Поле Куликово

– Эй, харабарчи!
– позвал Куремса.
– Скажи этим лесным тарбаганам: я отпущу их на волю, если они укажут мне, где - остальные. А не скажут - выжгу глаза, подрежу коленные жилы и брошу на муравьиные кучи.

Старый разведчик подошёл к мужикам и стал переводить. Куремса нырнул в шалаш, где сидели полонянки, опустился на корточки, взял за подбородок крайнюю молодку, круглолицую, с безумными от страха глазами, потрогал белую шею, схватил за тугую грудь и заурчал:

– Девка.

Стал мять другую, она ударилась в рёв, сотник осклабился:

– Девка.

Стоящий за его спиной десятник цокал языком. Куремса потянулся к третьей, маленькой, с тонкой талией и острой грудью, и увидел её серые огромные глаза, горящие злобой.

– Осторожно, наян, укусит, - смеясь, предостерёг десятник.

– Я люблю укрощать злых сучек, с ними ночная кошма - мягче.
– Куремса схватил девицу за плечо, и тогда она плюнула ему в лицо. Куремса вскочил и из его рта вырвалось шипение.

– Я же говорил, наян...

Девки помертвели, только маленькая злючка продолжала жечь сотника взглядом.

– Лесная гадюка, ты ищешь смерти? Я помогу тебе, но прежде ты испытаешь мужскую силу. Я хочу, чтобы ты попала в ад, а туда девственниц не принимают.
– Куремса оборотился к десятнику.
– Отведи её, Орка, в пустой балаган и забей рот тряпкой. Если хочешь - ты первый начнёшь учить её любви, после того как выколотим из смердов признания.

Воины раздули огонь, свежевали баранов и грели воду в медном котле.

– Наян, один или два мальчишки сбежали, - сообщил нукер.

– Надо поторопиться с допросом, не то упустим других.
– Сотник подошёл к костру, спросил разведчика.
– Что они ответили?

– Ты слышишь их ответ, наян.

Куремса зашипел, ухватил нестриженые волосы мальчишки и запрокинул ему голову, грозя сломать шею. Подросток заплакал.

– Дяденька, я не знаю, вот ей-Богу не знаю, игде подевались другие все.

– Мальчишка, наверное, не знает, - сказал харабарчи.
– Парень может не знать. А старик знает.

По знаку сотника воины опрокинули старого пастуха на спину. Рыжая с сединой бородка клином уставилась в небо, глаза были закрыты. Один из нукеров сел ему на тощий живот, другой - на ноги, стащил лапти и онучи, обнажив синеватые жилистые ступни с грязными, загнутыми ногтями. Десятник выхватил из костра головёшку и ткнул в голую пятку. Запахло горелым мясом, пастух застонал, не разжимая рта. Парень заговорил:

– Дурачьё! Што вы делаетя? Хотитя, штобы он указал вам дорогу, а самого обезножили.

Харабарчи перевёл и сотник подскочил к парню:

– Ты поведёшь нас! Тебе мы сохраним пятки, но выжгем спину, а также заставим тебя сожрать собственные уши, прижарив их сначала на твоих волосах.

– Зачем столько хлопот, мурза?
– На веснушчатом лице парня появилась улыбка.
– Я и так укажу тебе дорогу, ежели не забоишься болота.

– Он укажет, - произнёс харабарчи.
– Молодому пытка - страшней.

– Ежели отпуститя, как сулили.

Старый пастух застонал, повернул голову и плюнул в сторону парня. Сотник засмеялся:

– Старого пса надо повесить на суку.
– Он провёл рукой по шее.
– Нам безногие рабы ни к чему.

– Ты обещал, мурза, отпустить всех!
– заговорил парень.
– Девок - тож. Иначе не поведу, хоть на куски рвитя.

Сотник выслушал переводчика, хлопнул парня по плечу:

– Слово Куремсы - верное. Отпущу, когда ты исполнишь своё.

– Подождите, ироды, вот придёт мой Алёшка с боярином Василием, он за всё спросит!
– прохрипел пастух.
– А тебе, страмец конопатый, будет петля на осине, коли выдашь.

– Не лайся, дед Лука. Чёрное болото - што пузо коровье: дорога туда - узка, а сколь ни влезет - всё сварится. Помирать всё одно придётся - на осине ли, в омуте либо на полатях.

Старика и парня оттащили от костра, отвели к ним и подростков, для верности связав им ноги. Повеселевший сотник стал поторапливать воинов у костра, и скоро поляна наполнилась запахом баранины, закипающей в котле.

– Эй, Орка, тряхни хитреца Сеида, я видел, как он наполнял турсуки весёлым питьём!

Нукеры осклабились - сотник, ради первой удачи, решил развязать один бурдючок, значит, им тоже позволит. Сняли котёл с огня, обсев его кружком, хватали руками горячее полусырое мясо, рвали руками и зубами и проглатывали, запивая сбродившим мёдом, пьянея от хмеля и обильной еды. Осовелые глаза сотника всё чаще обращались к балагану со строптивой полонянкой. Ему нравились большие белотелые женщины, но тех, что сидели в другом балагане, лучше приберечь - вдруг иной добычи не попадётся? Плевок на его лице высох, голова кружилась и злючка становилась всё желаннее.

– Я, пожалуй, начну учить её любви, - сказал он, вставая.
– Десятник пойдёт за мной, остальные пусть кинут жребий.

Нукеры загалдели, провожая начальника взглядами и напутствиями. Вышел он не скоро, неся халат на руке, постоял и кивнул десятнику: ступай. Потом сидел у костра, потягивая мёд из бурдюка, пока вернувшийся десятник не спросил его:

– Что теперь делать с ней, наян?

– Почему ты спрашиваешь, Орка?
– Сотник с пьяной ухмылкой покосился на понуро сидящих поодаль мужиков.
– Я ведь обещал отпустить их всех. Эту, наверное, можно отпустить. Пусть утопится - мне такие попадались. Садись и пей.

Десятник налил себе мёду в деревянную чашку, но не донёс до рта - длинная жёлтая тростина насквозь пронзила его бедро, вошла в другое. Орка взвился от боли и упал лицом в огонь, покатился и завизжал. Куремсу спас стальной панцирь - бронебойная стрела прошла сдвоенную кольчугу на сгибе локтя и остановилась, не дотянувшись гранёным жалом до левого соска.

– К оружию, нукеры!
– заревел сотник, вскакивая, но его воины бежали к лошадям, кормившимся посреди поляны. На месте остались двое: Орка и ещё один, только что вышедший из балагана - он стоял на коленях, сжимая руками сулицу, пробившую его насквозь со спины. Среди удирающих тоже были подбитые стрелами: один падал и вскакивал, другой семенил, согнувшись, вырывая из бока окровавленную тростину. Свистя, ревя, улюлюкая, из леса выбегали мужики в лохматых шапках с длинными топорами в руках. Их показалось так много, что ордынский сотник ощутил небывалую прыть, перемахнул костёр и кинулся вслед за нукерами. Кони были близко - только бы ухватиться за луку седла! Вдруг рявкнул медведь, и кони кочевников метнулись от них к озерцу, храпя и брыкаясь на скаку. Сотник запутался в траве, упал и увидел мельком, как кто-то широкий, бородатый, настигнув ближнего нукера, ударил его топором по шлему... Оставшиеся без лошадей степняки начали выхватывать мечи, с визгом кидались навстречу преследователям. И тут лишь Куремса заметил, что врагов меньше, чем его нукеров. Вскочив, он с криком выбросил меч в грудь набегающего человека с поднятым топором, враг шарахнулся в сторону, оступился, забыв про топор в своих руках, Куремса увидел близко испуганное безусое лицо и вонзил остриё меча в горло. Раздался крик:

– Круши орду! Бей грабёжников! Руби нечисть!

Сотник оборотился на голос. В десяти шагах от него воин с сабельным шрамом на лице, одетый в железную броню, рубился мечом с двумя нукерами. Куремса бросился помогать своим и пожалел, что не побежал в лес - один из степняков стоял, шатаясь, ловя отрубленную кисть правой руки, висящую на красной жилке, и поливая землю кровавой струёй, второй пытался поднырнуть под меч русского, чтобы обезножить его коварным ударом, да так и остался на корточках с разваленной надвое головой. Русский обернулся к сотнику, Куремса увидел его налитые кровью глаза, остановился как бы на зыбком мостике - дунь сейчас ветерок, и он упадёт: в глазах русского была его смерть.

– Ну, вражина, ча стал?

Куремса швырнул меч на землю, прыгнул в куст и, пригибаясь и петляя, кинулся к лесу. Кто-то из кустов кинулся ему наперерез, от подножки Куремса ударился о землю животом и грудью, задохнулся и не смог даже сопротивляться, когда ему заламывали и связывали руки. Потом поставили на ноги, накинули на шею аркан и потащили к костру. Куремсу шатало. Русский мёд коварен - он не сразу пьянит.

Девки ревели, хватая за полы мужиков, ещё не пришедших в себя после сечи. Развязанный парень с подростками помогал перебраться к костру старому пастуху. Победители натащили кучу трофейного оружия, сюда же принесли заколотого сотником парня. Хромой мужик со зверским лицом оттаскивал раненого в ноги десятника на край поляны. Рыжебородый воин в кольчуге сокрушался над убитыми: