Пограничье

Директор Ясневский выскочил под дождь в расхристанной рубахе, с пьяным выражением лица и с новой моей знакомой, Ангелиной Фасолаки на руках, тоже не вполне трезвой на вид. Не вполне трезвой и абсолютно счастливой.

И мне вдруг до слез стало обидно. Так женятся нормальные люди. Не так, как я в первый раз. И не так, как во второй. Смеются, обнимают друг друга и улыбаются. Я даже почти додумалась до мысли, что я банально завидую этой парочке, стоящей на пороге Водного замка, как справа от меня раздалось злое шипение:

— Ты не в своем уме?

— М? — глянула удивленно на Ларса. На скулах у парня сквозь покрасневшую от волнения кожу пробивалась серая, похожая на иглы ежа, шерсть. — Что, прости?

— Ты спятила? — оборотень грубо схватил меня за руку. — Зачем тебе в долину? Не смей!

Подумал с мгновение и уточнил:

— И если он, — ткнул пальцем в Гавриков бок так, что домовой скривился, не удержавшись от болезненного стона, — если он откроет тебе проход, я ему горло перегрызу... И Павлику твоему длинному нажалуюсь. Не думай, не постесняюсь.

Подумал еще пять секунд и завершил речь:

— Я запрещаю тебе.

И тут я размахнулась и отвесила Ларсу затрещину, оцарапав пальцы о жесткие волосы на затылке и основательно отбив ладонь. Он вспыхнул, как свечка, и даже стал выше немного на фоне моментально сжавшегося Гаврика, а я схватила его за верхнюю пуговицу не застегнутого пиджака и прошипела, трясясь от ярости и слегка задыхаясь:

— Никто. Никто, слышишь меня, сопляк? Никто не смеет мне что-либо запрещать или разрешать. И если я дала слабину однажды, позволив тебе думать, что всегда буду поступать так, как ты считаешь нужным, это не значит, что ты...

— Я понял, — он выдохнул и осторожно отцепил мои пальцы от своей одежды. — Прости.

— Ты последний, с кем я стану советоваться по тому поводу, что мне можно делать, а что нельзя! — заявила я уже менее воинственно, хотя меня все еще потряхивало от злости. — И не смей угрожать. Тебе ясно?

Ларс покосился на Гаврика.

— Не думал я ему угрожать...

— Никто и не думал его бояться, — промямлил было Гавриил, но немедленно умолк под моим грозным взглядом.

— Мне надо в Волчью долину. Сейчас. И я все равно попаду туда сегодня.

Я посмотрела на Водный храм, но там уже никого не было. И только двери немного качались, говоря о том, что мне не привиделся счастливый и влюбленный Вельзевул Аззариэлевич.

В старую Усадьбу, где прошел не самый счастливый год моей жизни, мы входили втроем. У меня слегка кружилась голова от пугающих и почти забытых запахов. Половица за дверью черного хода испуганно пискнула, послав мое сердце в зигзагообразный аллюр, и я не удержалась от приглушенного ладонью вскрика.

— Тише ты, — проворчал с любопытством озирающийся по сторонам Ларс. — Тут, конечно, нет никого... Но все равно. Ты точно уверена насчет вожака?

— Точно, — прохрипела я и открыла дверь в левый коридор, который вел в Зал Предков.

В окружении этих стен, молчаливых свидетелей моей боли и моего позора, мне вдруг стало страшно. Волосы зашевелились на затылке от стойкого нехорошего предчувствия. Напрасно я все это затеяла. Лежал себе череп в окружении своих предков столько лет, пролежал бы еще столько же.

Я повернула голову к Гавриилу, чтобы попросить его открыть проход назад в Речной город, но не смогла выдавить из себя ни слова, шокированная увиденным. Из горла вырвался хрип, больше всего похожий на истеричный смешок умирающего от ужаса человека, я еще даже удивилась тому, что способна издавать такие звуки, а потом я потеряла сознание, не в силах справиться с собственным страхом.

Думаю, любой бы на моем месте хлопнулся в обморок. А тот, кто послабее, возможно, из этого обморока уже никогда не вернулся бы назад в реальность, потому что вместо Гаврика Пяткина, ухмыляясь окровавленной пастью, стоял мой самый страшный кошмар, мой муж, мой враг, мое персональное чудовище, вожак клана Лунных Волков... Покойный вожак клана Лунных Волков, шонаг Арнульв.

Его глаза были полны ненависти и обещания скорого наказания, розовый кончик языка облизал потрескавшиеся губы, и оборотень выдохнул мне в лицо:

— Привет, Зайчишка-трусишка.

Я булькнула что-то пересохшим горлом, пискнула кроликом, сжавшимся в ожидании удара мясника, и провалилась в темноту, наполненную запахами старого особняка, звуками убивавшего меня когда-то дома и безжалостным грохотом сердца. Кровь ревела в ушах весенним прорывом горных рек. Надрывно, до бешеного хрипа кричала женщина. Кто-то всхлипывал, причитая:

— Не надо, не надо, пожалуйста, я не буду больше, дядя... Пожалуйста, не надо...

И еще рычание. Звериное, полное собственного превосходства, пугающее и покоряющее, абсолютно и безвозвратно.

В какой-то момент я снова стала ощущать себя, и сразу стало тихо, что, вкупе с остервенело ноющим горлом, навело на мысль, что те сумасшедшие крики издавала именно я. Попыталась открыть глаза, но ничего не увидела, все по-прежнему скрывала непроглядная обморочная мгла.

По крайней мере, я была жива.

И еще у меня ничего не болело.

Это хорошо. Это значит, что Арнульва нет. Нет и быть не может, он умер, стерт с лица земли. Почти.

Мысль о том, что у меня здесь, в самом центре Волчьей долины, в старой Усадьбе, есть незавершенное дело, неожиданно помогла мне прийти в себя, мгла рассеялась... И я едва снова не впала в истерику: Арнульв сидел напротив меня, прислонившись к стене и вытянув одну ногу, а рядом с ним, на корточках, касаясь пальцами обеих рук пола, обретался темный маг и ныне покойник айвэ Лиар.

— Мать-хозяйка, что происходит? — выдохнула я.

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, — речитативом повторял невидимый мне страдалец, в чьем голосе я опознала своего проводника и помощника Гаврика Пяткина.

— Да где ж ты кричишь-то!? — пробормотала я и оглянулась по сторонам, пытаясь найти своего домового. Его нигде не было видно, а на тех, кто как раз-таки был виден хорошо, я решила не смотреть, прошептав себе тихонечко:

— Вас нет. Нет. Вы умерли.

На том и порешим.

Однако и Гаврика тоже не было. Нигде. И при этом он был, потому что я его отлично слышала. И если поверить в то, что, в отличие от глаз, уши меня не подводят, он плакал. Я подняла руку к лицу, чтобы отбросить волосы, упавшие на лицо, назад. И замерла, рассматривая собственные пальцы.

Я никогда не была склонна к самолюбованию, да и сейчас застыла не потому, что удивилась нереальной красоте своих конечностей. Просто они были перепачканы. Что-то золотисто-маслянистое, очень красивое, но при этом почему-то пугающее, покрывало тонкой пленкой указательный, средний и безымянный пальцы моей правой руки. Я поднесла руку к лицу, чтобы по запаху определить, что же это такое, и едва не сорвалась на очередной болезненный крик.