Пока, заяц

Он посмотрел на меня и сказал так спокойно, с доброй улыбкой, размеренно и неспешно, будто хотел мне смысл каждого сказанного слова втемяшить:

— Я если кому об этом расскажу, будут меня за этот мой поступок осуждать. Смеяться надо мной будут. У виска будут крутить. Я если про такое в книге напишу, мне ведь скажут: «А чё как слащаво, чё как неправдоподобно?». Потому что у них у самих такого в жизни не было, не знали они такого… поэтому и неправдоподобно.

— Я бы тоже так сказал, Тём, — я произнёс с улыбкой. — Но теперь никогда не скажу. Потому что сам всё увидел.

— Ты понимаешь, как получается… Вот они все, кто будут «неправдоподобно» говорить… ты же знаешь, что все они на самом деле хотят вот так.

— Как?

— Вот так, как у нас, хотят. Чтоб прийти домой после работы, чтоб… Чтоб зима самая холодная. Колючая-колючая. А чтобы тепло и пушисто было. Да?

Я на миг будто дар речи потерял, мысли в голове все рассыпались от этих его слов, я задумался на секунду и кое-как промямлил:

— А у нас… правда, что ли?

— Правда, — Тёмка ответил мне уверенно, так уверенно ответил, будто всегда это знал и ни чуточки даже не сомневался. — Мне с тобой тепло и пушисто. И всегда так было.

— Всё равно, Тём. Не поехал ведь. Не поехал. Мечту свою ведь убил, а! Зачем?

— Потому что не могу, Вить.

— Почему не можешь?

Он всхлипнул тихонько и прошептал:

— Потому что маме твоей пообещал. Что тебя не брошу. Хоть раз в жизни пусть мужиком побуду и слово сдержу.

— Тём, — шёпот вырвался у меня из груди, и в глазах всё помутнело и поплыло. — Она на нас сейчас смотрит, наверно. И спасибо тебе говорит.

— За что?

— За то, что пропасть мне не дал.

— А ты пропасть собирался?

— Какая разница, заяц? Я же с тобой. Значит, не пропал.

Талые солёные снежинки побежали по его щекам, засверкали в свете уличных гирлянд и редким дождём на скрипучие половицы обрушились. Красной моськой своей лопоухой он смотрел на меня и улыбался, губу свою прикусывал. Чуть заметно так мне кивнул и ничего не ответил.

Заяц мой. И ведь не бросил меня и не оставил.

Вишенку мне протянул.

И только одного ему хотелось сказать. То самое сказать хотелось, что всегда на душе лежало окоченевшим бетоном и наружу просилось. О чём я песню свою дурацкую про зайца написал, о чём по ночам думал в своей одинокой холодной квартире, о чём с таким теплом на сердце размышлял душными ночами в казарме весь армейский год. То самое ему хотел сказать, что во мне жило с тех пор, как тогда с ним на студии повстречались, когда шаурму с ним есть пошли, у завода и на блошином рынке погуляли, когда после учёбы к нему приходил и мультики с ним на старом телевизоре смотрел, когда всё ещё таким светлым, добрым и беззаботным казалось. Каких-то три года назад. Недавно совсем, а уже так давно.

Обо всём захотелось ему сказать. Чтоб знал. Чтобы спал крепко и глупости свои больше не спрашивал.

— Тём?

— М?

— Сгоняй вниз, по кусочку шубы нам принеси, ладно?

И он весь вдруг расплылся в яркой улыбке, громко шмыгнул, глазки свои краешком рукава вытер и спросил меня:

— Точно хочешь?

— Конечно. Ты же готовил, старался. Дай хоть попробовать. Принесёшь, что ли?

— Прям сюда? Здесь будем есть?

— Да. Сходишь?

— Схожу.

— Давай.

Я сидел в ночной тиши своей комнаты в холодных деревянных стенах и смотрел ему вслед. Ушёл мой заяц. Не навсегда ушёл, а за шубой. Сейчас принесёт нам по кусочку в маминых расписных тарелочках, сядем с ним и поедим. И все праздники у нас с ним ещё впереди.

Мороз ощетинился за окном, шумел, грохотал и царапал сухой метелью оконную раму. Снега зимнего и пушистого только всё нет и нет, а так хочется. Снега хочется и хочется санок. Маму живую и здоровую. Папу, чтоб руки на морозе о мамины щёки грел и чтоб на санках меня катал. Чтобы просто был. И узоров на окне хочется, и ёлку пушистую. А сейчас на улице и снега мокрого нет, и ёлка дома искусственная стоит. Грусть только настоящая.

Ёлку и детства хочется. А то так резко сорвалось в бездонную пропасть, даже попрощаться с ним толком и не успел. Пылью застыло на бордовых кадетских погонах. Унеслось куда-то вместе с поездом до Саратова и больше не возвращалось.

С Тёмкой хотя бы прощаться не придётся. Этим только душа и греется. Не уедет от меня никуда мой кудрявый мальчишка, не уйдёт, не убежит, не ускачет. Лапкой мне своей не помашет, не оставит меня одного тосковать в верхнекамских льдах. Прижмётся ко мне холодной зимней ночью, попросит согреться и даже не догадается, что сам меня греть будет своей лопоухой любовью.

Никуда от меня не уедет. И я от него больше никуда не уеду. Ни дня и ни ночи без него больше в жизни моей не пройдёт. Не стану больше рвать себе душу на части без его родной солнечной улыбки. И не придётся смотреть в его сверкающие добрые глазки и скрепя сердце говорить ему…

Пока, заяц.

Конец