Пока мы можем говорить
Шрифт:
– И чего?
– И сжал тихонечко. Папа ножик выронил и ласты склеил. Мгновенно.
– Да ты чего? – удивился Данте. – Я не знал.
– Там мать моя была. Ну, это… – Кид-Кун поморщился, – бухала вместе с ними и все видела. Так соседка наутро приходила, в ногах валялась, просила никому не говорить. Типа просто удар хватил муженька на почве алкогольного опьянения. Злобный делирий подкрался незаметно. Так что все это между нами.
Анна ощущала свою вину так, как ощущала бы созревший болезненный фурункул в каком-нибудь крайне неудобном месте, то есть не забывала о ней ни на минуту. Она раздвоилась, существовала одновременно в
«Не молчи, – говорил ей Женя, когда она замирала вдруг, едва проснувшись, в один из украденных уик-эндов в коттеджике на Десне или в их конспиративном загородном доме под Киевом, в номере львовского отеля на площади Рынок, да где угодно. – Не молчи!»
Еще не было случая, чтобы он не растормошил ее, не раздраконил, не рассмешил. Он был готов на все – даже на то, чтобы она разозлилась, например. Ее молчания он вынести не мог, в эти минуты ему казалось, что она находится на обратной стороне Луны. Она сдавалась, конечно. Вздыхала, поднимала руки, обнимала его за теплую шею, погружала пальцы под воротник его футболки. «Щекотно!» – смеялся он, мотая головой из стороны в сторону, как годовалый щенок. Высвобождался, заводил ее руки за спину, легонько кусал за ухо. В мастерстве быстрого перехода от несерьезной возни к масштабному разноплановому сексу ему не было равных. Но в этот раз Анна выскользнула со словом «нет». Так она это сказала, что ему почудилось, будто в это «нет» вложен килограмм тротила. Ее «нет» прожгло в его груди огненный тоннель и прошло навылет.
– Я так больше не могу, – сказал он.
– Отвернись.
– Чего? – искренне не понял Женя и от растерянности даже надел очки зачем-то.
– Отвернись, я оденусь.
Он пожал плечами и скрылся в ванной комнате. В данном случае их приютом на выходные стал маленький плавучий отель на Трухановом острове, новенький, пахнущий свежим деревом и лаком, с романтичными шаткими мостками, которые вели на берег. Аня шла по мосткам, они, повизгивая, качались у нее под ногами, и она равнодушно думала, что сейчас свалится в воду, потому что ноги дрожат и голова кружится. Вот если бы не эти цепочки вместо перил – непременно свалилась бы. А так – ничего, дошла до суши, до полоски песчаного пляжа, и моментально набрала полные мокасины песка. Остановилась, вытряхнула песок, проверила содержимое сумки. Вроде бы ничего не забыла, вот и пятьдесят гривен на такси так кстати обнаружились в бумажнике, вот и влажные салфетки, чтобы вытереть испачканные в песке руки… Ей казалось, что Женя наблюдает за ней из окна-иллюминатора, она нервничала и боялась оглянуться. Но – нет, он ее не видел, он сидел на полу в ванной и методично кромсал туалетную бумагу, как попало, игнорируя перфорацию. Весь пол вокруг него был завален розовыми и голубыми хлопьями, как будто на него вдруг просыпался разноцветный снегопад. Он еще немного посидит на полу, замерзнет, оденется и спустится в бар, где приветливый бармен нальет ему первую порцию виски, через час – восьмую, через два часа в дело пойдет следующая бутылка.
Тем временем Анна входит в палату к Августине, которая сидит на кровати, поджав ноги, и смотрит на фотографию на стене. Фотография вырезана из журнала и криво приклеена к стене кусочком скотча. На ней – актер Джонни Депп в роли Джека Воробья. Кумир Августины, надо полагать.
– Тебе он нравится? – спрашивает Анна.
Августина вздрагивает и виновато смотрит на нее, как будто есть что-то неприличное в том, что тебе нравится Джек Воробей.
–
Ты что? – говорит Анна. – Все нормально. Мне тоже нравится этот фильм.– Фильм? – рассеянно переспрашивает Августина.
Анна озадаченно смотрит на нее, на ее блеклые косички, перетянутые темными резинками. Августина боится Анну. Анна боится Августину. Это началось после истории с Варей.
– Пожалуйста, – говорит Анна, что-то преодолевая в себе, отрезая путь к отступлению, – пожалуйста, оденься, и поедем со мной.
Одеваться Августине особо не надо, только всунуть ноги в полусапожки, которые Анна принесла из камеры хранения и поставила перед ней, да надеть темную поношенную куртку.
Августина не спрашивает ни о чем, послушно одевается, молча идет за Анной по пустому вечернему больничному парку, молча садится в такси на заднее сиденье и всю дорогу почти не дышит.
Анна просит таксиста остановиться у маленькой кондитерской возле своего дома, кормит бессловесную Августину чизкейком с двумя шариками кофейного пломбира. Августина пьет кока-колу, морща нос. Анна чувствует себя пластмассовым манекеном женского пола из соседнего магазина «Спорт и отдых», холодным как на вид, так и на ощупь. В ее грудной клетке гуляет зимний ветер, скручиваясь в маленькие злые торнадо.
– Августина, – через силу говорит она, наблюдая, как девочка собирает чайной ложкой остатки мороженого с тарелки, – у меня к тебе очень большая просьба. Огромная. Вылечи моего мужа, пожалуйста.
– Я не умею, – пугается Августина и закрывает рот салфеткой.
– Как Варю, – терпеливо говорит Анна. – Помнишь? Ты ее сначала… усыпила, а потом разбудила.
– Нееет, – качает головой Августина. – Я убила ее!
Две женщины за соседним столиком поворачиваются и смотрят на них, округлив глаза. Анна понимает, что ступила на тонкий лед, но не сдается.
– Хорошо. Ты ее сначала убила, а потом оживила. Мы пьесу разбираем, – с улыбкой говорит она ошалевшим женщинам, – для школьного театра…
Женщины облегченно вздыхают и возвращаются к своим тирамису.
– Пойдем, – говорит Анна Августине и выводит ее из кафе.
Они идут к дому. Анне кажется, что ей все это снится, она мнет правой рукой левую и ничего не чувствует.
– А если я не смогу? – вдруг говорит Августина.
– Что?
– Если я только… убью, а потом – не смогу?
Анна резко останавливается и отмечает про себя, что почему-то такая мысль до сих пор не приходила ей в голову.
Августина стоит перед ней, вжав голову в плечи, виновато свесив косички на грудь. Девочка, побывавшая в аду. Маленький одинокий монстр. Живая и мертвая вода в одном флаконе.
Жесткая рациональность вопроса сбивает Анну с толку, моментально лишает ее недавней решимости. Ей хочется схватить Августину, со скоростью света вернуть ее в свое отделение, в уже привычную для нее камеру-одиночку. А потом найти Женьку, и чтобы он обнял ее так, как только он умеет ее обнимать, так, как будто у него десять рук, и чтобы некоторое время не выпускал ее, прижавшись губами к виску.
Олег отступает в дверях, пропуская Анну с Августиной, молча смотрит, качает головой. У него в руках смятое кухонное полотенце, из которого торчат вилка и ложка. Посуду моет, констатирует про себя Анна очевидный, в общем-то, факт.
– Я прошу тебя, – говорит она. Жалко выходит, и еще ей трудно объяснить, о чем же именно она просит. – Пожалуйста…
Олег вздыхает, кладет вилку и ложку на тумбочку в прихожей, вытирает руки полотенцем.
– Эксперимент? – вдруг улыбается он. – А что, прикольно. Раз уж уважаемая волшебница сама приехала ко мне… Что я должен делать?