Поиграем со смертью?..

— Потому что есть вещи, которые говорить нельзя. Может, тебе и наплевать на то, что о тебе думают смертные, но есть слова, которые не должны звучать в твой адрес. Пусть даже меня так назовут — я сделаю всё, чтобы сдержаться и не ударить в ответ. Но только не так. Называть трусом человека, защищающего меня от самого страшного — от меня самой, я не позволю. Потому что существует три самых больших кошмара: трусость, предательство и подлость. И обвинять в самом ужасном того, кто никогда и близко не подойдёт к этим кошмарам, я не позволю. Даже если придётся их избить. Даже если придётся разочаровать тебя. Потому что на свет не должна падать такая грязная тень. Никогда.

Мы молчали. Я смотрела на чёлку, скрывавшую глаза жнеца, и понимала, что в любую секунду он может уйти, и я больше никогда его не увижу. Если он решит, что я оказалась плохой ученицей, он может меня оставить. Но это было неважно, потому что решения своего я не изменю. Что бы ни случилось, я не позволю этим грязным словам приблизиться к человеку, которого безмерно уважаю. Пусть я эгоистка, я заплачу за этот грех, даже если в оплату потребуют самое дорогое. Но я не позволю называть того, кто мне дорог, таким ужасным словом и не позволю причинить ему боль. Потому что даже если ему плевать на смертных, это слово ужасно. И оно не может не ранить.

И вдруг Гробовщик в два шага преодолел разделявшее нас расстояние и, схватив меня за подбородок, приблизился к моему лицу. Он пристально смотрел мне в глаза, впервые решив на самом деле в них заглянуть — ведь у жнецов ужасное зрение, и без очков он не мог разглядеть черты моего лица, даже стоя на расстоянии вытянутой руки.

— А теперь скажи правду. Почему ты не хочешь, чтобы меня так называли? — процедил Величайший несвойственным ему ледяным тоном, и я тихо ответила, не отрывая взгляд от пепельной чёлки:

— Потому что не хочу, чтобы тебе было больно.

Тишина. И только где-то очень далеко, в ином мире, бурлила жизнь. Моё время замерло, и почему-то все тревоги исчезли. Не важно, что будет дальше, потому что я выбрала свой путь. Сама. Быть верной тому, кто мне дорог, и защищать его любой ценой. Это не так много, но и не совсем уж мало. Это то, о чём я мечтала для себя, но что решила подарить ему. Тому, кто всегда смеётся сквозь слёзы.

— Глупая девочка, — едва слышно произнёс жнец и отпустил меня, впрочем, не отстраняясь. — Неужели ты думаешь, что мне нужна защита?

— Нет, — вздохнула я. — Ты защитишь себя сам от чего угодно, а я слишком слаба для этого. Но я точно знаю, что если есть рядом тот, на кого можно положиться, жить становится легче. Просто потому, что ты больше не один. Ведь самое приятное, но и самое страшное — это одиночество. Я просто хочу, чтобы ты был счастлив. Только не знаю, что для тебя счастье…

— И пытаешься дать мне то, о чём мечтаешь сама, — хмыкнул Гробовщик и усмехнулся.

— Да нет, не «пытаюсь», — тихо ответила я и грустно улыбнулась. — Просто уже не могу и не хочу иначе.

Пару секунд Легендарный вглядывался мне в глаза, а затем вздохнул, махнул рукой и, ни слова не говоря, направился к вокзалу. Наверное, это и к лучшему, ведь я уверена, что мои и его представления о счастье слишком сильно различаются, а потому вряд ли ему так уж нужна моя забота. Но как бы то ни было, я верю, что она не может быть неприятна, и потому буду дарить ему внимание и тепло просто для того, чтобы он стал хоть немного, на одну тысячную счастливее. Он мне важен. И я хочу, чтобы он улыбался искренне. Наверное, я слишком многого хочу… ну и ладно, не важно. «Мечтать не вредно».

Домой мы ехали молча, я смотрела в окно, на проносящийся мимо пейзаж, а Гробовщик дремал, сложив руки на груди. А может, лишь сказал, что подремлет, а сам о чем-то размышлял, не знаю. В моём плеере звенели переливы прекрасных грустных мелодий, и полный тоски голос пел о любви, смерти, боли и раскаянии. Готичные мелодии швейцарской группы Lacrimosa сменяли одна другую, но лишь когда мир вокруг заполнился словами о свете и тьме, я улыбнулась.

«So viele Menschen sehen Dich

Doch niemand sieht Dich so wie ich

Denn in dem Schatten deines Lichts

Ganz weit dort hinten sitze ich»...*

Ведь света без тьмы не бывает, правда? И чем чернее тьма вокруг нас, тем ярче сияет свет, который мы однажды находим…

Мы вернулись домой, не проронив ни слова, а в голове моей всё ещё звенели немецкие строки о тьме, надеющейся обрести свой свет. Надежда — глупое чувство… наверное. Она редко оправдывается, но она слишком живучая. И умирает порой лишь вместе с нами. Но она же и помогает нам двигаться вперёд, разве нет? Поэтому я даже не знаю, стоит ли надеяться на лучшее, или надо быть реалистом и не ждать от жизни чуда. Но разве это плохо, иногда мечтать о несбыточном? О том, чтобы свет увидел тьму и помог ей самой стать светом?..

Вечер прошёл на удивление тихо и спокойно. Я готовила, Грелль болтал с Лёшей о захоронениях в Императорском Склепе, Инна и её демоны остались у неё и, как сказал Алексей, пытались разобраться в причинах появления аномалии, обсуждая прошлое Инны. Нокса не было — он как всегда умчал в неизвестном направлении, объявив, что вечер — это свободное от работы время, а Гробовщик, переодевшись в свою любимую мантиеобразную униформу, исчез, ни слова никому не сказав. Наверное, я всё же его чем-то обидела… а может, и нет. Я не понимаю его и одновременно с тем очень хорошо понимаю — даже не знаю, как объяснить. Я никогда не знаю, что у него на уме, но очень часто замечаю эмоции, которые он прячет. А может, мне это лишь кажется… Нет, не стоит об этом думать, а то с ума сойду. Надо просто жить, а время расставит всё по своим местам.

Следующим утром я проснулась в ужасном настроении. Было грустно, тоскливо и ужасно тошно. Но раскисать мне было некогда, и я, приняв душ, поспешила заняться приготовлением завтрака. Даже если никто, кроме меня, его есть не будет, даже если Гробовщику всё равно, чем набить желудок, даже если мои жалкие попытки позаботиться о дорогих мне людях никому не нужны, я всё равно буду готовить этот бесполезный завтрак и надеяться, что хоть когда-нибудь, хоть кому-нибудь он придётся по душе. Наверное. А может, и нет — человек предполагает, а Бог располагает… Но, как бы то ни было, приготовив завтрак, я начала разбирать сумку, оставленную вчера нераспакованной, а закончив с этим, решила собираться на работу. Точнее, к одному из нескольких учеников, которых родители заставили зубрить историю даже летом. У одного были ужасные оценки по этому предмету, и таким образом родители его наказали. Второму в следующем году предстояло поступление на истфак, и ему не дали отдохнуть от науки, которую слишком просто подзабыть, если постоянно не освежать в памяти имена и даты, а для простого напоминания, без изучения нового материала, подойдёт и простой студент, чьи услуги стоят намного меньше услуг институтского преподавателя, готовившего парня к поступлению. Мать третьей ученицы же считала, что её дочь должна быть отличницей по всем предметам, но на берущих большие деньги институтских репетиторов у них денег не было, а потому за помощью обратились ко мне — я назначала цены ниже школьных учителей, а учитывая, что именно учителя подтягивали эту девушку по основным предметам, «второстепенные» были свалены на плечи студентов-отличников, решивших подзаработать репетиторством. То есть, на таких же обделённых постоянной работой ботаников, как я. Наверное. А может, и нет, не знаю… Ну и ладно.

Грелля и Нокса дома не было, наверное, они отправились с Инной на новое место работы, а из комнаты Гробовщика не доносилось ни звука. И я почему-то поймала себя на мысли, что хочу его увидеть. Глупая, успела привязаться к нему за такое короткое время! Кошмар… Но я почему-то не хочу ничего менять. Точно глупая.

Переодевшись в брюки и свободную чёрную рубашку, я приступила к завтраку, но стоило лишь мне налить себе чаю, как кухня полыхнула белым, и передо мной обозначился объект моих тяжких раздумий собственной персоной. Гробовщик уселся на стул напротив меня, а я подорвалась и помчала к плите — наливать ему чай, благо, блины уже стояли на столе. Интересно, Величайший всю ночь где-то бродил? Впрочем, не моё это дело…