Пока мы можем говорить

От пронзительного крика Алехандры зазвенели бокалы в буфете. Мария бросилась в спальню с мокрыми руками, на бегу закатывая рукава и повторяя про себя: «Ничего, ничего…» Впервые ли ей роды принимать? Не впервые. Хотя – двойня… Ну, ничего, ничего…

Алехандра слышала, конечно, и даже неоднократно, что роды – это очень больно. Но почему никто ей не сказал, что настолькобольно? Это не боль даже, это какая-то нечеловеческая средневековая пытка, ее разрывает на части, она, наверное, сейчас умрет. «Так детей не рожают, – проносилось в ее сознании, – мы что-то напутали, надо по-другому, это какая-то ошибка…» Сквозь мутную пелену вязких, разъедающих глаза слез, в просвете между своими коленями она видела голову Марии, отдаленно, как через толстое одеяло, чувствовала ее руки и вдруг вспомнила, что надо дышать. Надо дышать! А то дети не родятся.

– Да-да, дыши! – будто услышав ее мысли, потребовала Мария. – Дыши, моя дорогая. Давай! Я сейчас…

Голова Марии, словно поплавок, исчезала куда-то и снова появлялась над большим колышущимся животом, вода лилась в таз, Алехандра дышала изо всех сил и чувствовала, как в глазах ее загорались и тут же гасли яркие звезды летних мадридских ночей – это лопались капилляры в глазных яблоках.

– Ну, давай, Пресвятая Богородица Дева, помогай нам, – хрипло сказала Мария и быстро перекрестилась, испачкав свой лоб кровью роженицы.

И одна за другой, неожиданно плавно, будто смазанные оливковым маслом, две девочки появились на свет.

* * *

Повод для того, чтобы срываться из дому после ужина, у Андреса был – с недавних пор к нему с надеждой взывала провинция Гвадалахара, которая, как косточка в вишневой мякоти, пряталась в самой сердцевине Испании. Там коротал одинокие дни его студенческий друг Дамиан. Двадцать лет назад он попал в тяжелую автокатастрофу на горном серпантине в Пиренеях, еле живой выбрался из горящей машины, перенес ампутацию обеих ног. После этого вернулся на родину, передвигался в инвалидной коляске, жил среди книг и рукописей. Работал по контракту с небольшим барселонским издательством, переводил на испанский всяческую литературу, в основном научную, какие-то реферативные сборники, справочники и мануалы. Пару лет назад Андрес нашел его и навестил, на двоих они распили пару бутылок вина, и Дамиан сокрушался, что жизнь проходит мимо, по сути – уже прошла, что они старые, а он так и вовсе жалкий инвалид. Андрес поневоле чувствовал вину за то, что он – в прошлом главный раздолбай и прогульщик филологического факультета Мадридского университета – не может в ответ искренне пожаловаться на жизнь. У него интересная работа, хорошие контракты, он объездил полмира, а два самых горьких для него события с годами утратили свою остроту. Сначала случилась смерть мамы и спустя несколько лет – гибель жены Габриелы в Альпах, куда она, страстная горнолыжница, отправилась в гордом одиночестве после пустяковой, с точки зрения Андреса, семейной размолвки. Врач-реаниматолог испанской гуманитарной миссии, она целой и невредимой возвращалась из Сальвадора, и из Эквадора, и из забытого Богом Бенина, но в тихом респектабельном Сестриере ее, сразу после кофе с круассанами, подло, как убийца в кустах, поджидал неисправный подъемник. Что-то случилось с проклятым шарико-подшипником или с крепежными винтами, и кабинка с тремя смелыми лыжницами сорвалась с самой высокой точки пролета. Андрес после часто вспоминал подробности их последнего разговора и не мог отделаться от мысли, что с Габриелой их не иначе как бес попутал, ведь они до того случая не ссорились никогда. «У тебя есть другая жизнь, – сказала тогда Габи, собираясь в офис своей героической миссии, медленно обматывая шею синим клетчатым шарфом. – Другая, которую ты скрываешь от меня». Да отшутись ты, посмейся. Пожми плечами, подойди и поцелуй любимую в чистый высокий лоб. Так нет же, он вдруг сказал: «Да, есть». Почему он так сказал?

А в остальном ни в чем он не мог составить достойную компанию желчному страдающему Дамиану и уже в середине разговора с ним стал тяготиться и посматривать на часы. «Конечно, – поморщился друг, – конечно. У тебя дела, эфиры, женщины, а у меня – бездна ненужного мне свободного времени…»

Во всем Дамиан был прав, за исключением женщин. Никаких женщин у Андреса тогда не было. Он был уверен, что и не будет. Но спустя четыре года после этого разговора Андрес зашел в нотариальную контору, в одну из многих в Мадриде. Ему понадобилась нотариально заверенная копия свидетельства о смерти матери, сеньоры Паолы Висенте, для того чтобы наконец заняться наследством и вступить во владение старым фамильным домом в Кадакесе. Почти двадцать лет он тянул с оформлением наследства, но когда наконец осознал, что ему почему-то уже не тридцать, а целых пятьдесят, решил потратить немного времени и довести дело до конца. Он мог бы зайти в другую нотариальную контору. Но почему-то выбрал именно эту. Которая, как раковина жемчужину, скрывала теплую сияющую Алехандру.

Месяц назад Дамиан объявился снова. Он позвонил Андресу на работу и попросил приехать. Говорил странно, сдавленным шепотом, и в ответ на закономерную просьбу Андреса рассказать в двух словах, в чем дело, торопливо сказал: «Не могу».

– Помнишь, мы на третьем курсе ездили к моей бабке в деревню? – взволнованно говорил Дамиан, разъезжая на коляске туда-сюда, по диагонали своей захламленной гостиной. – Помнишь?

– Смутно… – сознался Андрес.

– А моя бабка была деревенской ведьмой. Ты в курсе, что деревенские ведьмы имеют нюх на всякую нечисть? И знаешь что?

– Так-так, – поощрительно кивнул Андрес, устраиваясь в кресле.

– И она тогда вывела меня во двор и на ухо прошептала, что ты – не человек.

Андрес тоскливо посмотрел в окно. За окном начинался настоящий ураган.

– А кто? – хмуро поинтересовался он и по рукоять вогнал штопор в бутылочное горло.

– Она сказала мне: я таких встречала на своем веку. Вот что она мне сказала. Видела, говорит, таких когда-то. Они умеют разговаривать с непонятным, со страшным. С другими мирами, например, со всевозможными лазутчиками оттуда. Да-да! С монстрами… – Тут Дамиан резко остановился, запрокинул голову и захохотал, хрустя пальцами.

– Чего ж ты меня раньше не разоблачил? – Андрес вытащил пробку и сделал глоток прямо из бутылки.

– Так я думал – бред все это. Старческий маразм. А теперь думаю – а вдруг ты и в самом деле умеешь?

– В самом деле умею, – кивнул Андрес. – Твоя бабка была права. Нечисть с нечистью всегда найдет о чем поговорить. У нас, у нечисти, масса тем для конструктивной коммуникации.

– Да ты не обижайся, нечисть – это я так, для красного словца. Не знал, как выразиться. Так ты и в самом деле умеешь, да?

– Выпей. – Андрес, вздохнув, протянул ему бутылку. – Был по делам в Риохе, так что, считай, прямо с винзавода. Специально вез. И рассказывай, что тут у тебя стряслось.

– Я живу один, – начал Дамиан. – Нет, ну как один? Приходит Тереза, соседка и любовница покойного брата, которая еще аборт от него делала, ну ты помнишь, я рассказывал.

Андрес ни черта не помнил, но поощрительно покивал, очень раcсчитывая, что в данном случае пространный Дамиан сократит интермедию и быстро перейдет к сути дела.

– Ты чего киваешь с таким лицом? – подозрительно поинтересовался обидчивый Дамиан. – Торопишься? Так и скажи… Ну ладно, ладно. В общем, много лет подряд ко мне приходит Тереза, убирается, готовит. За деньги, конечно. Она и на почту ходит, работу мою в Барселону отправляет. А тут Тереза моя заболела и попала в больницу. Позвонила мне оттуда, говорит – долго ей лежать, что-то серьезное с желудком у нее. Бедный, говорит, Дамиан, и позаботиться-то о тебе некому. Я прослезился в этот момент, Андрес, честное слово. Понимаешь, от того, что она меня жалеет. Бедный, говорит. Так моя мама говорила. Сижу иногда ночами без сна и говорю себе: «Бедный, бедный Дамиан». Прости… А на следующее утро в дверь – звонок. Подкатил, открываю – женщина стоит. В синем платье с белым воротничком, такая… как учительница. Показывает мне какую-то пластиковую карточку, говорит: я из социальной службы, мол. Из отдела по оказанию помощи инвалидам. Меня прислали, буду вам помогать. Где у вас можно руки помыть? Я обалдел, говорю: а зовут-то вас как? Рамона, говорит. Так где у вас ванная? В тот день она и на рынок сходила, и полы везде вымыла. Приготовила мне рагу овощное с фасолью, аккуратно полотеничком накрыла. И так через день. Приходит, убирается, стирает в стиральной машине. Выглядит лет на сорок – сорок пять, темноволосая, строгая. Говорит мало. Руки мужские, ногти стрижет коротко. Ну, домработница типичная. Я ей деньги предлагаю, а она говорит – не надо, в конце месяца я выставлю вам счет. Не волнуйтесь, наши услуги вам будут вполне по карману – мы же государственная организация. Через пару дней я опомнился, думаю – надо в эту самую социальную службу позвонить, поблагодарить людей. Нашел в справочнике, звоню, а мне говорят: нет, мы вам никого не присылали. Если хотите соцработника – надо сначала заявление написать. Приходит Рамона, я ей говорю – вот, дескать, так, мол, и так, недоразумение какое-то. А она вынимает одно за другим яйца из упаковки, аккуратно выкладывает их в холодильник и говорит: нет никакого недоразумения. Вы же в городскую, наверное, службу звонили. А я из социального управления провинции Гвадалахара. Это другая организация. Вы мне не верите? – строго так спрашивает. И тут, Андрес, я понял, что я ее боюсь. Не знаю почему, не могу объяснить. И боялся ее с первого дня, как она появилась, только не отдавал себе в этом отчета. А она: если не верите, вот, возьмите телефон. Позвоните, там подтвердят. Я звонил, звонил, занято. Рамона на следующий день: ну как, говорит, дозвонились, Дамиан? Да, говорю ей, все в порядке. Почему я так сказал?

На днях такое дело: звонок в дверь. Рамона мне говорит: если вас не затруднит, откройте сами, у меня молоко кипит. Открываю, там почтальон. Рукопись из издательства прислали заказной бандеролью. Просит расписаться в бланке доставки, а там такие мелкие клеточки, не разобрать. Я ему: пройдемте на кухню, молодой человек, там у меня очки. Думаю, может чаю ему предложить – такой любезный юноша, племянник моего школьного товарища. Городок маленький, мы здесь все друг друга знаем… От чая он отказался. Ладно, еду на коляске своей к двери – провожать его. Парень и говорит: мол, так и так, знаю, что помощница ваша тетя Тереза захворала. Тяжело небось самому управляться? Я удивился – Рамону в моей маленькой кухне не заметить было невозможно, она и вдоль плиты ходила, и ящик открывала, где сахар стоит. Кстати, я отметил, что она почтальону кивнула, а он не поздоровался, вроде как и вправду не заметил. Понимаешь? Он не видел ее. Он не видел ее, Андрес! Что это означает?

Андрес достал из рюкзака очередную бутылку и принялся ввинчивать штопор в пробку.

– Ты почему молчишь? – тревожно спросил Дамиан. – Что это означает?

– Она сегодня придет? – ответил Андрес вопросом на вопрос.

Дамиан напряженно кивнул.

Через час раздался звонок в дверь, и Андрес занял наблюдательную позицию в дальнем углу прихожей. Все, что он увидел, – это рябь в дверном проеме. Серую рябь, едва заметную. И подумал: «Дьявол тебя побери».