Похититель бурбона

– У тебя был тот еще день, верно, маленькая леди?
– Он занял в два раза больше места у окна, чем она.

– С днем Рождения меня, да?

– Хочешь рассказать, что происходит между тобой и стариком Леви?

– Между мной и стариком Леви ничего не происходит.

Дедушка поднял брови и свой стакан. Он сделал глоток, и она последовала за ним, морщась. Бурбон был в их доме повсюду, но она до сих пор не понимала его вкуса. Что говорить о бурбоне, она и вкус кофе то до конца не распробовала.

– Твоя мать утверждает, что застала вас кувыркающимися в сене.

Она густо покраснела. Достаточно было того, что она говорила о Леви с матерью. Если бы у нее была лопата, она бы прямо сейчас вырыла себе могилу.

– Там было сено, но мы не кувыркались, - ответила она.
– Я попросила его поцеловать меня в мой день рождения, и он поцеловал меня в мой день рождения. Завтра не мой день рождения, значит, завтра он не будет меня целовать.

– Ты расстроена из-за этого.

Она пожала плечами и откинулась на спину, ее руки вцепились в подушку. Когда она выдохнула через нос, окно превратилось в облачко.

– Он тебе нравится?
– спросил ее дедушка. Он протянул руку и ущипнул ее за палец. Насколько он пьян? Очень, как полагала она. Очень, очень.
– Тамара, ответь мне?

Она рассмеялась от щипка.
– Да, он мне нравится.

– Как сильно он тебе нравится?

– Не знаю. Сильно?
– Она, наконец, посмотрела дедушке в глаза. Он улыбался, но от улыбки ей не становилось лучше. Это была самая последняя тема для беседы, которую она хотела обсуждать с дедушкой.

– Сильно, да?
– дедушка откинулся на спину и скинул ботинки. Они приземлились на маленький розовый коврик возле ее кресла-качалки и оставили на нем пятно. Ей было все равно. Ее так тошнило от розового цвета, что она была готова сжечь дом, лишь бы избавиться от него.

– Сильно. Даже больше того, что бы то ни было.

– Я заметил, как вы с ним разговаривали.

– Только разговаривали.

– Он обожает тебя.

– Нет. Он груб со мной. Он говорит, что я ленивая, и заставляет вычищать навоз из стойла, и говорит, что я избалованная. Он называет меня Ржавой. Даже не помню, чтобы он называл меня по имени.

– Я называл твою бабушку Злючкой, потому что она была самой упрямой женщиной, которую я когда-либо встречал. Сводила меня с ума, когда была помоложе. Я не мог оторвать от нее рук.

– Дедушка, серьезно. Я не хочу ничего слышать об этом, ни сейчас, никогда.

– Ты достаточно взрослая, чтобы слушать о вещах, которые не хочешь слышать.

– И, тем не менее, я не хочу об этом слушать.

Он вздохнул и кивнул.

– Ты превратилась в такую красивую девушку, - сказал он.
– Я удивлен, что Леви единственный парень, с которым у нас проблемы из-за тебя.

– Вы отправили меня в женскую школу, помните?

– Это хорошая школа.

– Это женская школа, - повторила она.

– Я ходил в школу для мальчиков, Мейллесбург Милитари. Лучшая школа в штате.

– Здорово. Можно меня туда перевести?

– И ты удивляешься, почему мы стараемся следить за тобой, - ответил он, улыбаясь ей.- Может, нам стоит внимательнее следить за тобой.

– Мама злится только потому, что она без причины ненавидит Леви.

– У нее есть причина.

– Я знаю, что он старше меня, но не так уж и намного. И он хорошо обращается с лошадьми. Мама сказала, или я позволю ей уволить Леви, или она отдаст Кермита на живодерню. Я не могу жить без Леви. Я не могу жить без Кермита. Она пытается убить меня?

– Ты не умрешь без Леви.

– Может, и не умру, - ответила она. Она могла. Происходило что-то странное.
– Все равно, я не понимаю, почему мама ненавидит его, хотя, думаю, она всех ненавидит.

Дедушка снова вздохнул. Она учуяла аромат сигар и бурбона в этом вздохе. Ей захотелось открыть окно.

– Есть кое-что, чего ты не знаешь о Леви и должна узнать. Давным-давно мать Леви работала на меня. Она прибиралась в офисах «Красной Нити».

– Она была дворником?

– Уборщицей.

Тамара ощутила укол жалости к Леви. Быть сыном уборщицы, должно быть, было нелегко. Она знала, что его мама уже умерла, но он никогда не говорил, что она работала на дедушку.
– Мама ненавидит его, потому что его мать работала уборщицей?

– Тамара, милая, его мать была чернокожей. Ты не знала?

Тамара прищурилась на дедушку.

– Что?

– Именно.

– Но он…

– Он светлокожий. Но он не белый.

Не существовало слова, чтобы описать шок Тамары.

– Но как…

– Его папа был белым, - пожимая плечами, ответил дедушка.
– Иногда случается. И ты никогда не узнаешь, каким будет ребенок - светлым или темным, или смешанным.

– Но у него голубые глаза. Это рецессивный признак. Мы проходили на биологии. Я должна была сделать решетку Менделя\Пеннета по цвету глаз. Он должен был быть белым с обеих сторон, чтобы получить голубые глаза.

Дедушка снова усмехнулся, но она не поняла, что смешного было в ее словах. Она не находила эту ситуацию смешной. Ее мать ненавидела Леви, потому что его мать была чернокожей? Это самое отвратительное, что она слышала в своей жизни.

Самое ужасное.

Самое.

За всю ее жизнь.

– В большинстве из них течет белая кровь. Наших рук дело, конечно же. Но это не делает его белым. Мои родители были оба правши, и вот я левша. Думаешь, моя мама согрешила с молочником?

Тамара проигнорировала вопрос. Ее мать называла Леви «мальчик», и Леви, казалось, обижался на это больше, чем Тамара считала разумным. Ее постоянно называли «девочкой», но даже она понимала разницу между обращением к белому мальчику «мальчик» и чернокожему мальчику.

– Поэтому мама ненавидит Леви?

– Скажем так, она не очень довольна его происхождением.

– Мне плевать, что он наполовину черный или красный, или зеленый. Мне плевать, кем была его мать или отец. Если его отец был Гитлером, а мать Дайана Росс, мне будет все равно.

Ну, не совсем, но только потому, что ей нравилась Дайана Росс.

– Но меня волнует твоя мать. И твой отец.

– А меня нет.

– Волнует, и ты это знаешь. Ты Мэддокс, а это кое-что значит. Ты особенная, Тамара.