Поиграем со смертью?..
Шрифт:
Доведя до сведения сестры, что мои прогулки — не её дело, и я взрослый мальчик, не нуждающийся в навязчиво-хамской опеке, я отчалил, почему-то так и не дождавшись гневной отповеди за такую «наглость». Инна попросту усмехнулась и, покачав головой, пробормотала: «Чем бы дитя не тешилось, лишь бы на осину с верёвкой не полезло», — после чего вернулась к обсуждению с демоном планов на будущее, а точнее, найденных вакансий на должность бухгалтера. Ну-ну, посмотрим, что ей существо без совести насоветует, лишь бы она по его указке банки грабить не пошла!
Я же поднялся на третий этаж и, позвонив в дверь Динки, на пару минут «завис» — в квартире стояла тишина, и открывать мне явно не собирались. Правда, как только я намылился начать строчить подруге смс с вопросом, жива ли она, дверь тут же распахнулась, и я обнаружил раскрасневшуюся, довольную Дину, напялившую юбку в пол и кофту с широченными рукавами, причём глаза подруги скрывали чёрные очки, а в руках она держала карты. Это
— Что-то случилось? — всё ещё радостно улыбаясь, спросила Дина.
— Да нет, я просто Сатклиффа искал, — стушевался я и поинтересовался: — А его нет? Прости, что побеспокоил, я, кажись, не вовремя…
— Нет, что ты! Ты очень вовремя! — всплеснула руками Динка и втащила меня в квартиру. — Мы с Гробовщиком в покер играть сели, он Грелля позвал, я Нокса пригласила, потому как Гробовщик велел, вот мы и играем! Хочешь с нами?
— Да я ж не умею, — всё больше впадая в состояние глобального афига, ответил я.
— Научим! — воодушевилась Дина. Если честно, у меня не было абсолютно никакого настроения на покер, да и вообще на шумные компании, особенно с Гробовщиком — он уже два моих позорных секрета вызнал, мне с ним в одной комнате просто находиться, и то неуютно было! Но Динка так радовалась, что я сдался и кивнул. Впрочем, пройти в комнату я не успел — из Динкиной спальни вылетел Сатклифф и, сияя улыбкой до ушей, хоть завязочки пришей, ломанулся ко мне. Я впечатался спиной в дверь, а жнец, затормозив рядом, заявил, заламывая руки:
— Неужели ты пришёл, чтобы сдержать слово? Лёшечка, я так и знал, что ты не забудешь о своём обещании! Идём же! Куда ты хочешь? На какое кладбище? Весь мир к твоим услугам!
— А как же покер? — попытался выбить отсрочку я. Да уж, если выбирать между игрой с Гробовщиком и ночью на кладбище в компании Грелля, я всё же предпочту первое… Величайший меня хоть «окрасить в алый» не попытается! Разве что унизит, но это можно пережить…
— Да ничего, — улыбнулась Динка, подписывая мне смертный приговор. — Мы с вами потом как-нибудь сыграем. А раз ты пришёл, чтобы обещание выполнить, не будем вас задерживать. Удачи!
— Она мне понадобится, — сокрушенно ответил я, а Грелль захихикал и, крутанувшись вокруг своей оси, бросил тем, кто остался в комнате:
— Пока-пока, птички мои!
В следующую секунду мир привычно полыхнул белым, а через мгновение мы уже стояли на пустынном ночном кладбище города на Неве. Первым, что я увидел, была массивная стела из серого гранита, увенчанная рельефным крестом, а перед стелой находился бюст Фёдора Михайловича Достоевского. Это значило лишь одно — Грелль перенёс нас в Некрополь мастеров искусств Александро-Невской Лавры, а значит, мне предстояла ночь на одном из красивейших кладбищ Петербурга.
— Ну как, угодил? — стараясь не шуметь, шёпотом спросил Сатклифф и воззрился на меня хитрым, но настороженным взглядом.
— Ещё как, — кивнул я, с интересом рассматривая кованую ограду вокруг памятника знаменитейшего писателя.
— Отлично! — воодушевился Грелль и начал рассказывать о том, что рядом с Фёдором Михайловичем также захоронены его жена и внук.
Мы медленно бродили по тёмным аллеям, вглядываясь в прекраснейшие памятники, словно принесённые сюда с выставки скульптур, и жнец рассказывал мне о каждом захоронении, словно знал об этом кладбище абсолютно всё. На вопрос, откуда он столько знает, Грелль захихикал и ответил: «Сек-рет!» — а я подумал, что он вообще-то гражданин начитанный в похоронной сфере, но не настолько. Неужели он готовился к этому походу?
Узкие дорожки петляли между произведениями искусства, ставшими последней данью памяти великим людям. Ночь неспешно укрывала город, стоявший на костях, чёрным покрывалом. Деревья шептались, отвечая на лёгкий бриз шорохом ветвей. А высоко над нами раскинулось бесконечное тёмное небо, на котором зажигались первые звёзды. Тишина окутывала кладбище, и её разрушал лишь шёпот жнеца, да мои собственные слова, и чем дальше мы продвигались, тем больше нас захватывал диалог, и тем легче становилось у меня на душе. Мы обсуждали всё: начиная от красоты памятников и истории захоронений, и заканчивая традициями похорон того времени. Почему-то, отвлекаясь от собственных тяжёлых раздумий, я всё больше успокаивался, переставая себя винить. Грелль воодушевлённо комментировал увиденное, даже не пытаясь ко мне приблизиться и, что интересно, не делая никаких пошлых намёков. Нет, минут десять после нашего прибытия, он, конечно, мне подмигивал и посылал воздушные поцелуйчики (у него, кажись, это в привычку вошло), но как только диалог нас захватил, подобные ужимки остались в прошлом, и жнец стал — сама адекватность. Почаще бы его такое настроение посещало, право слово…
Когда окончательно стемнело, Грелль выудил из кармана фонарик, и мы продолжили обход, любуясь старинными бюстами, монументальными крестами и величественными стелами. Заметно похолодало, но настроение от этого только улучшалось — с кожи исчезало ощущение того жуткого жара, и прохлада казалась благословением богов. Когда мы дошли до конца последней
аллеи, часы показывали три утра, но спать мне не хотелось — наоборот, хотелось пробраться в соседний Некрополь и продолжить осмотр. Настроение зависло на отметке «грусть, тоска, надежда на лучшее и воодушевление», а потому, когда Сатклифф нехотя предложил отправиться домой, я внёс конструктивное предложение — продолжить осмотр, перебравшись в Некрополь восемнадцатого века. Что интересно, Грелль меня поддержал, и белая вспышка перенесла нас к захоронению генерала Арбенева, а точнее, к серой полуколонне, увенчанной вазой. Я тяжко вздохнул, подумав: «Да, были люди в наше время», — и с досадой добавил, что как раз не в «наше» — сейчас героев днём с огнём не сыщешь, как и отважных полководцев. Грелль же, каким-то макаром догадавшись, что настроение моё рухнуло под плинтус, спросил:— Ну и чего ты так переживаешь из-за этого похода? Ты всё равно ничего не мог поделать — тот человек давным-давно умер.
— Да, но ведь в тот момент он был жив, — нахмурился я, скрещивая руки на груди.
— На три часа. Потом он всё равно исчез бы. Учти, что чума характеризуется высокой температурой и общей слабостью — думаю, тот человек не смог бы идти. Вам пришлось бы нести его. Уилли отказался бы от подобного, и нести больного пришлось бы тебе. И знаешь что? Люди — существа хрупкие, я уже говорил. И довольно слабые. Ты бы нёс его минут десять, и с каждой минутой терял силы. Скорость упала бы до черепашьей, и огонь бы тебя нагнал. Вас просто раздавило бы горящей балкой или обрушившейся крышей. Обоих. К тому же, вспомни Америку — твоя сестрица и подружка кинулись за тобой. Потому, думаю, они и в огне тебя бы не оставили. И тогда Уилли должен был бы спасать и тебя, и твою подружку от каждого обрушения, но пойми — надвигался огненный смерч, потому и температура воздуха была так велика. А значит, промедли вы ещё полчаса, и выхода бы уже не было. Даже аномалия вряд ли бы сумела спасти твою сестричку, а твою подружку вынес бы Уилли, но вот тебя он бы вряд ли успел спасти. А если бы и успел, то спас бы только тебя, а тот больной оказался придавлен горящими обломками. И тогда он сгорел бы, а не умер от удушья. Причём сгорел бы не один — вместе с твоей сестричкой. Подумай, Лёшечка, что для тебя важнее: продление жизни умирающего нищего на три часа или будущее и жизнь твоей сестры. Выбор прост, а может, и сложен, это как посмотреть. Я бы выбрал спасение того, кого люблю-ценю-уважаю, а не какого-то неизвестного нищего, который через пару часов опять станет историей. Но ты мог сделать и иной выбор — пожертвовать сестрой, а возможно, и подругой ради продления жизни того смертного на жалкие часы. Всё просто — это вопрос приоритетов. Если у тебя, Лёшечка, с приоритетами беда, попробуй их расставить. Думаю, твоя сестрица именно это и сделала — выбрала свою жизнь, твою и вашей подружки. Поставила их в приоритет. Потому как, сколько ни геройствуй, смертному всех не спасти. Вы для этого слишком слабые. А ещё запомни: смерть всегда собирает свою жатву. И если жнец получил разнарядку, он заберёт человека, как ни старайся его спасти. Кисеки не ошибается, все имена, записанные в нём, принадлежат мертвецам. Как только имя проявилось в Кисеки, считай, что человек уже расстался со своей душой — за ней уже отправлен один из нас. А мы всегда выполняем свою работу, хоть Уилли и критикует меня за нерасторопность. Да, я могу опоздать, как и мой разгильдяй-напарничек, но мы всё равно выполним свою работу. Мёртвые не должны жить. А то это будет прямо-таки зомби-апокалипсис, как тогда, на корабле! Нет, это, конечно, весело, но не настолько, чтобы мир ходячими трупами наводнить. Одна твоя сестра, и то сколько неприятностей судьбе доставила! А уж если таких, как она, будет много, мир вообще исчезнет, не справившись с кармическим дисбалансом! В общем, когда встаёт вопрос жизни и смерти, и ты можешь спасти только одного человека, стоит расставить приоритеты и понять, кого ты хочешь видеть живым больше других. Это не попытка вершить судьбы — это всего лишь попытка понять, кто тебе дороже. Ведь согласись, глупо приносить в жертву дорогого человека, чтобы выжил кто-то посторонний. Или ты не согласен?
Я обдумывал слова жнеца, глядя на герб Арбенева, выбитый на колонне. Месяц смотрел на две звезды, словно не зная, какую из них выбрать… ведь звёзды были одинаковы. А вот в вопросе, кто мне дороже, сестра или давно умерший незнакомый нищий, выбор был очевиден. И мне даже показалось, что Грелль ответил на давно терзавший меня вопрос — почему Инна спасла меня, а не мою мать. Она просто пыталась помочь тому, кто был ей дороже, разве нет? Она сделала выбор, расставила приоритеты и поняла, что я для неё важнее отца и мачехи. Но почему? Она же меня терпеть не могла! Не знаю, да и, наверное, не узнаю никогда. Но с моей души рухнул ещё один камень: я понял, что сестра не мстила моей матери и не пыталась помочь самому младшему — она просто почему-то решила, что я ей дороже остальных, и кинулась на помощь. Вот и всё. А я столько лет ни за что на неё злился… Вот только кто мы такие, чтобы решать, кому жить, а кому умирать, исходя из принципа «он мне нравится, пусть живёт»? Это уже не игра в Бога — это попытка подчинить себе законы мироздания, разве нет?..