Похождение в Святую Землю князя Радивила Сиротки. Приключения чешского дворянина Вратислава
Шрифт:
Синан-паша, который в ту пору был мазул, то есть в немилости, лишен всех своих должностей и жил не у дел в своем поместье и который потом был причиной нашего тюремного заключения, и Ферхат-паша, у которого мы имели первую по приезде аудиенцию, были оба родом из Албании, двоюродные братья, и пасли свиней. Они были взяты вместе с другими детьми и отданы в султанский сераль, или дворец, главному повару, для обучения поваренному искусству. Но на Синане-паше скоро обозначилось, что ему готовится другая судьба: однажды, высмотря час, когда султан Селим должен был выехать на прогулку, и научившись говорить по-турецки, пал он на землю перед султаном и стал униженно просить его, чтобы велел взять его с братом с кухни и обучить чтению и письму. Султан поглядел на него, мальчик ему понравился, и он велел исполнить его просьбу. Когда взяли их обоих с кухни, вскоре научились они читать и писать по-турецки с таким успехом, что Синан стал отличаться от всех прочих ребят искусством, силой и приятностью речи. Услышав о том, султан велел обучать его верховой езде, беганью, паленью и стрелянью из лука, и в этом он показал такое отличное искусство перед самим султаном, что удивил его и всех его придворных; тогда сделали его итчогданом, то есть придворным пажом. Придя затем в совершенный возраст, добился он того, чтобы послали его на войну с одним пашой, и тут показал такую храбрость, что передо всеми отличился. За это сделали его агой, или гетманом, и тут он так показал себя, что много раз приписывали ему победу: так, на острове Кипре у Фамагусты он нанес много бед христианам. Потом был беглербеком, опять пашой, напоследок верховным визирем. Он был при осаде Мальты, воевал против персиян, несколько лет оставался
О том Ферхате рассказывал нам еще пан поверенный Печ. Несколько лет тому назад, когда Печ был секретарем у цесарского посла в Константинополе, а Ферхат пашой, умер цесарский посол (пан австрийский из Чичинка), тело его отвезли в Австрию, а цесарь Рудольф, зная этого Печа за годного человека, решил назначить его на убылое место за посла и подтвердить ему полномочие. Тут, как бывает при дворах обычай поздравлять с назначением в должность, то и Ферхат послал своего гофмейстера к пану Печу поздравить его и пожелать ему счастья в новой должности. Гофмейстер при этом сделал пану Печу намек, что надобно поднести паше в подарок тысячу талеров да хорошенький ковшик; ковшик ему послали, а деньги не послали. Когда Ферхат назначен был верховным визирем, послал он за паном доктором Печем и стал сильно приступать к нему: отчего задерживают и не платят ему ежегодную дань, которая у них называется трибутом. А пан Печ возражал ему и доказывал, что еще срок не пришел и что трибут никогда еще не задерживали, впрочем, обещал, что пошлет одного из своих чиновников в Вену и станет просить, чтобы выслали трибут скорее. Тогда визирь, видя, что привязаться не к чему, сказал ему через толмача такое слово: «Откуда-де краль венский (кралем Венским именуют они нашего цесаря, а цесарем не хотят его именовать и говорят, что их султан сам цесарь римский, так как столица римских цесарей перенесена была из Рима в Константинополь) — откуда взял такую власть, что убогого писаря назначает и уполномочивает поверенным в делах к знаменитому двору турецкого цесаря?» На это пан Печ, нимало не смутясь, ответил: «Если султан его имеет власть из пастуха и свинопаса сделать верховного пашу, то и его государь и цесарь римский такую же власть имеет писаря послом сделать и кого ему угодно, того и послать в Константинополь ко двору султанскому». Ферхат, рассмеявшись, подивился смелой его речи и ничего ему не ответил, а только, обратившись к предстоявшим, сказал по-турецки: «Каково! Каково хитер поганый гяур!»
8 просинца (декабря) рано утром велел пан посол Креквиц накладывать на воз деньги 45 000 двойных талеров и послал их вперед к султанскому замку с своим драгоманом. Около 9 часов вечера оба посла поехали к султану прежде описанным порядком, со своими дворянами, которые ехали впереди попарно и везли дары, часы и серебряные вещи. По приезде к замку, у первых ворот увидели мы около ста вооруженных солдат, называемых капиджи, то есть привратная стража. Эти капиджи вроде того, что гациры или лейб-гвардия при дворе римского цесаря; урядники у них имеют должность комиссаров, т. е. отправляются с поручениями, а иногда употребляются и вместо палачей; когда происходит у двора какая смена пашей или велит султан кого-нибудь из придворных вельмож удавить, все такие поручения выполняют обыкновенно капиджи. Оттого должность их у турок в важном почете. Когда пропустили нас на первый двор за воротами, увидели мы по обе стороны прекрасные дома; в тех домах живут придворные ремесленники и рабочие и делают всяк свое изделие, вроде того, как у нас в Праге перед дворцом. Затем доехали мы до других ворот, там стояли также сторожа, и тут все мы должны были слезть с коней. За этими воротами жилище султаново, и туда ни одного человека, хотя бы и пашу, не пропустят на коне, а все должны слезать и идти во дворец пешком. На этом втором дворе стояло множество, несколько сот великолепных коней, турецких и арабских, все покрыты вышитыми коврами и все блестели золотом и драгоценными камнями; держали их ребята, и все, как у нас в Праге бывает в торжественные дни, ждали выхода господ своих. Все эти конюхи стояли тихо и чинно, не слыхать было ни крику, ни смеху, ни разговоров; а когда от которого коня явится сор, тотчас особливые к тому приставленные люди тот сор собирают и заметают; потом у них тот конский навоз на солнце сушат, толкут, просеивают сквозь сито и употребляют на подстилку лошадям, потому что в Константинополе неоткуда достать соломы на подстилку. Потом и наши, научившись от турок, делали своим коням такую подстилку, и кони так к ней привыкли, что с охотой на нее ложились, все равно как на солому.
Сойдя с коней, паны послы шли через ворота пешком до третьего двора, а мы за ними, а навстречу им вышли принять их двое пашей, из рады султанской. У тех ворот стояло несколько сот янычар. Отсюда те двое пашей привели послов в раду, или диван, а мы стали у входа; тут послы всем пашам должны были объявить, что они султану говорить будут, с тем чтобы ничего лишнего не говорили, кроме того, что пашам объявлено. Двое пашей, сложив руки накрест на груди, вышли из той радной палаты и пошли к султану доложить о пане после. Этот третий двор превеликий и пречистый; против самых ворот султанские покои; а с двух сторон и с третьей, где ворота, надстроены высоко два терема: по правую руку живут комнатные евнухи, а по левую руку жены султанские. От ворот до самых султанских покоев стояло, по правую руку, тысячи две или три янычар, все в чалмах и в разноцветных сукнях, точно расписанные; а по левую руку столько же спагов, или конных солдат, только они стояли пеши, без коней. И хотя тут было несколько тысяч народу, не слыхать было ни крику, ни шуму, ни разговоров, а все стояли в такой тишине, что подлинно на диво; и те самые янычары, которые на войне так буйны и своевольны, тут стояли, каждый перед своим начальником, в таком послушании, как и ребята не стоят перед учителями, не двигаясь, точно вытесанные из мрамора. Когда двое пашей вошли в ряд между янычар и спагов, стали, сложив руки на груди, делать поклоны, склоняя голову сначала направо, янычарам, потом налево, спагам; в ответ на то и они все, склоняя головы почти до колен, оставались в таком положении, пока паши мимо их проходили. Потом, когда паши, доложив султану, что послы цесарские просят быть допущены к целованию руки, возвращались тем же путем к послам, происходили опять тем же порядком поклоны направо и налево, янычарам и спагам. Вернувшись, давали послам наставление, как им и начальным их людям держать себя в присутствии султана, и подтвердили пану послу, чтобы не брал с собой большой свиты, так что он приказал идти за собой одним людям дворянского и рыцарского чина. Серебряные вещи, назначенные в дар, янычары держали в руках перед султанским покоем, так чтобы он мог их видеть.
Так за теми пашами пошли вперед паны послы, а за ними мы в середине между рядами и творили учтивые поклоны на обе стороны, сняв шапки с головы и склоняя головы; они же нам с своей стороны отдавали поклоны. У самых покоев вышел к нам навстречу с поклоном и приветствием Капи-ага, евнух и начальник двора, и повел нас в большую палату, которая вся была обвешана дорогими персидскими коврами, прошитыми золотом и серебром. Тут опять наши пошли через одну комнату к султану и, возвратившись, стали пана нашего спрашивать, не имеет ли при себе ножа или какого оружия. И по ответе обоих послов, что ничего подобного при них нет, ухватили оба паши пана посла с каждой стороны за руку (этот обычай заведен у них с того времени, как один хорват, испросив себе аудиенцию, умертвил султана Мурата, в отмщение за смерть своего сербского государя Марка Деспота), комнатные служители отворили им двери, завешанные чудесными коврами с золотом и драгоценными камнями. Паши, проведя пана посла к султану, учинили перед ним низкий поклон, а пан посол должен был сделать вид, как будто падает на колена, только паши по султанову веленью все время его держали и на колена стать не дали. Тут же приведен был драгоман, толмач турецкий, из потурченных христиан, и держал речь в кратких словах к султану от имени посла.
Во-первых, выразил поздравление от его цесарской милости, а потом передал султану с поклоном цесарскую грамоту, поцеловав ее прежде; ту грамоту султан передал Магомет-паше, то есть своему канцлеру, и спросил, здоров ли наш цесарь. После этой церемонии пан посол отступил в сторону. Тем же порядком приведен был пан Печ и, поцеловав у султана
руку, также отошел в сторону. Потом стали служители проводить всех нас поодиночке в тот же покой к султану (но прежде обыскивали каждого, нет ли при нем оружия, впрочем, мы, зная, что то будет, оружия не имели при себе); подходя, мы целовали рукав у султана, и затем выводили нас вон. Султан сидел на возвышении с пол-локтя от полу, и на том месте, где сидел он, и около все было обложено великолепной золотой парчой, унизанной жемчугом и драгоценными камнями; впрочем, весь этот покой не могу описать подробно, потому что в короткое время нельзя было все высмотреть, да и глядели мы больше на лицо султанское, нежели на убранство залы; заметил только, что висели с потолка шары, и был от них такой блеск, как будто все были покрыты драгоценными камнями.Когда все это было отправлено, мы тем же порядком вернулись через диван, и оба паши пригласили панов послов к обеду; им в особом покое поставили стол, и обедали они, сидя на стульях; но у турок не в обычае есть за столом, и на стульях не сидят они. Нас угощали в открытом зале, и все сидели на полу, на прекрасных коврах. Прежде чем дали нам обедать, видели мы, как подавали кушанье султану. Прежде всего вошли кравчие, человек с двести, все в одинаковых красного цвета сукнях, а на голове у них чалмы, наподобие янычарских, обшитые по краям золотом, и стали они рядом от кухни вплоть до покоя султанского, и тотчас всем поклон отдали наклонением головы. Стояли они тесно друг возле друга, точно намалеванные, а когда пришел час обеда, главный кухарь принес с кухни мису фарфоровую, покрытую другой мисой, и передал другому, кто возле него стоял, другой передал третьему и так далее, пока дошла миска до последнего, кто стоял у султанского покоя. Тут опять стоял другой ряд служителей, и один передавал другому тем же порядком, и так без всякого шума и звука блюдо подавалось быстро на султанское место. Таким точно образом множество этих людей стало рядом и к тому месту, где должны были обедать послы, и они передавали друг другу блюда, подаваемые на стол. И нам поставили таким образом на полу на ковриках около 70 блюд, а ковры покрыты были, вместо скатерти, персидской прекрасно вышитой кожей. Кушанья там были такие: курица вареная и жареная, рисовая каша, пилав сладкий, жареная баранина, салат из трав и пр.; каждому из нас положены были крашеные ложки, а ножей не было, и вина тоже. Когда кто хотел пить, подходил турок с кожаным мехом персидским, наливая через серебряное позолоченное горлышко в позолоченные ковшики сладкую лимонную воду с сахаром, по их названию арабшербет, и подавал гостям. Эта вода очень мне понравилась.
Просидев за обедом с полчаса, встали мы от обеда, тогда некоторые из янычар взяли от нас дары для султана и отнесли в свое место. Дары были такие: лохань большая серебряная позолоченная с умывальником, такой же умывальник другой, с прекрасной чеканкой и резьбой, и лохань, две большие чаши для воды, яблоки серебряные с позолотой, отделанные цветами, два больших ковша серебряных позолоченных в виде турецкой чалмы, ковш большой с крышей; еще две чаши большие и два жбана серебряных позолоченных мастерской работы, два подсвечника больших, две миски большие, фляга в виде месяца, — все серебряное позолоченное; часы в виде шестигранного шара, обделанного цепью, которая двигалась прехитрым способом всякий раз, когда часы били; часы в виде башни, на которой во время боя показывались и бегали разные фигуры; другие часы с резьбой боевые; большие четыреугольные часы мастерского дела, когда они били, турки вон выбегали, на конях скакали, сражались, а когда кончался бой, опять скрывались; еще часы с волком, у волка гусь в зубах, и когда начинался бой, волк убегал прочь, а за ним турок гнался с ружьем и при последнем ударе стрелял из ружья по волку; еще большие часы четвероугольные, на них турок глазами ворочал, головой и губами двигал. После обеда вернулись мы к себе в гостиницу тем же порядком, каким поутру ехали к султану.
Вот список всех особ нашего посольства, приехавших в Константинополь:
Фридрих из Креквиц, посол цесаря римского Рудольфа II; Андрей Гофман; Юрий Леопольд из Ландав; Каспар Альбрехт из Туна; Фридрих Маловец; Гебгардт Вельцер; Ян Фридрих из Креквиц, пана посла брат; Ян Фридрих из Обергейма; Каспар из Гоэпфюрста; Индрих Швейниц; Снил Заградецкий; Францишек Юркович; Конрад Преториус, доктор медицины; Ян Пертольд; Ян Сельцер; Ян Капль из Буркгауза; Вилем Вратский; Ян Рейхард из Стампаха; Юрий Рейтер; Ладислав Мертен, гофмейстер (правитель дома), который потом потурчился; Бернард Шахнер, конюх; Ян из Винора, капеллан; Габриель Иван, секретарь; Ян Кандльпергер, подсекретарь. — Дворяне: Евстафий из Пранку; Юрий Лассота. — Коморники (камер-юнкеры): Вольф Адам Пругк; Ян Маковец; Марко Рейндлер; Сигмунд Финк; Мелихар из Креквиц. — Камер-пажи: Ян Бернард Перлингер; я, Вацлав Вратислав из Дмитровичей; Степан Ланг; Бальтазар из Копета; Каспар Малик, толмач; Павел Керцемандль, тафельдекер; Лука Мемингер, закупщик; Индрик Яйн, буфетчик; Себастиан Гусник, слесарь; Фридрих Зейдель, лекарь; Кристоф Гас, брадобрей; Власий Цирентолер, золотых и часовых дел мастер; Михаил Фишер, живописец; Кристоф Варозда, венгерский портной; Ян Эдер, серебряник; Даниил Райский, причетник; Кристоф, первый повар; прочие повара: Ян Тингль, Филип Пексар, Яков Бренк. Пирожник Вавринец Шмит. Конюхи: Ян Гальпах; Исак Кот; Ян Пок, Килиан Бернский, кузнец Кристоф Чикан, каретник; Ян Борнамисса; Петр Вебер; Януш Кракак, Ян Раух. Это служители пана посла, кроме той прислуги, которая шла при обозе и вернулась назад с паном Печем.
Когда мы вернулись в гостиницу, все стали устраиваться, каждый у себя в комнате, так как служебные люди пана Печа уступили нам свои покои, а сами собирались уже в путь от Константинополя до Вены. Пан Печ, пробыв тут еще недели две, откланялся у паши и, простившись с нами, уехал из города с великой радостью, так как он предугадывал, что готовятся смуты и перемены у турок.
По отъезде пана Печа, посол наш каждый день держал у себя открытый стол, и кто только хотел из начальных христиан и турок мог у него обедать, так что мы ни на один день не оставались без турецких гостей и познакомились со многими их обычаями, что нам после и пригодилось. От двора султанского был нам дан главный чаус для охраны и безопасности и должен был смотреть, чтобы с нами беды не случилось и чтобы никто не входил к нам в дом без позволения и ведома панского. Это был человек старый, заслуженный; а наш пан должен был продовольствовать его содержанием, платить ему помесячно жалование и два раза в год делать ему платье. В его ведении было еще три служителя, и все они от дому не отходили: он сам жил у самых ворот внизу, а над ним, наверху, его служебники, так что они всегда могли видеть, кто ходит около дома, и кто казался им подозрителен, того не впускали. Кроме этого чауса дано было нам еще четверо изрядных янычар на охранную стражу и для того, чтобы провожать нас, когда куда пойдем или поедем в городе либо за город; им тоже шло от пана посла содержание, месячная плата и две пары платья в год с серебряной отделкой. От их аги, или гетмана, им наказано было крепко смотреть, чтобы с нами какого худа не случилось. От султана же турецкого назначено было нам на каждый день содержание: четверть вола, два барана, шесть кур, мера рису, сахару, меду, конского корма, кореньев, соли и вина; один турок возил нам каждый день воду в кожаных мехах, и тому тоже пан посол давал содержание и жалованье за службу. От нечего делать учились мы музыке, кому на чем хотелось, а иные учились стрелять в цель из лука.
Некоторым из нас сильно хотелось видеть храм св. Софии, итак, однажды взяли мы с собой янычара, чтобы осмотреть, и достигли того, что начальный янычар пустил нас поглядеть в виде особенной милости, а между прочим, и потому, что дали ему денег. Храм тот был некогда выстроен Юстинианом XIII, цесарем, и строил он его много лет сряду с великими издержками, а турки сделали из него себе мечеть. Здание круглое и превысокое, наподобие римского храма, именуемого Пантеоном, который выстроен Агриппой, а ныне именуется ротунда; только церковь св. Софии много его выше. Посредине превысокий свод и круглый купол, из которого и свет проходит в церковь. В ней три прекрасные галереи, одна выше другой, украшены великолепными мраморными столпами, пречудных красок и такими толстыми, что два человека едва могут один столп обхватить; внутри горит много тысяч прекрасных лампад — словом сказать, нигде еще мы не видывали такого великолепного храма. Сказывают, что в христианское время храм был много обширнее от множества построек, которые давно уже пришли в ветхость и разобраны, только остался в прежнем виде хор и средняя часть здания. По подобию этого храма выстроены почти все турецкие церкви. В том храме есть еще образ Пресвятой Троицы, вверху, близ султанского места, прекрасно сделанный мусией (мозаикой) из цветных каменьев; турки оставили его, только всем лицам на образе глаза выкололи, а султан Селим выстрелил в него и одному лицу прострелил руку, и та стрела до сих пор там остается.