Поиграем со смертью?..

Говорят, в этом мире странно не быть странным. Тогда почему же люди так активно пытаются «вбить торчащий гвоздь» и сделать окружающих серой массой без толики индивидуальности? Это же неинтересно — быть как все. Люди ведь не роботы. Так почему всех, кто отличается от усреднённого значения «обычного человека», стараются переделать, а если не получается, уничтожают? Наверное, потому что каждый человек считает себя эталоном нормальности и думает, что другие должны быть такими же. А может, и нет. Но мне кажется, что все люди разные, а эталонов нет, просто одному нравится спокойно кружить по автодрому на черепашьей скорости, а второму — вызывать на этой маленькой площадке хаос, и у каждого из них причины для такого поведения свои. А потому не стоит навязывать окружающим определённую позицию поведения, словно они все — клоны друг друга. Надо просто жить, а уж куда кривая выведет, туда мы и придём — набьём шишки собственными ошибками и вырулим к финалу с неповторимым багажом знаний. Это ведь не сложно — принимать человека таким, каков он есть… по крайней мере, для меня. Но почему-то мало кто подобную точку зрения разделяет, и данная мне Гробовщиком свобода — это принятие моих «странностей». Он точно знает, что «странно не быть странным», а потому принимает меня такой, какая я есть — нерешительная, эксцентричная, вспыльчивая и ведомая по жизни. Наверное, понимание — это самое ценное в жизни… А может, и нет. У каждого ведь свои ценности.

Далее меня одну отослали на качели в виде лодочек, от которых я попыталась отмазаться, но, как говорится, коли послали — иди, а то догонят и заставят… Ну а следом за этой скукой смертной пришёл черёд лабиринта кривых зеркал, и вот тут-то мы оторвались по полной. В тёмном узком коридоре, освещённом блёклым, словно потусторонним светом тусклых ламп, стены были полностью скрыты местами поцарапанными зеркалами, и атмосферу потустороннего мира разрушал лишь весёлый смех посетителей, да искажённые до неузнаваемости изображения. То тут, то там мелькали странные фигуры, не похожие на человеческие, но точно отражавшие именно нас. То появлялся худой, как тростинка, безумно высокий жнец, чьи и так довольно худые ноги казались спичками. То вместо готессы появлялся пузатый карапуз с ножками-бочонками и приплюснутой головой. То мы вместе расплывались, словно тела на сто процентов состояли из воды, а ветер гнал по ним огромные волны… Это было безумно весело, и от самых эпичных отражений Гробовщика буквально складывало напополам от хохота, да и меня, кстати, вместе с ним. Правда, подобных зеркал всё же было крайне мало, и чаще всего жнец ограничивался хихиканьем.

Подойдя к зеркалу, вытягивавшему нас в высоту, при этом не превращая в худосочные макаронины, я почему-то вдруг задалась вопросом, смогу ли рассмешить Величайшего рядом с таким вот, не очень весёлым зеркалом. И тут же мне на ум пришла сцена из манги, когда члены тайного сообщества определяли друг друга по особой позе — позе Феникса. Да уж, говорят, идиотами не рождаются, идиотами становятся… ну и ладно, мне не жалко. Это ведь и правда может быть весело! В результате я, глядя на ухмылявшегося в зеркале высоченного жнеца и отойдя от него подальше, пробормотала: «Никто не погасит пламя в моей груди, потому что я…» — а затем закинула левую руку за голову, правую вытянула в сторону и, задрав правую ногу, тяня мысочек и откинув голову назад, заявила:

— Феникс!

Секунду Гробовщик молча смотрел в зеркало, я изображала виконта, состроив одухотворённую мордочку и тяня носочек, а зеркало вытягивало мою фигуру, превращая её в худючего великана и добавляя бредовости. Но уже в следующее мгновение мистический, мрачный коридор содрогнулся от такого хохота, что аж стекла задрожали. Жнец обернулся и, посмотрев на меня в неискажённом варианте, зашёлся в ещё более громогласном ржаче. Я же притворно надулась и, прижав руки к сердцу, тоном обиженного на весь свет пафосного аристократа изрекла:

— Ах, этот грешный мир! Он смеётся над столь неординарной личностью, как наша светлость! О, времена, о, нравы! Фениксу не желают возрождения из пепла, мечтая насадить его на вертел! Смейтесь-смейтесь, но когда после сытного обеда феникс возродится в ваших желудках, мы посмотрим, кто будет смеяться последним!

Я смахнула с глаз несуществующую слезу, а Гробовщик сложился от смеха пополам и казалось, что ему «скорую» придется вызывать — так нашего Величайшего штырило, говоря на русском-сленговом. Никогда ещё я не видела его в таком состоянии — обычно он смеётся громко, заразительно, но создаётся впечатление, что ему смешна не ситуация, а человеческая глупость. Но сейчас мне показалось, что ему и правда было весело — может, и от моей глупости (да, скорее всего, именно от неё), но это была не насмешка и не показатель того, что человек смешон или вызывает жалость. Легендарному было действительно весело, а меня это безумно радовало, и я рассмеялась вместе с ним. К нам подошли ещё двое посетителей и покосились на нас, как на сумасшедших, но нам было откровенно наплевать. Мы просто продолжали смеяться, подпитываясь весельем друг друга, и стоило лишь мне замолчать, как очередной смешок Гробовщика возвращал меня на старт, и зеркала продолжали дрожать от этого беспредела хорошего настроения.

Наконец, минут, эдак, через пять, мы окончательно проржались, и Гробовщик, уцепив меня под руку, поволок мои бренные мощи на выход. Я вытирала слёзы, обильно бежавшие из глаз, а жнец периодически пытался подавить очередные смешки, являвшиеся лишь остатками прежней роскоши. В конце концов мы всё-таки оказались на свежем воздухе, и он, подтащив меня к лавочке, спросил:

— Что это было?

— Поза Феникса, — невинно похлопав глазками, ответила я, с коварной ухмылкой на губах.

— Это я понял, — рассмеялся, на этот раз негромко, жнец. — Зачем?

— Потому что захотелось, — пожала плечами я.

— Что захотелось? — это допрос?

— Развеселить тебя, что же ещё?

— Глупая, — ожидаемо оценил мои умственные способности Легендарный, но добавил: — Впрочем, цели своей ты добилась…

Я кивнула и довольно улыбнулась, а он потрепал меня по голове и, покачав головой, с ухмылкой от уха до уха направился к мороженщику. Ещё минут двадцать мы пытались отойти от беспредельного хохота, жнец рассказывал, как забавно было наблюдать за аристократами, принимавшими позу Феникса, а день неумолимо клонился к вечеру. Наконец, часа в три, Легендарный заявил, что последний на сегодня аттракцион нас заждался, а опаздывать — удел кокеток без чувства времени и уважения к окружающим, и потому если мы не считаем себя пупами земли, стоит поторопиться. На мою саркастичную фразочку: «А мы себя ими не считаем?» — и подозрительный, оценивающий взгляд, которым я окинула жнеца с головы до ног, тот рассмеялся и ответил, что мы — Бермудский треугольник Земли, и это куда интереснее. Я была согласна, и вскоре мы уже садились в корзину высоченного Колеса Обозрения.

Две небольших лавочки находились друг напротив друга, а бортики корзины представляли собой скреплённые болтами металлические прутья, правда местами болты заменяла сварка. Между лавочками находился крохотный круглый «столик», за который можно было держаться ради иллюзии защищённости. «Вход» в корзину представлял из себя зазор между прутьями, который после посадки «закрывали» цепочкой, державшейся на «соплях и честном слове», образно выражаясь. К счастью, здесь хотя бы в полу не было дыр, однако ржавчина, поглотившая сию конструкцию, прозрачно намекала, что скоро они могут появиться. Но, если честно, всё это меня не интересовало.

Мы с Гробовщиком сели друг напротив друга в открытую всем ветрам корзинку и медленно начали подниматься к небесам. Я смотрела на облака и улыбалась, не слушая скрежет старого механизма — просто радуясь ощущению полёта, которое дарила мерно покачивавшаяся корзинка и ветер, становившийся всё сильнее. Он играл нашими волосами, словно скучал в одиночестве много лет, а Гробовщик усмехался, глядя на солнце из-под непроницаемой чёлки. Интересно, у него глаза от такого совсем не болят? Какие же мы всё-таки разные… Да, люди и жнецы слишком разные, поэтому надо радоваться хотя бы тому, что он рядом и принимает меня такой, какая я есть… Только почему-то сердце болело от осознания того, что при всех точках соприкосновения в характерах и мировоззрении, мы всё же из разных рас, и это — стена, которую не перешагнуть. Потому что я — подопытная мышь, не более того…

— Что-то не так? — вырвал меня из раздумий голос жнеца, и я удивлённо на него посмотрела. — Ты плачешь.

Плачу?.. Я коснулась своей щеки и поняла, что жнец прав. Вот идиотка… Быстро вытерев рукавом лицо, я рассмеялась и, махнув рукой, ответила:

— Задумалась о бренности бытия и неизменности его составляющих.

— Не самая лучшая тема на вершине Колеса Обозрения, — протянул жнец, и я пожала плечами. Может, он и прав, но что поделать, если неизменные аксиомы мира рядом с небом кажутся куда более жестокими, а невозможность изменить собственную судьбу здесь напоминает о том, что мир — тлен, и все мы из праха вышли, к нему и придём… Особенно если ты не можешь подарить хотя бы частичку счастья тому, кто дороже всего этого безразличного, пустого мира.

И только небо улыбалось смертным, словно всё понимало. Но и ему было всё равно.

Я откинула голову и протянула руки к небесам. Ветер осушал слёзы, солнце возвращало губам улыбку, облака лениво и словно нехотя проплывали в далёкой синеве, казавшейся такой близкой… Протяни руку, и ты её коснешься! Но сколько бы я ни тянулась, небес не достать. И это одна из неизменных составляющих глупой штуки под названием «жизнь». Корзина поползла вниз, а я всё ещё тянула руки к небу, но слова жнеца: «Посмотри, вон твой дом», — вывели меня из состояния самобичевания, и я посмотрела в указанном им направлении.