тумана наползало от горизонта на небесный свод, и издали были заметны частые сполохи.

– Но туман не поднимается сверху, - недоумевает Шванк, - Разве это возможно. мастер Дункан?

– Нет...

А туманный язык успел проникнуть и в окно. Перламутровый тон был отлично видим; кажется, можно его было определить и нюхом, и вкусом. Не было в странном тумане привкуса сырости, запахов он не усиливал и видимости не ухудшал. Просто воздух обрел некий облик. Мастер Дункан навис над столиком Эомера, встал в середине и оперся татуированными кистями в подоконник. Теперь оба нарисованных глаза - совиный и кошачий, зрячий и дремлющий на его руках - казалось, насторожились. Мастер и сам таращился в темноту округленными глазами, и над темными радужками стали заметны полоски белков. Вытянулся в сумрак и Эомер. А перламутр все затягивал - и двор, и постройки, и внутренность библиотеки.

Сколько стояли так? Кто знает. Луны не было, а вечерняя звезда потерялась в перламутре. Но вскоре - а неподвижный Шванк не успел устать, не успел разогнуться и Эомер - перламутр не удержался и ушел вверх, по небу расплылась радужная неяркая пленка. Показалось, что воздух стал теплее и гуще, но ненадолго. В конце концов пленка эта собралась в шар света где-то над горизонтом и исчезла. Выступили крупные звезды, и вечерняя звезда уже не властвовала над ними.

– Я видел!
– нежно улыбался здоровяк Дункан, - Я видел... Небо - это не купол, это колокол! Когда мы смотрим на горизонт, то глядим вдаль и видим только узкий слой неба. А потом начинаем разгибать шею, подымать голову, и небо видится нам как часть сферы, а в самом зените - как плоскость. Спасибо туману - я это напишу!

И глава живописцев вприпрыжку убежал к себе, не прикрыл дверь. Со двора донесся какой-то бранный выкрик, а потом забормотал виноватый бас. И в библиотеку шагнул сам епископ, привычно укутанный с головою в клетчатую козью шаль, за ним прошмыгнул и убежал в книгохранилище полухвостый рыжий кот. Коты в библиотеке вообще старались шмыгать вдоль стен и держаться не слишком заметно - видимо, боялись подвернуться под табуретку Эомера.

Что ж, епископ вошел, стараясь топотать менее громко, чем всегда, и грустно улыбнулся: