Пока живешь, душа, - люби!..

Не одно отцветет бабье лето,

Прежде чем нас, живых, отклянут,

Кто придет после госпятилеток,

Испытав просвинцованный кнут,

Из-за «речки», Ухты или Томска...

Нас приветят:

«Пой, ласточка, пой».

Это мы явим к жизни потомство,

Что уйдет во вселенский запой.

Знала б женщина, мать и жена,

Что родится

На выжженном месте?!

На безлюбье любовь начинать -

Порождать неизбежность возмездья.

В темном поле -

Жизнь в трауре белом.

И хочу закричать: «Не моя!..»

Но - моя. И одна... Отлетела

И обуглила сердца края.

Да. Все так. Путь безумен. Огромен.

Но и мы

В своих клятых делах

Деспотию крушили,

Что в доме,

Здесь дышать нам

И жить не дала.

Всех распял он,

Убийца, ублюдок.

Уж не спутаю

Свет с темнотой.

Уж не слышу железных побудок.

Уж не рявкнут вдогонку мне:

«Стой!»

Только память порой,

Как граната,

Саданет и поднимет года...

Все, кто грел Магадан и Анадырь,

Уходил, пропадая во льдах,

Все, кто полз по полярному снегу,

В безысходности

Шел на рывки,

Кто убит при попытке к побегу -

54

Все вы в сердце моем, мужики!

И былой СВЭ*, и уродина -

За гонимых, за проклятых нас

Я приполз

В тебя веровать,

Родина,

Надсадив сухожилья о наст.

СВЭ* - социально-вредный элемент.

1989 г.

Шаг второй

Обогащенный общением с Е.Ш. Галимовой, почувствовавший моральное право

расстаться, хотя бы временно, с необходимостью ежедневно отрабатывать по восемь

часов на производстве, Михаил садится за пишущую машинку и приступает к вопло-

щению того, о чем заговорил еще в лагере:

«Есть в душе моей такая рана, что когда-то полыхнет огнем...»

Это и сейчас практически еще не освоенный пласт. Проникнуться во всей полноте

темой может только тот, кто пережил. Прошедших через все это и сумевших не загинуть

на этапе, не спиться, не вернуться назад в преступный мир, не выброситься на воле из

окна - мало. Еще меньше таких, кто сумел-таки обойти эти загородки и... обрести голос -

получить образование. Наконец - иметь талант!

Но даже уметь сказать - мало. Нужно еще быть услышанным, ощутить воспринима-

ющую тебя аудиторию. Ну хотя бы немножко, чтобы уж не совсем в обитой подушками

комнате звучала проба песни. Для массовой аудитории посыл: «Все люди - братья» - это

же... теоретически. И чем человек интеллигентнее, тем труднее сделать это искренне!

Я заметила это по общению на «Стихах.Ру». Люди готовы проникнуться болью

ветерана Великой Отечественной войны:

Но дымится земля под ногами

Десять лет,

Двадцать лет,

Тридцать лет,

– но их раздражает:

Стоит над тундрой тень моя,

На сорок лет меня моложе.

– Сколько же можно помнить зло, ковыряя старые раны и повторять одни и те же

круги ада?
– говорит критик.

– О другом скажут другие, - отвечает поэт.
– У меня не отболело.

– А может, приподняться над всей этой грязью? Подумать о душе? Дело чести -

сохранить ее чистой.

– У меня не чистая, - говорит поэт и, подумав, добавляет: - В грязи истории.

– При чем тут история? Она всегда - не подарок. Вспомним Древний Рим, Ку-Клукс-

Клан или режим Пол-Пота... Да мало ли примеров. Лучше обернись на себя.

– «От себя голова поседела».

– Чем же гордиться?

55

– Хочу, чтоб «после нас осталось две капли боли, но не море лжи...»

Есть психологический барьер: невозможность применить заповеди Христа по отно-

шении к тому, кого по воспитанию и общественной формации считаешь намного ниже

себя. Мы с Мишей не встретили практически ни одного воспоминания политзаключенных

сталинских лагерей, где не было бы сказано нехороших слов в адрес уголовных. А ведь и

те, и другие были порождением одной тоталитарной системы и вместе от нее страдали. В

определенной степени - братья по несчастью, как в картинке, где изображение зависит от

угла падающих лучей. Александр Солженицын тоже смотрел на уголовный мир сверху

вниз. Не сомневаюсь, у него были к тому веские причины. И все же, все же, все же...

А поэт и критик продолжают свой бесконечный спор.

– Покайтесь перед нами, убийцы наши. Мы вам все простим, - говорит поэт.

– Кому каяться? И перед кем? Никого нет. Все умерли. Даже страны нет.

– Перед детьми войны.

– Но уже давно изданы повести Анатолия Приставкина, Виктора Астафьева. Тебя вон

печатают. Мало кто читает, но ведь рот не затыкают. Это и есть покаяние. Даже фильм с

таким названием вышел. Войны давно нет.

– Война продолжается. Множатся ряды малолетних преступников, при царском ре-

жиме такого не было. Тюрьмы переполнены.

– Тоскуешь по царизму?

– Да нет. «Белое и красное крыло гибельной метелью замело».

– И что же ты предлагаешь?

– Не дуди, полководец, в дуду,

Накликая другому беду.

Ты забудешь –

Погостная птица

На гнездовье к тебе возвратится...

Виляет история, делает такие повороты, что и в страшном сне не приснится. Вчераш-

ний страдалец за народ - по сегодняшним меркам террорист. То Ленин и партия - «славься

на все времена», теперь царя причислили к святым. А у поэта:

К небу, в землю