Похититель всего

Сможет ли он сознавать себя? Хоть на мгновение? Понять, что это именно он — тот, который раньше был чем — то другим, а теперь на мгновение воскрес в другом теле?

Будет ли его личность хвататься за эту соломинку, держаться за единственную возможность пожить? Не потому ли Интерпретаторами становились единицы? Энсадум не представлял себе, что кто-то мог поселиться в его теле, пусть и на мгновение. Не захочет ли он остаться там подольше?

Смерть практика всегда расследовали. Первое — он мог быть свидетелем убийства, и поэтому его могли устранить как нежелательного свидетеля. Второе — эссенции крови практиков, кураторов, Распределителей и — тем более — Интерпретаторов сохраняли особенно тщательно. Ходили слухи, что таким образом их можно переселить в другие, «пустые» тела, но если в это и верил кто-то, то таких людей Энсадум не знал. Просто разговоры, ничего больше. Да и откуда возьмутся пустые тела? Человек ведь не сосуд, который можно наполнить или опустошить по собственному желанию и в любое время.

Впервые Энсадум задумался о смерти еще в детстве. Отец показал ему мертвую птицу — она лежала у них во дворе — просто комок перьев, ничего больше. Странным образом это казалось Энсе неестественным, даже противоестественным. Уже тогда он понимал, что любая смерть противоестественна по определению, но позже, уже будучи практиком, осознал, что любая смерть несвоевременна, неожиданна и не обязательна.

И все же, будучи практиком, он привык к смерти. Любая гибель живого существа стала восприниматься как нечто обыденное. Даже вид мертвых тел со временем перестал пугать его. Возможно, он был готов к этой работе еще с детских времен — с тех самых пор, когда практик явился в их дом, чтобы забрать кровь брата.

Затем было Разрушение и новые смерти — гибель родителей.

Энсадум часто думал о том, что именно это, а не смерть Завии, стало решающим словом в выборе дела всей жизни.

Дело всей жизни?

По отношению к работе практика это звучало как минимум странно. Как максимум — слишком напыщенно.

И все же, за все эти годы он привык думать, что занимается чем-то действительно важным.

Ту птицу невозможно было воскресить, и даже всей ее крови не хватило бы на то, чтобы воссоздать несколько последних минут жизни пернатой. Однако юный Энса целый день провел над крохотным трупом, зарисовывая увиденное в блокнот, словно каким-то образом хотел продлить «жизнь» этой несчастной малютки.

Позже он выяснил, что примерно тем же занимаются кураторы, поскольку все, что они делают — создают набросок воспоминаний и сохраняют его. Возможно, никто и никогда больше н заглянет в их “блокнот”, и все же…

Обычный человек и не догадывался, насколько сложный механизм функционирует в стенах Курсора.

Энсадум был практиком — сколько? Пару лет? А до этого еще два года учился. За все это время он так и не побывал в дальних зала Курсора, не посетил ничего, кроме библиотеки и еще нескольких помещений, где полагалось находится ученикам. Только в самые первые дни Энсадума и нескольких других учеников провели по внутреннему двору, показав, что где находится. Именно тогда он встретил первого куратора, да еще несколько практиков, настоящих практиков, которые уже давно занимались своим делом. Встреча с практиками была второй в его жизни. И тут Энсадума ждало открытие: ни черных плащей, ни высоких шляп, ни темных очков с круглыми стеклами на них не было. Более того, выглядели они как совершенно обычные люди. Даже заурядные. Встретив такого на улице, он непременно решил бы, то перед ним обычный ремесленник. Среди них даже была одна женщина. Когда Энсадум оказался рядом, она подмигнула ему с веселой улыбкой, и забросив на плечо сумку, в которой что-то звякнуло, направилась дальше.

Ни Распределителей, ни Интерпретаторов он не видел ни в тот день, ни позже. Хотя он и подозревал, что кроме этих четырех категорий: практиков, кураторов, Распределителей и Интерпретаторов в иерархии Курсора должны находится другие — выше и ниже по положению. Ведь должен же был кто-то выполнять все те манипуляции, которые требовались при превращении крови в эссенцию. Наверняка были те, кто отвечал за перегонку и дистилляцию, мыл колбы и реторты, а также разливал уже готовую эссенцию по емкостям. Как должен был найтись кто-то, кто будет управлять всем. Не просто контролировать процесс- поставок крови, перегонку, хранение и прочее — этим займутся практики и кураторы, а именно УПРАВЛЯТЬ. Конечно, это не могли быть Интерпретаторы. Хотя в иерархии они занимали более высокое положение, гораздо выше даже кураторов, они точно так же выполняли свою функцию.

Как Интерпретаторы становились тем, кем являлись, оставалось загадкой. Возможно, они попросту были достаточно сумасшедшими для того, чтобы примерять на себя личность другого человека. И достаточно выносливыми, чтобы этой личности противостоять…

ГЛАВА 7. Похититель всего

10

Не было никакой черты, отмечающей границу города. Обычно это — дома пригорода или палисадники, в эпоху до Разрушения — промышленные объекты, мастерские и различные склады. Они словно кольцо геологических отложений, окружали тело города, загрубевшее и шершавое снаружи и мягкое, и податливое внутри (наиболее нежное — в самом центре, где у некоторых животных находятся сплетения чувствительных волокон — нервов, а может быть — синапсов, по которым передаются эмоции и мысли). У города это все, что угодно: от движения транспорта до потоков финансов, постоянно циркулирующих по его венам словно своеобразная кровь; иногда она питает некий орган, и он вырастает полноценным и здоровым, и наоборот, если “питания” не хватает, отдельные части “тела” чахнут и умирают. Энсадум видел как процветающие части Ашкелона, так и совсем заброшенные, населенные бедняками и преступниками. Многие из них потеряли все после Разрушения, а некоторые и до него ничего не имели.

Как в игре в чехарду, подумал Энсадум, когда нужно подольше задержаться на спине того, кто под тобой, ну или прыгнуть дальше. В этом плане Ашкелон был тем, кто бесцеремонно взгромоздился на спину конкуренту. А еще он был городом, где до Разрушения использовали электричество — пусть совсем мало, но все же. Это был город с общественным транспортом — сначала конной повозкой, тащившей вагончик на тридцать-сорок мест, а затем и с настоящим автоматом впереди, способным тащить не одну, а две или три такие повозки.

Само собой, место, где он оказался сейчас, мало напоминало Ашкелон и любой другой крупный мегаполис. Скорее, этот город был крохотным и живучим словно кровососущее насекомое вроде клещей, намертво впившихся в тело пустоши своими жвалами. Интересно, как долго подобные поселения способны выживать на всеми брошенных землях? Энсадум удивился бы, узнав, что очень, очень долго.

И все же, этот городок или поселение, или то чем бы оно не было, можно было пройти из конца в конец за десять минут и за три четверти часа обойти кругом.

Энсадум уловил плывущие по воздуху запахи: пота людей и животных, специй, готовящейся еды и, как ни странно, горючего — бензина или керосина, он не знал. Вместе с запахами новый порыв ветра принес звуки: лязг металла, крики погонщиков и детворы — извечный шум любого города, так не похожий на глас вопиющего в пустыне.

Крохотные фигурки снующих туда-сюда людей были едва различимы с такого расстояния и Энсадуму показалось будто он рассматривает сквозь окуляр микроскопа жизнь некого доселе неведомого, странного мира. Чуть-чуть добавить резкости, навести фокус… Не маячит ли за крохотными фигурками тень исполина как в одном из тех театров в коробке, управляемых механизмами, где все ненастоящее — и актеры, и декорации, и драма?

Впрочем, жизнь — это не театр, а люди вокруг — не персонажи пьесы: хороший, плохой, злой. От обитателей города в Пустоши можно было ожидать чего угодно, и судя по виденному ранее, потрошили они не только рыбу.

Впервые Энсадум пожалел, что с собой у него нет оружия. Подошел бы и обычный нож: с ним он чувствовал бы себя уверенней. Энсадум попытался вообразить в руке твердую рукоять, тяжесть металла, блеск лезвия, но сколько не говори “сахар”, во рту слаще не станет. Вот если бы с ним по-прежнему был его саквояж… Среди прочих инструментов там имелся острый нож, скальпель… И все же некая толика уверенности к нему вернулась. И это при том, что ударить человека чем-то подобным — сильно, до крови, причинить тому вред или вовсе убить, раньше казалось ему чем-то невозможным, непозволительным, выходящим за рамки. Неужели, так действуют эти безлюдные земли? Или же свою роль сыграло все произошедшее с ним за последние дни. Да, он буквально валился с ног от усталости, был голоден и напуган, но все же…

В конце концов караван гхуров скрылся из виду, и он еще некоторое время брел к городу, постепенно замедляя шаг, чтобы получше рассмотреть, что ждет его впереди. Наконец он поравнялся с первыми зданиями города. Некоторые из них были просто грубо сколоченными из досок и разной всячины времянками, внутри которых какие-то люди сидели и просто курили, провожая его ничего не выражающими взглядами. Некоторые жевали белую смолу, не скрываясь, как до этого лодочник, и нимало не смущались при виде незнакомца, который заставал их при этом занятии. Чуть поодаль находились постройки, которые выглядели куда более крепкими. Наверняка это были остатки былых “промышленных” зданий и служили в былые времена мастерскими и складами. Сейчас здесь располагалось нечто вроде рынка: за прилавками из фанеры и ржавых бочек стояли сонные люди, торгующие всякой всячиной: от съестных припасов до рыболовных снастей. Невозможно было сказать, кому все это могло понадобиться в таком месте ведь других “покупателей” и даже праздно гуляющих кроме самого Энсадума, видно не было. Зато торговцев был не один или два, а десяток или же даже больше, словно купля-продажа шла здесь бойче, чем на самых многолюдных рынках Ашкелона.