Пока живешь, душа, - люби!..

побежал за лейтенантом, а когда его стали окружать, забаррикадировался в пирамиду с

винтовками, готовый отстреливаться до последнего.

Армейскому руководству хватило мудрости уговорить солдата сдаться, а доводить

дело до трибунала не захотели: это бросило бы пятно на образцовую часть. Проще

представить взбунтовавшегося солдата «дуриком». Михаила отправили в больницу, где он

объявил голодовку. Впоследствии был списан с воинской службы с «волчьим билетом», в

котором указывалось, что такой-то по состоянию здоровья не имеет право работать с

техникой, моторами и вообще быть принятым на престижную, оплачиваемую работу.

Этот «пунктик» сопровождал Сопина по всей жизни. Приходит, бывало, устраиваться на

работу сантехником, а там требуют паспорт и военный билет. В паспорте отметка: выдан

по справке об освобождении. А в военном билете...

Михаил по карманам похлопает и, как бы опомнившись, улыбнется широко:

– Забыл дома! Да вы на меня посмотрите: ну конечно, военнообязанный! Разве не

видно? (Фигура крепкая, грудь колесом).

При тех должностях, которые он занимал, формальности не соблюдались...

* * *

Когда первый мороз

Опушит

Тополя чистым мехом,

Кто-то в окна стучит,

И зовет,

И ответ мне дает:

«Это я,

Твое имя,

Пропавшее без вести эхо,

Перекатная голь,

Беспризорное детство твое».

И туда обернусь,

И сюда погляжу:

Как ты? Где ты?

Я же сам очевидец:

Ты убито…

Ахтырка… Бои…

А на темном стекле

Обнаженно,

До резкого света:

Ирреальная явь,

Темно-красные слезы мои.

* * *

Дымя,

Мимо изб,

Мимо пашен

Раскатно

Грохочет состав!

А юность

Мне машет и машет,

42

Тревожно

На цыпочки встав.

В бушлате,

Худая-худая,

Как в послевоенном селе,

Наверное, знает – куда я,

Глядит обреченно вослед.

Бомбежки,

Составы,

Обвалы

В жестоком остались былом.

Когда же ты, жизнь,

Миновала,

Со всем, что сбивало и жгло?!

По сердцу –

Скребущие звуки.

Постой!

Обернись в пол-лица...

Скажи мне,

Что этой разлуке

Не будет. Не будет конца!

Скажи!

Я смогу возвратиться!

Хотя бы ладонь подыми!

Но поезд –

Ах, черная птица!..

Крылато качает дымы.

* * *

Как трудно уходить

Из той поры:

Открыл окно,

И в спелый дождь –

Руками!

За садом звезды,

Что твои костры.

Какое счастье

В этой жизни –

Память!

Давным-давно

Не тот уж

Блеск в глазах.

И мир не тот –

От яви до преданий.

А я и сотой доли не сказал

О том, что слышу,

К полю припадая.

Здесь, на земле

Случилось это все:

Ни ты меня,

Ни я тебя не бросил.

Но мертвый ветер

43

Разоренных сел

Нам не оставил

Ни руля, ни весел.

Холодные,

Голодные года

Сменили грохот

Тола и металла.

И вышло так,

Что вдруг и навсегда

Нас по Отчизне горькой

Разметало.

И мы с тобой

Такие не одни.

Ты говорила:

«Если выйти в поле,

То будет слышно,

Как летит над ним

Молчанье душ,

Запекшихся от боли».

* * *

Разметало

Сиротские рати

По разломам

Военной земли.

Никогда

Не собраться нам,

Братья.

Лиховеи наш путь замели.

За надежды,

Что были до мая,

За убитых

И проклятых нас –

До конца пронесу,

Не снимая,

Окровавленных

Дней ордена.

Бей сильнее,

Неистовей,

Память!

Все равно

Я на зов твой приду

В ту страну,

Что лежит за холмами

В октябре

В сорок первом году.

* * *

Подрывались.

Пропадали.

Стыли.

Многих ветер в поле отпевал.

44

Даже до жестокости простые

Жизни той не выразят слова.

Жил и я.

Страдал, как все живое.

И осталась

Память той беды –

Был заснят

С огромной головою,

А в руке –

Букетик лебеды.

Сверстники мои!

Мы входим в чащу

Тех снегов,

Что заметут виски.

Но по нашим

Судьбам преходящим

У живых

Не может быть тоски.

Мы пройдем -

И никуда не деться,

Как травой обочинной пыльца.

От того,

Что называют детством,

Сохраним

Бессмертные сердца.

Ранний свет,

Глубинный свет печали –

Молчаливый

Призрак наших лиц.

Мы еще свое не откричали.

Мы еще своих не дозвались.

* * *

И мысль горит, и жизнь течет,

И есть у памяти свой счет...

Страшась отцовского клейма,

Пойдут сыны без биографий.

От сына отречется мать,

Ибо отрекшийся потрафил:

Рассек связующую нить.

Ни общей доли нет, ни боли.

Кого отрекшимся винить

За четвертованную долю?

Так народится гриб-гибрид,

Зачатый страхом и пороком,

И Мост Истории сгорит,

Края обуглив двум дорогам.

* * *

Цепь – свобода.

Бред – авторитет.

Яд – надежда, хлеб грядущих лет.

45

И орет

Под плотным кумачом

Проповедник,