Похититель всего

Ирония в том, что подобными бритвами никто никогда не бреется.

— Послушайте, я…, - начал Энсадум, однако Старик перебил его:

— Нет. Это ты послушай, Пустой.

Странное, дело, но на последнем слове он сделал ударение, как будто имел в виду что-то очень важное. Пустой.

— Мне вот интересно, где вы берете тела? Выращиваете? Выращиваете как раньше растили овощи на грядках. А? До Разрушения? Ты же помнишь Разрушение, так? Для тебя это было не так давно. Или вы воруете тела у мертвых? Воруете у тех, у кого забираете кровь?

Энсадум не раз слышал, как практиков обвиняют в самых различных грехах — надуманных и не очень, но еще никогда он не сталкивался ни с чем подобным. Похоже, эти трое были по-настоящему сумасшедшими.

Что Старик имел в виду, когда сказал, что для него Разрушение было не так давно? Разве те события не произошли для всех одинаковое количество лет назад? Или сумасшедший подразумевал что-то иное?

Впрочем, задумываться об этом сейчас не стоило.

— А-а-а… Понимаю, — Старик теперь держал бритву перед собой, будто и в самом деле думал побриться. Ну, или побрить Энсадума, до которого было шага три-четыре, — Ты не знаешь. Сколько лет назад произошло то, что назвали Разрушением? Будь добр, ответь.

— Около двадцати, — произносить слова внезапно оказалось физически больно.

Затем Старик неожиданно обвел сверкающим лезвием широкий круг.

— Как, по-твоему, все это могло прийти в такой упадок за какие-то двадцать лет?

Честно сказать, Энсадум и сам не раз размышлял над этим.

Здания из камня и бетона выглядели так, будто простояли опустевшими не одну сотню лет, мосты рухнули, целые поселения исчезли с лица земли. Однажды Энсадум видел вышку электропередач, металлические опоры которой были толщиной с бедро взрослого человека. Уцелели только они. Там, где металл был тоньше, его почти насквозь съела вездесущая ржавчина.

И это тоже произошло за двадцать с небольшим лет?

В последний раз он задумывался об этом… Когда?

А когда он вообще следил за временем?

Неожиданно Энсадум понял, что не знает, какой сегодня день, неделя, месяц. В последний раз он был у Курсора во вторник… Или это было воскресенье?

Но — месяц. Какой сейчас месяц?

Какая пора года? Поздняя осень? Зима? Если судить по непрекращающемуся дождю и снегу, то либо то, либо другое. А дом? Когда последний раз он был дома?

— Ты смотри-ка, — вновь сказал старик, — Кажется он начинает понимать. С ними всегда так. Вначале сопротивляются, не понимают, что они, — он как-то странно выделил последнее слово, — Всего лишь здесь.

И он постучал себя по лбу рукояткой бритвы.

— Поэтому последний раз спрашиваю: где вы берете новые тела?

Новые тела?

Энсадум все еще не понимал, о чем речь, хотя какая-то часть его уже все осознала. Из зеркала на него смотрело чужое лицо, а этот странный человек говорил о том, что, что тело ему не принадлежит.

Внезапно все части головоломки сложились.

Значит, кураторы все же умели переносить целые личности в новые тела.

У всех практиков регулярно брали кровь на анализ. Достаточно ли для того, чтобы сохранить, законсервировать воспоминания в одной точке?

Наконец Энсадум смог разомкнуть пересохшие губы…

— Я… не понимаю.

Его злосчастное отражение в зеркале сделало то же самое. Незнакомец, которого он не знал. В этот момент Энсадум вдруг почувствовал себя чужаком в этом теле. Ощущение было таким, словно он одел чью-то грязную поношенную одежду.

Юнец подошел и стал с Энсадумом рядом.

— Этот ничего не знает, папа.

— Заткнись, Барка.

Почти механически Энсадум отметил, что Старик и Юнец — отец и сын, и последнего зовут Баркой, хотя сейчас это не имело никакого значения.

Внезапно Энсадуму показалось, что комната вокруг сжалась до размеров ящика. Дышать стало тяжело, словно он погрузился в темную мучнистую воду, пренебрегнув советом шивана там, на берегу — не касаться ее даже кончиками пальцев. Теперь эта пахнущая мазутом густая вода затекала ему в горло, наполняла легкие… Словно сквозь мутную пленку на ее поверхности он наблюдал, как Старик отпихивает саквояж. От удара ногой тот летит прочь, задевает блокнот и вот уже вдвоем они продолжают лететь, кувыркаясь в воздухе, словно пара бегунов, стремящихся обогнать друг друга. Наконец блокнот падает и раскрывается на случайной странице. Саквояж падает рядом безвольной, мертвой вещью.

Затем неожиданно старик схватил и притянул к себе Барку:

— Не смей жалеть его! Не смей, слышишь!? Помнишь, о чем мы говорили? Они отнимают тела у таких как мы. А может, и не отнимают. Может производят, как в былые времена… Производили… всякое. Я не знаю! Но одно знаю точно — этот, — он махнул бритвой в стороны Энсадума, — Точно здесь не впервые.

— Давайте закачивать, — раздался голос Карлика.

Энсадум повернулся и увидел, что арбалет вновь нацелен ему в грудь.

— Старик прав, — продолжал Карлик, глядя Энсадуму прямо в глаза, — Ты здесь уже не в первый раз. Именно для таких как ты мы поставили зеркало… Поначалу не знали, но потом смекнули… Почти никто из вас, пустышек, не знает, как выглядит на самом деле. Думаете, вы бессмертные? Мы вот, в свою очередь не знаем, сколько крови выкачали из тебя твои хозяева. Может много, может — нет. И сколько эссенции изготовили. Сколько раз они еще будут способны вернуть тебя к жизни, влив воспоминания в пустое тело? Раз? Два? Точно не больше.

Энсадум смотрел на собственное отражение в зеркале.

На чужое лицо.

Кто ты?

Краем глаза он увидел лежащий на полу блокнот. Он был открыт на одном из рисунков птиц. Сквозняк трепетал страницу, так что издали казалось, будто птица пытается взлететь. Или же это похоже на пернатое создание с перебитым крылом, которое пытается встать.

Наверняка так выглядела та птица до того, как отец отыскал ее и принес маленькому Энсе.

Двадцать лет назад?

Или двести?

— Одно я знаю точно, — сказал Карлик, поднимая арбалет, — Сколько бы раз ты сюда не явился — будет одно и то же. А потом твоя кровь или эссенция или что там у вас — закончится и им станет нечем наполнять пустое тело. Твои воспоминания… Исчезнут.

Энсадум собирался ответить, но внезапно оказался на полу. Из его горла торчала стрела. Ее древко пробило шею практика насквозь, и наконечник торчал с обратной стороны, из затылка, царапая пол. Энсадум ощутил странное давление в горле, а затем — как перехватило дыхание. Однако боли не было. Невысказанные слова выплеснулись вместе с пузырями крови, которой было очень, очень много.

Энсадум видел, как его кровь пропитывает страницы блокнота, и те тяжелея, прекращают трепетать. А вместе с ними прекращает трепетать и крыло рисованной птицы.

Карлик склонился над ним, хотя в этом и не было особой нужды. Он все равно был слишком маленьким.

Последняя невысказанная шутка заставила Энсадума улыбнуться.

— Это смерть, — сказал коротышка прямо ему в лицо, — Похититель всего.

Похититель всего, подумал Энсадум. Да, точно.

А затем навалилась темнота. И ни боли, ни воспоминаний, ничего.