Поиграем со смертью?..

— Я эгоистка. И я спасаю свою жизнь. Ну и жизнь своего брата, до того момента, как он решит потащить меня на дно, — разоткровенничалась я.

— Значит, в Испании ты бы бросила брата, останься он с чумным больным? — какой провокационный вопрос.

— Не знаю, история не терпит сослагательного наклонения. Я могу час распинаться и бить себя в грудь с оревом: «Я герой и не брошу брата!» — или же час стонать, оправдывая себя словами: «Своя рубашка ближе к телу, а я жить хочу, потому его бы бросила». Но и то, и другое будет предположением. Я не знаю, как поступлю в той или иной ситуации.

— Любопытно, — протянул Гробовщик, а меня вдруг хлопнули по плечу, и я от неожиданности резко шагнула в сторону, поднимая кулаки — это уже рефлекс, вбитый в меня демоном…

— Спокуха, Инн! — возопил запыхавшийся Лёшка, который и был тем самым таинственным «песцом, подкравшимся незаметно».

— Добыл? — на брате красовался спасательный жилет, так что вопрос был излишним, но я его всё же задала.

— Как видишь, — хмыкнул Лёха, протягивая мне такую же ерунду, что была напялена на него самого. Она представляла собой белую жилетку, набитую чем-то воздушным (и тут я подумала о пенопласте. К чему бы это?) и прошитую так, что плавучий материал не сбивался при носке. Я тут же надела предложенный жилет и спросила брата:

— А чего так долго?

— Стюард не хотел вторую жилетку давать. Пришлось уламывать, — поморщился братец-пацифист и обратился к Гробовщику. — Ты это… извини. Я правда пытался третью взять, но и вторую-то еле выпросил.

— Надо было дать стюарду в глаз, — то ли пошутила, то ли предложила я. Сама не поняла. А вот Лёшка ошалело на меня воззрился, и я, фыркнув и закатив глаза, бросила: — Шутка! Не паникуй.

Лёха разразился возмущённой тирадой, а я схватила его за руку и потащила к левому борту корабля — нос всё быстрее погружался в воду, и нам надо было спешить. Вот только паутина коридоров, сплетённая в сложнейший лабиринт, не давала спокойно двигаться вперёд. Она мешала, сбивала с толку, старалась запутать пленников и уничтожить их. Но в панику я не впала, впрочем, как и всегда. Просто мысленно отслеживала наш путь, считая повороты и всеми силами стараясь двигаться в верном направлении. А вот Алексей с каждой минутой всё сильнее сжимал мою ладонь, и это явно было не к добру — похоже, встречавшиеся нам на пути встревоженные пассажиры вызывали у него очередной приступ излишней жалости. Как же раздражает его неумение логически оценивать происходящее! Вечно он путается в приоритетах и забывает, что весь этот трёхчасовой мир — сплошная фальшивка, которая скоро исчезнет…

Наконец мы всё же вырвались из паучьей сети переходов и оказались на левом борту лайнера, правда, ближе к корме, что в мои планы не вписывалось. Шлюпки медленно скользили во мглу, а на палубу с криками начали вырываться толпы пассажиров третьего класса — пленники, которых экипаж лишил шанса на спасение, заперев двери и сажая в шлюпки, рассчитанные на шестьдесят пять человек, всего по двадцать пять, а то и меньше. Ведь первый класс не может дышать одним воздухом с третьим. Правда, забывает о том, что атмосфера у Земли всего одна.

Пассажиры всё прибывали, они рвались к шлюпкам, а на нашей части судна лодок осталось всего три, причём одна из них, расположенная ближе всего к носу, была меньше остальных, и матросы как-то странно над ней копошились, словно у них не получалось подготовить её к отплытию. Над кораблём вспыхивали и гасли сигнальные ракеты, музыка, такая непринужденная, такая светлая, казалась чем-то безумно лишним, но жизненно необходимым. Толпа — это единый организм, где разум отключается, и паника передается от одного человека к другому, словно распространяется по нервам одного существа электрический импульс. А потому паника давно умерших пассажиров начала подкрадываться и к нам. Лёшка нервно дергал подол куртки, лавируя между кричащими что-то людьми, а глаза его становились всё безумнее. Я видела такое много раз: если паника достигнет апогея, разум отключится, словно в голове выбьет пробки, и останутся только животные инстинкты, которые помогают перешагивать через трупы, раненых или просто упавших, но не дают трезво мыслить, и в результате приближают к могиле. Потому что безумец может рассчитывать лишь на удачу, а она дама переменчивая.

Я схватила брата за руку, резко затормозила и, поймав его ошалелый взгляд, со всей силы залепила ему пощечину. Алексей пошатнулся, Гробовщик захихикал, я схватила брата за воротник.

— Лёша. Слушай меня. Слушай мой голос.

Алексей моргнул.

— Я рядом. Я всегда рядом. Буду держать тебя за руку. Ты не останешься один.

Его взгляд прояснялся.

— Просто иди за мной, и мы спасёмся. Главное оставаться спокойными. Главное продолжать следовать плану. Что бы ни случилось.

Брат едва заметно кивнул.

— Просто поверь мне. Я тебя вытащу.

Лёша слабо улыбнулся и шумно выдохнул. Всё пришло в норму.

— Спасибо, Инн, — этот паникёр провёл ладонями по лицу, а затем с силой шлёпнул себя по щекам и, явно взбодрившись, скомандовал: — Вперёд, немного осталось!

Я кивнула и взяла его за руку. Люди бежали нам навстречу, спасаясь от наступавшей воды, но нам это было уже не важно — я крепко сжимала руку брата, не давая ему слиться с общей паникой, накрывшей корабль плотным коконом. А торжественная музыка всё играла и играла, разносясь над чёрной пустыней.

Это были похороны.

Внезапно Лёшка затормозил, и я вынуждена была остановиться. Мы почти добежали до переднего края шлюпочной палубы, к которому неотвратимо приближалась ледяная зеленоватая вода, и народу здесь не было вообще, но… Крики остались позади и казались далекими, словно долетали из иной реальности, вот только тихий плач, поразительно близкий, настоящий, звенел где-то совсем рядом. Словно у меня в голове. Я огляделась и у самого парапета увидела сжавшуюся в комочек фигурку. Ребёнок. Девочка лет пяти. Гадство! Ну как так?!

Я кинулась к борту и посмотрела на тали. Очередную шлюпку уже готовили к спуску. В носовой части этого борта оставалась лишь одна нормальная лодка, и одна странная, которую, возможно, спустить и не успеют. Жаль я не знаю нумерации шлюпок и не могу сказать, какая из них является четвёртым номером! Но в любом случае она явно из носовой части. Значит, у нас будет шанс доплыть до неё или до той, последней… Стоп. Там будет много народу, нас не примут на борт. Этот ребёнок уже мёртв. Мы не должны его спасать. Это всего лишь плачущий труп, который давным-давно съели рыбы. Она мертва. Мы не должны ради неё рисковать. Но… ребёнок не виноват, что его бросили умирать все, кто был рядом. Он как те дети, которых затаптывали в переходах и метро. Случайная жертва. Иллюзия, которая может на миг стать реальностью.

— К чёрту, — пробормотала я и подбежала к девочке. В глазах Лёшки показалось облегчение, а я подхватила замотанную в теплую шаль девочку с удивительно красивыми, ярко-синими заплаканными глазами и отдала брату. Он прижал ребёнка к себе и начал гладить кудрявые белые локоны, а я скомандовала:

— Ты бегаешь быстрее. На всех парах к лодке, потом назад.

Лёха кивнул и помчался вперёд, а я пошла за ним, но не очень быстро — стараясь экономить силы и наблюдая за огоньками ламп, рассыпавшимся по водной глади. Нет, я не любовалась видом и не предавалась пессимизму — просто пыталась по свету ламп определить, какая из лодок находится к нам ближе всех и куда нам с братом нужно будет держать курс. Гробовщик же остался со мной и, лениво так шествуя следом, протянул:

— Акт милосердия? С чего бы? Это иррационально.

— Пошёл ты, — процедила я и остановилась. Как же он меня бесит! — Я была почти в таком же возрасте, когда потеряла бабушку в толпе. Ты не знаешь, что это такое. Когда все пытаются спастись, а ты никому не нужен. Это как… словно тебя задушили в утробе.

Не знаю, почему мне на ум пришло это сравнение. Просто вспыхнул вдруг в подсознании странный образ — чёрная бесконечность и жгучее удушье. Образ, который часто приходил ко мне в самые тяжёлые моменты — в моменты выбора между своей жизнью и чужой. И всегда побеждала моя судьба. Потому что она мне была важнее. И я вдруг поняла, что увидела в ребёнке с синими глазами, который никогда не скажет мне «спасибо», себя. Себя, которая умерла, не родившись.