Поле Куликово

Ещё бы - победитель Мамая, герой, сподобленный прозываться Донским, - что ему какой-то приблудный хан, ещё вчера кормившийся со стола эмира Бухары! Будь она проклята, человеческая гордыня! Ведь краснел, слушая хвалебные хоры и звоны колоколов, и опускал глаза, а душонка-то ликовала, голова шла кругом и глаза слепли. Как им не ослепнуть, когда во всеуслышание именуют тебя "оком слепых, ногой хромых, трубой спящих в опасности"! Но себя не обманешь. Не от гордыни ли после памятного съезда ни с одним великим князем не повидался - и к себе не позвал, и не навестил?

Может, стоило послушать и тех, кто советовал не дразнить Орду, поторговаться о выходах, кинуть хану кусок?

Нет, пойти на это было сверх сил. Недруги стали бы тыкать в него пальцами: хорош - победитель! Народ возмутился бы и проклинал - ради чего пролито море русской крови?

А может, и тут замешалась гордыня? Может, надо было пройти через насмешки и улюлюканье, через унижение, непонимание и злобу народа – ради того же народа выиграть время и накопить новые силы? Может...

Плох - правитель, заботящийся о прижизненной славе.

Не уж то в Кострому? В его душе сгущалось ненастье, едва представлял себе эту сотню с лишним вёрст по лесным осенним дорогам, через множество рек и речушек. А ведь их надо будет пройти не только туда, но и обратно, и не с лёгкой дружиной - с большой ратью, отягощённой обозами.

Не то! Ещё на пути главных сил Орды стоит Белокаменная - там опытные бояре во главе с Морозовым, больше двух тысяч ополченцев на стенах, там митрополит всея Руси. Надо собирать войско здесь, ближе к стягам Серпуховского.

Оборотился и окинул взглядом бояр. Дмитрий Ольгердович, Боброк-Волынский, Тимофей и Василий Вельяминовы, Фёдор Свибл, Иван Уда. Из-за плеча старшего Ольгердовича посматривает молодой князь Остей, внук Ольгерда, приехавший на службу к московскому государю. Не было Кошки, Тетюшкова, Зерно - правили посольство.

– Нет, бояре!
– сказал Дмитрий.
– Татарские разъезды под Владимиром - это ещё не Орда под Переславлем. К нам тянутся люди, нельзя торопиться. Этак можно и в двинских пустынях засесть.

– Государь, там - гонец из Москвы, - сказал старший Вельяминов.

– От Морозова? Пусть войдёт.

Пошатываясь, в палату шагнул невысокий воин, приблизился к государю и опустился на колено. Зелёный полукафтан на его плечах потемнел, на белом скоблёном полу остались сырые следы. Дмитрий ожидал грамоту, но гонец, склонив голову, молчал.

– Што ты онемел, отроче?
– спросил Дмитрий.
– Здоров ли боярин Морозов? Всё ли - ладно в Москве?

Воин выпрямился и моргнул красными глазами, его рябоватое лицо казалось серым.

– Слава Богу, великий государь, Москва стоит, как прежде. А я - не от Морозова, потому как нет в Белокаменной Ивана Семёныча.

– Куда ж он подевался?
– удивился Дмитрий.

– Сказывали - занедужил брюхом, да и спокинул стольную. А за ним, почитай, все лучшие люди съехали - и бояре, и гости. Чёрные люди в Москве хозяевают.

Скрипнули половицы под грузным шагом великого князя, он подошёл к гонцу, дышал тяжело и жарко.

– Што говоришь, разбойник? Да уж не пьян ли - ты?

– Не вино - дорога укачала меня, государь. Из сторожи, через Москву, до Переславля - долог путь. От Оки, почитай, не спамши. А послали меня Олекса Дмитрич да московское вече.

Дмитрий воззрился на гонца, кто-то из бояр гукнул, будто его схватили за горло.

– В Москву мы, государь, по пути свернули, а там - смута. Выборные ударили в набат, вече кликнули. Много чего там кричали, а порешили миром: боронить Москву, стоять на стенах до последнего. Тех же, кои бегут со града, побивать каменьем.

Дмитрий рыкнул, красные пятна выступили на скулах. У Боброка на лбу залегла складка, старый Свибл, крестясь, зашептал:

– Спаси нас, Господи, и помилуй.

– Там же на вече выбрали начальных людей из слобожан, в детинец ополчение поставили.

– Господи, што там теперь за содом!
– не удержался костромской воевода Иван Родионович Квашня, вызванный в Переславль.

Гонец дёрнул головой и глянул в лицо Дмитрия:

– Ты, государь, не будь в сумлении: Адам - строгий начальник, ворам не попустит. Да Олекса Дмитрич при нём воинским наместником.

– Кто такой - Адам?

– Суконной сотни гость - его главным воеводой крикнули. А с ним - Рублёв-бронник, Клещ-кузнец, Устин-гончар да иные выборные.

Дмитрий подошёл к окну, постоял и спросил:

– Што - с великой княгиней? Митрополит - где?

– Слава Богу, Красный сказывал, здорова государыня, к тебе сбирается. Небось, отъехала. А владыка на своём дворе сидел, да, слышно, тож возы укладывал.

– Его не побьют каменьями, как думаешь?

Воин оглянулся:

– Не ведаю, государь.

– Так с чем же тебя прислали? Пошто нет грамоты? Аль выборные воеводы писать не учёны?

– Государь, тебе велели передать просьбу Адам и Олекса Дмитрич: штобы ты прислал воеводу, искусного в ратном деле. Уважь, государь, не медли - Орда перешла Оку. Наши уж Заречье спалили. А московский народ животов не пощадит за стольный град, за тебя, государь.

– И на том благодарствую.
– Лицо князя исказила улыбка.
– Выспишься - снова позову, подробно расскажешь. Ступай.

Глаза князя, разгораясь чёрным огнём, обратились на бояр.

– Чего замолкли, думные головы? Вас послушать хочу. Ну-ка?

– Государь, - заговорил Боброк.
– Отпусти меня воеводой.

– Тебя? Ты разве - уже не воевода? Али боишься - Адам-суконник славу переймёт? Ничего, боярин, твоей славы не избыть, и тебе рати в поле водить пристало, а стены я другому доверил.

Дмитрий задохнулся, рванул ворот, крыльями метнулись длинные рукава охабня, посыпалось, звеня, серебро пуговиц.

– Воры! Амбарные крысы! Едва дымом запахло - ушмыгнули в норы. Скажите мне, бояре, вы, лучшие люди княжества, отчего такое получается: кому сытнее всех живётся - от того первого жди пакости государству? Который уж раз спрашиваю: для чего дадены вам уделы, вотчины и поместья?