Поле Куликово

– В Тверь поеду, попробую Михаила и новгородцев к Москве склонить. А поможет Бог - и Литву подниму на помощь.

– Награди тебя Господь, владыка, за доброту к нам.
– Евдокия опустилась на колени, прижалась губами к руке. Киприан смутился, помог ей встать и глянул в мокрые глаза:

– Благослови тебя Христос, голубица. Деток береги.

Шагнул к возку, обернулся, пожесточал лицом:

– Митрию передай моё благословение. Не слушал он меня прежде - пожинает ныне, что посеял. Может, теперь послушает? Ехать ему надо навстречу хану.

Лицо Евдокии помертвело, Киприан нахмурился и повторил:

– Ехать, не теряя часа! Хан покорности ждёт, покорную голову он не отрубит. Тохтамыш - хитёр, себе убытку не захочет. Для его гордыни покорившийся князь Донской - предел вожделений, знамя, коим он станет повсюду трясти. Условия хана теперь будут жесточе, а торговаться с ним уже поздно - сами виноваты. Но за свою голову пусть не страшится великий князь.

– Скажу, отче, - прошептала княгиня.

Тронулся владычный обоз, мамки и няньки расхватали детей, а Евдокия стояла, глядя на удаляющийся поезд. Красный стал покашливать, потом напомнил:

– Пора, государыня. До ночи нам хотя бы успеть в Берендеево.

В возок Евдокия садилась с сухими глазами. Взяла на руки сына и стала покачивать, глядя в окно на мелькающие сосны.

– Нет!
– сказала вслух.
– В Орду не пущу!

Шесть, а то и семь поприщ считают странники до Переславля, у того же, кто путешествует на выхоленных лошадях, поприща иные. Однако новорожденный требовал ухода и покоя, часто ехали шагом и нескорой рысью, останавливались в попутных селениях, и лишь на четвёртый день пути, усаживая княгиню в возок, Владимир Красный сказал:

– Ну, матушка-государыня, нынче пополудни увидим Дмитрия Ивановича.

– Плюнь через плечо, боярин, - посоветовал старый дружинник, но Красный не был суеверным, ибо ни враг, ни смерть пока не смотрели ему в лицо, и жизнь не ловила его в тенета и ямы людского коварства. Он подмигнул Дарье:

– И ты готовь губки. Поди-ка, отвыкла? Может, со мной испробуешь, штоб не осрамиться?

Дарья сдвинула брови, княгиня улыбнулась:

– Ты, Владимир, пошли вперёд гонца к Тупику за разрешением.

– Уволь, государыня, мне моя голова - пока не тяжела.

– Тогда неча и дразниться.

Чем - ближе к Переславлю, тем чаще попадались подводы и пешие мужики, поместники со слугами, направляющиеся в городок. Дружинники, ходившие на Дон, скучнели душой: сравнишь ли эти человеческие ручейки с тем всенародным потоком, какой стремился к Москве и Коломне в дни сбора сил против Мамая!

Пригревало солнышко, дух от влажной земли и лесной прели дурманил голову, дети спали в возках, княгиня и её спутницы дремали на подушках под мерный топот, фырканье коней и журчание колёс по оплотневшим после дождя пескам. Стали подрёмывать воины в сёдлах и ездовые. Дорога выбежала на сжатое ржаное поле, у его края стояло несколько суслонов. Деревенька пряталась за перелесками. Золотистая жнива со следами копыт и колёс навевала покой, молодому начальнику дружины с трудом верилось, что в трёх конных переходах люди со стен Кремля в тревоге смотрят в полуденную сторону, где облака перемешались с дымом горящих сёл. Кто-то из дружины завёл песню:

В ясном тереме свеча-а горит,

Жарко, жарко воскоярова...

Владимир подхватил:

Жалко плакала тут де-евица,

Жалко плакала красавица...

С дружины смыло снулость, уже хор грянул:

Ты не плачь-ко, наша умница,

Не тужи, наша разумная:

Мы тебя ведь не в полон даём...

Свист прорезал хор дружинников, Владимир, оглядываясь, услышал топот. По боковой дороге, впадающей в тракт, колонной мчались всадники. Приземистые мохнатые кони, квадратные люди в серых кожах, руки обнажены по плечо. Высверки стали ударили в глаза.

– Орда!
– крикнул пожилой десятский и стегнул плетью переднюю лошадь в упряжке.
– Гони!

Четвёрка рванула галопом с места, послышались женские крики, возок подпрыгнул и наклонился, но бешено растущая скорость удержала его на колёсах. Вражеский отряд набегал, близко из кустов вынырнул верховой степняк, визжа и крутя над головой саблю, поджидал своих. Красный рвал меч из ножен, разворачивая коня, но уже понеслись последние повозки, уныривая под кроны сосен, и сгрудившиеся дружинники ринулись вслед, увлекая боярина.

– Назад! Держать орду!
– кричал Владимир, махая вырванным, наконец-то, мечом.

– Не дури, боярин, их - боле сотни!
– Десятский скакал стремя в стремя, то и дело оглядываясь.
– Счастье - в хвост вышли!

Второй день дружинники не надевали броней, щиты и копья тоже везли на телеге. Если случится сеча, будет трудно. А она случится - до Переславля пятнадцать вёрст или больше, запряжённые кони начнут выдыхаться, да и у всадников нет заводных. Враг, поди, и не чует, какая добыча плывёт ему в руки, - тогда есть надежда, что отстанет, если бросить ему последнюю повозку с бронями дружинников. Но вдруг он охотится за княгиней?

Гудели копыта, швыряя мокрый песок, сучья грозили сорвать с седла. Степнякам легче - их кони низкорослы.

– Счас поле будет!
– кричал десятский.
– За полем, на входе в бор, я придержу их. Ты же с одним десятком береги государыню!

– Ты, Семён, ты береги! Тебе верю больше, чем - себе.

Понял старый воин: начальник не уступит ему первой сшибки.

Вылетели на поле. Четверики оторвались от повозок с поклажей и оружием, они уже скрылись в лесу за жнивой. Почему не стреляют татары?.. Четверо мужиков с тонкими шестами на плечах стояли на обочине, разинув рты, следили за бешеной скачкой. Уж не золотой ли поезд гонят к князю из Москвы? Но почему вся стража позади? Красный стиснул конские бока коленями, развернул отряд. У него блеснула мысль: запереть врага на лесной дороге при выходе в поле, дать поезду время уйти подальше.

– Гей, туры буйные, бери врага на рога!

Лишь пятеро всадников ушли с десятским вслед за повозками, остальные, развернув коней, ринулись навстречу степнякам. Не было времени принять строй, выхватить луки и осыпать врагов калёными стрелами: сошлись конными толпами. Татары растянулись на узком тракте, русские, напротив, сгрудились при повороте и в первый момент получили преимущество. Владимир обрушил меч на усатого, голорукого всадника, клинок визгнул по вражеской стали, ускользнул в пустоту, враг, уклоняясь, проскочил мимо. Сверкнуло и лязгнуло сбоку. Стонущий хрип лошади, охнул человек. Второй враг возник перед ним - те же тёмные стрелки усов, те же провалы глаз на плоском лице, но воззрился он мимо, замахиваясь и уклоняясь, - удар Владимира пришёлся по скособоченному плечу. Что-то лопнуло, хрустнула кость под железом, и в незащищённое бутурлыком колено больно ударило колено зарубленного ордынца.

Степняки вздыбливали лошадей, кидались в стороны, но жерло лесной дороги выбрасывало всё новых. Красный рубился теперь сразу с двумя, трезвея, обретая ясность мысли и взгляда, угадывая каждое движение врагов. Серые всадники замелькали среди деревьев, просачиваясь на поле.

– Обходют, боярин!..

Отбив очередной наскок, Красный рывком развернул скакуна и припал к гриве:

– За мно-о-ой!

Ордынцы рассыпались и скакали рядом по полю, стараясь обойти дружинников, чтобы сомкнуться впереди. Иные уже раскручивали арканы. Владимир вонзил шпоры в бока коня. Он действовал как на воинском учении, где опытные воеводы старались предусмотреть все возможные повороты конного боя, и пока чужой опыт служил ему. Снова дорога унырнула в лес, скакавшим сбоку врагам пришлось отстать. Скоро впереди засветилась поляна, - значит, можно ещё раз осадить преследователей.