Поле Куликово

От русского стяга конные степняки хлынули навстречу своим зелёным халатам, столкнулись, смешались толпой - за ордынскими рядами воины обходящего полка уже видели багровые стяги и сверкание мечей дружины Владимира Храброго. Над полем сечи теперь царили кличи русских отрядов, и словно воскресали разрушенные врагом города и прорастали железным лесом, наступая на захватчиков.

– Москва-а!
– закричал Тупик.

– Москва-а-аа!
– раскатом отозвалось поле, а над головами смятённых крымчаков навстречу летело:

– Непря-адва-а!..

Они сомкнули два своих крыла, "Москва" и "Непрядва", сметая толпы степняков к дубраве - на копья воинов Константина Боровского. Уже стяг пешей рати, так и не сорванный врагом, остался за спинами русских конников. Лишь нескольким десяткам ордынских всадников удалось бежать с поля сечи. С опущенными копьями броненосные дружины двинулись на охваченных паникой степняков, обруч окружения начал сжиматься. Впервые за полтораста лет вооружённой борьбы с Ордой равное по численности войско русского князя окружило многотысячную степную конницу. Подобного прежде не случалось даже в междоусобной борьбе ханов. В середине окружённых заржали лошади и закричали люди, схваченные давкой. Чамбулы растеряли свои значки, жёлто-зелёное знамя темника было затоптано в кровавую грязь вблизи русского стяга, а где - Кутлабуга, никто не знал. В середине стиснутой толпы сражаться крымчакам было не с кем, они душили друг друга, а по кольцу окружения на каждый ордынский меч приходилось два русских, на каждое копьё - три русских. Вопли "Яман!" терялись, глохли в треске железа и кликах наступающих.

На стыке полков, где замкнулось кольцо, появился Владимир Храбрый. В железе от пяток до макушки, он ехал к месту побоища и, откинув забрало серебристого шишака, осматривал кровавое поле своими холодными глазами, в которых не было радости от победы. Впрочем, враг ещё сопротивлялся и мог отчаянным усилием, направляя удар в одно место, порвать петлю, наброшенную на его шею. Кто-то из бояр, примчавшихся на зов княжеской трубы, заговорил: положение противника - безнадёжно и его можно заставить сложить оружие. Князь оборвал:

– Ежели вы и дальше будете наступать, как улиты, они заставят вас плясать под свои дудки. Не милосердствуй в бою, воевода! Удивляюсь, как татары до сих пор вашего мешка не порвали.

Бояре развернули коней и помчались к своим сражающимся отрядам. Громче заревели трубы, русские броненосные сотни начали клиньями разрывать спёртую массу окружённых. Лучники и самострелыцики облепили деревья за спиной пешцев Боровского. Калёные стрелы хлестали сверху в толпы врага, и каждая находила цель. Дубраву оцепили конники - на случай, если бы степнякам удалось прорвать строй утомлённых пеших копейщиков и скрыться в зарослях.

Князь не смотрел на битву. Это уже нельзя было назвать сражением - шла казнь.

– Где - воевода пешего полка Олександр Смелый?
– спросил Владимир дружинников.
– Кто видел его?

– Говорят, он под стягом стоял...

Владимир стронул жеребца, шагом поехал к полковому знамени, под которым толпились ополченцы. Туда сносили убитых и раненых, на поле появились чёрные одежды попов и монахов. Люди расступались перед князем и он смотрел в их лица, на которых радость спасения ещё не стёрла отчаяния идущих на смерть. Взгляд князя отмечал порванные тигиляи, иссечённые кольчуги и шлемы, кровавые повязки. Не забыть бы сказать Мещерину - пусть выявит бронников, чьи кольчуги и панцири лучше держали удары.

Под стягом, на скользком от крови жнивье, лежали павшие. Поп с кадильницей в руке над походным аналоем читал по книге молитвы, едва слышимый за шумом побоища. С приближением князя он понизил голос и стало заметно только шевеление губ. Владимир увидел рослого воина в залитой кровью броне с обнажёнными кудрями, лежащего возле древка. В его ногах сидел чубатый черноволосый дружинник, держа на коленях побитый шлем с обломленной еловицей. Он не глянул на князя, его скуластое лицо казалось застывшим. У Владимира сдавило горло - война и тут выбрала лучшего. Скольких витязей сегодня не досчитается в своей дружине Владимир Храбрый? Скольких сынов не досчитается Русь? Это - не Куликовская сеча, но ведь - лучшие!..

– Он, государь, с двумя десятками прорубался к ихнему мурзе, - рассказывал боярин Алексей Григорьевич, стоящий перед князем со шлемом в руках. Его осунувшееся лицо кривилось, руки вертели исцарапанный стрелами шишак.
– Я, государь, кричал ему - отойди к стягу, да куда!.. Мурза на наш стяг прёт, он же - на мурзу. Как твоя-то дружина, государь, ударила, татары всей громадой шарахнулись, своих топтали и кололи. Нас пять сотен было под стягом, и то половину смяли, от его же ратников вон лишь Каримка остался.

Рвущий душу, дикий и протяжный, прилетел с места побоища взрыв новых криков, Владимир даже не повернул головы. Он сошёл с коня, опустился на колени возле убитого, снял с себя золотую гривну, приподнял окровавленную голову Олексы и надел гривну ему на шею. Встал и нашёл взглядом Алексея Григорьевича:

– Тебе, боярин, поручаю павших. Сочти их и посылай в Волок за телегами. Ежели родичи захотят хоронить кого - пущай. Остальных положите в братскую могилу. Олександра Смелого надо бы со всеми, но всё же спросите жену. Ей, жене, и гривну отдать на память. При убитых держать почётную стражу. Да смотри: ежели чья рука потянется - одёжу с кого снять, сапоги аль иную справу - отрубить ту руку без суда.

– Слушаю, государь.

Князь подошёл к Каримке, тот поднял глаза, вскочил и заговорил, торопясь:

– Бачка-осудар! Убей меня, как собак. Каримка - воин, Ляксандра - калга, Каримка - живой, бачка-Ляксандра - нет. Воин казнит нада - калга не берёг.

– Сильнее смерти, Каримка, даже Бог стать не может. Хочешь у меня служить?

– Хочу, бачка-осудар.

– Табун пригонят - бери коня и становись в первую сотню.

Владимир направился к своему серо-стальному жеребцу. Голос попа, читающего молитвы, стал громче. С поля подносили убитых. От места побоища галопом примчался гонец.

– Государь! Ордынцы становятся на колени и просят пощады. Боярин Михаила Иваныч спрашивает: што делать?

Перебирая поводья, Владимир смотрел на убитых, его глаза были холодными. Люди вокруг притихли.

– Передай Михаиле Иванычу - пусть спросит насильников Русской земли: они остановились, когда наши жёны с детьми бросались с московской стены и разбивались о камни?

Тупик уже вышел из боя и стягивал к себе лёгкие тысячи. Он не одобрял жестокости Владимира, но и крики избиваемых крымчаков не вызывали в нём жалости - они пожинали то, что посеяли. Война не кончалась сражением под Волоком-Ламским, другие тумены хана продолжали разорять Русскую землю, и где-то сейчас кричала и билась мать, у которой на глазах резали грудного ребёнка. Над курганом ещё торчали сигнальные стяги тумена, о них забыли, пока не раздался крик:

– Смотрите, Орда!

Из-за кургана посотенно вылетали на рыси лохматые всадники под цветными значками, осаживали коней, озирая поле. Не слишком торопились мурзы-грабёжники на сигнал начальника, предпочитая военной славе лишние мешки чужого добра. Первая их тысяча заявилась, когда уже добивались остатки главных сил тумена. Тупик не знал, сколько врагов привалило, зато он видел, что кованым тысячам Владимира для нового боя необходимо перестроение, и решил действовать.

– Сигналь, Никола: "Все - за мной!" Трубач, нападение!