Поле Куликово

Полторы тысячи собранных ополченцев устремились за своим воеводой, ослепляя врагов блеском мечей. Степняки поняли, кто - перед ними, и бросились бежать во всю прыть конских ног. Тупик гнал их до берега Рузы. Здесь, на переправе, кони ордынцев начали спотыкаться и падать - кто-то успел насыпать железных шипов на след степного войска, оставив на прибрежных деревьях малоприметные знаки, понятные только русским. У берега произошла давка, русские конники настигли бегущих, и завязалась сеча. Вслед за Тупиком привалила тысяча во главе с Григорием Михайловичем, и положение степняков стало безнадёжным. Воды Рузы замутились кровью. Иные из крымчаков пытались уйти вплавь, но противоположный берег усыпали мужики, вооружённые рогатинами и топорами. Враги начали бросать оружие, и Тупик остановил сечу. Пленных связывали их же арканами и гнали к стану на месте сражения.

Возвращение полка с вереницей пленных войско встретило ликующим кличем. Владимир приказал построить ратников так, как они стояли вчера на смотре. Под раскатисто-грозное "Слава-а!" он во главе воевод промчался вдоль сверкающих сталью дружин, потом сошёл с коня, стал на тела убитых врагов и в серебряный рог протрубил победу.

Алый закат полыхал в полнеба, когда князь закончил объезд полков. Среди конников потерь было немного, погибло лишь прикрытие пешей рати. Но вместо трёх тысяч пеших воинов на этом победном смотре стояла только одна. И в ней половина ратников - в повязках. На разгруженных телегах обоза раненых отправляли в Волок-Ламский.

Владимир велел привести к нему ордынского десятника из полона и двух трофейных лошадей. Когда пленника поставили перед князем, тот приказал:

– Скачи к своему хану и скажи: через три дня я буду в Москве. Пусть готовится. Я зову хана Тохтамыша в поле.

Десятник ускакал, оглядываясь, - не верил в своё освобождение, ждал стрелы в спину. Но Храбрый никогда не нарушал слова.

Перед закатом князю доложили: здесь, на поле боя, осталось шесть тысяч убитых врагов.

На другой день при звоне колоколов и огромном стечении ликующего народа войско возвратилось в Волок-Ламский. У ворот города почётной стражей построились триста закованных в сталь всадников. Среди священников, вышедших благословить ратников, рядом с коломенским епископом Стефаном, стоял высокий, сухощавый монах со снежной широкой бородой и снежными волосами, падающими на плечи. Его лицо, дублённое ветрами и солнцем, казалось молодым, и серые глаза сияли молодо, лишь белизна волос выдавала преклонный возраст монаха. Князь соскочил с лошади, коленопреклоненно принял благословение.

– Отче Сергие!
– заговорил он, едва сдерживая дрожь голоса.
– Я решил, не теряя часа, идти к Москве. У татарского хана не осталось теперь и половины прежней силы. Мои ратники испытаны, их лелеет победа. Что ты скажешь мне, отче Сергие?

– Благословляю, Владимир Андреич, - сказал игумен.
– О дозволении государя не тревожься. Я ведь - из Переславля. Донской теперь выступил к Москве. Все северные князья пришли к нему - и ростовские, и ярославские, и моложские, и галицкие, и кашинский, и углицкий. Кроме единого лишь.

– Не я ли говорил Дмитрию - на Юрия ему надеяться нечего?
– сказал Владимир.
– А за доброе слово спасибо, отче. Не твоя ли это - дружина?
– Князь оглянул броненосных витязей у ворот. Сергий улыбнулся:

– Я - не князь и даже не епископ. Зачем войско простому чернецу? То - новгородцы. С отцом Стефаном пришли.

– Новгородцы?! Вот это - дело! Низкий поклон тебе, отче, за этакую помогу.

Стефан покачал головой.

– Меня хвалить не за чё, Владимир Ондреич. То господин Великой Новгород срядил дружину. Буча там поднялась, как про Москву-то услышали.

Владимир дал знак старшему воеводе, и под гром тулумбасов, пение рожков и труб войско вступило в ворота. Впереди конных дружинников четвёрка вороных лошадей с вплетёнными в гривы траурными белыми лентами везла большой долблёный гроб, прикрытый багровым полотнищем, что развевалось в сражении над пешим русским полком. В этом дубовом челне уплывал в Вечность рослый воин в четырежды пробитой серебристой кольчуге со знаком высшей воинской доблести на груди.

Анюта стояла в толпе женщин, всматриваясь в лица едущих за гробом дружинников, и не знала, что первым с поля сечи въезжает в город её муж.

На заре следующего дня из лагеря на берегу Ламы и ворот города выступило семнадцать тысяч конных и пеших ратников. Войско двинулось дорогой на красное, дымное солнце, встающее из подмосковных лесов.

Тохтамышу, наверное, было бы легче, отхвати ему враг ногу или руку. Рассказы первых беглецов из-под Волока звучали обвинением крымскому темнику: он нарушил запрет ввязываться в сражения с большими русскими силами. Вспомнился завет Чингисхана: даже командующий стотысячной армией заслуживает смерти, если он не выполнит приказ своего хана. Кутлабуге до стотысячных армий далеко, а он уже плюёт на приказы.

Когда копья нукеров хана скрестились перед Кутлабугой, он понял, что его опередили, и проклял своё честолюбие: так и не пересел с текинца, бежать пришлось на утомлённом коне, а заводных растеряли. Это же всего важнее - кто и какими словами первым расскажет хану о неудавшемся сражении. Отослав наянов, Кутлабуга остался ждать возле юрты владыки.

Подъехал Зелени-Салтан на горбоносом иноходце, и темник, презиравший царевича, склонился. Зелени прошёл в ставку, не проронив слова.

– Великий хан, - заговорил с порога царевич, - шакал с оторванным хвостом отирается возле твоего шатра. Дозволь, я вставлю ему деревянный хвост?

Хан промолчал - он сейчас решал: уводить войско или всё-таки подождать вестей от Батар-бека и Шихомата?

– Повелитель, - продолжил Зелени, - я давно собирался тебе сказать: этот крымский шакал не только именует себя великим эмиром - он принял от фрягов королевскую диадему и часто является в ней перед войском. А знаешь ли ты, повелитель, что он возит за собой мешки с золотом? Зачем темнику собирать большую казну? Крымская земля славится чертополохами.

Хан с удивлением смотрел на сына. В интригах-то его наследник понимает!

– Зелени, твои нукеры - достаточно ли храбры и ловки?

– Мои нукеры?
– Царевич уставился на отца и понял. По его лицу пошли красные пятна, в глазах метнулись волчьи огоньки.
– Мои нукеры задушат бешеного быка!

– Позови к себе побитого темника и... успокой.
– Хан усмехнулся.
– Угости, как ты умеешь. Но лучше, если пир пройдёт без шума - войску сейчас не до потехи.

Царевич вышел, опасаясь, что настроение хана переменится. С улыбкой приблизился к темнику.

– Эмир, ты ничего тут не дождёшься, - сказал Зелени.
– Пойдём в мою юрту. Повелитель занят.

– Благодарю за милость, царевич, - сказал темник, - но я готов вечно ждать повелителя у его юрты.

– Эмир! Вечность даётся нам не для пустых ожиданий, а для райских блаженств. Пойдём, эмир: через мой порог ты скорее попадёшь к повелителю.

Подбородок Кутлабуги задрожал. Не уж то хан доверил своему зверёнышу допросить темника? А может, он хочет, чтобы темник получил прощение из рук Зелени? Ведь Акхози нет и надо готовить на царство этого хорька... Кутлабуга поплёлся следом, ведя в поводу заморенного текинца. По дороге к своей юрте царевич хвастал собственной военной добычей и даже не спросил о походе тумена на Можайск и Волок. Пропустив гостя в шатёр, Зелени-Салтан задержался, чтобы распорядиться об угощении. Слуги принесли турсуки с едой и питьём, коня увели, у входа встали вооружённые нукеры. Через полчаса, уловив какое-то громкое слово в шатре, трое вошли под полог. И там раздался рёв, сменившийся ударами и рычанием, стенки юрты заколыхались и её выкатился клубок сплетённых тел, из которого рвался бритоголовый Кутлабуга. Ударом ноги в лицо ему удалось опрокинуть одного "буйвола" и вцепиться зубами в руку другого, тот завыл и Кутлабуга перехватил нож из его руки, изогнулся змеёй, ускользая от железной хватки третьего, и всадил лезвие ему в бок. Но вскочить не успел - один из стоящих снаружи ударил его по голове обухом сабли, и темник растянулся на земле, вытаращив побелевшие глаза. На него навалились и растянули за ноги и за руки, один из стражников схватил за уши и прижал голову к земле. И тогда из-под полога юрты выскочил царевич с мучнистым, в красных пятнах лицом, сел на грудь темника, скаля белые зубки, воткнул ему в горло кинжал и стал отпиливать голову, урча и повизгивая, омывая в крови бледные волосатые пальцы.