Поле Куликово

Но Владимир чересчур плохо думал о конных мужиках. Взятые наугад сотни вырубали почти подчистую расставленные на поле лозины с первого захода. И всё же он приказал своим воеводам разделить полки пополам, оставив в конном строю самые сильные сотни, а остальные свести в отдельный отряд. Когда закончилась сумятица, и крыло рати выстроилось по-новому, князь подъехал к обескураженным ополченцам "особого" полка.

– Мужики! Витязи русские! Плюньте в глаза тому, кто скажет, будто я - недоволен вами. Князь Храбрый - не обучен льстивым речам. Но сегодня князь Храбрый вам говорит: не было на Руси воинов лучших, чем - вы! Не принуждением, но своей охотой вы, свободные русские люди, пришли в моё войско в самый трудный для Родины час. Говорят, на войне дешева жизнь человека - не верьте. Чем - тяжелее война, тем - дороже ратник. Я, ваш главный воевода, совершил бы худшее дело, когда бы бездумно бросил вас в битву. Вы - плохо подготовлены к конному бою, но мне теперь нужны не конные, а пешие воины. Пешие, которые умеют ездить на лошадях, не хуже конных. Я уверен - лучших тысяч в моём войске не будет!

Боровский боярин Константин Иванович поклонился князю:

– Государь! Дай стяг полку и особый клич каждой тысяче, как ведётся в нашей дружине.

– Стяг я сегодня же вручу воеводе полка, какого назначу. А клич берите по нашему обычаю. Враг хочет обратить Русскую землю в пустыню, но против него обернётся огонь, испепеляющий наши города. Последней жертвой насильников стал Можай. Пусть же враги услышат его имя в боевом кличе вашей первой тысячи и содрогнутся.

– Можа-ай!..
– отозвалось поле.

– Мы получили весть, что захватчиками сожжён Радонеж, родина святого Сергия, который прислал нам своё благословение на битву с Ордой...

– Р-радонеж!..
– ответила князю вторая тысяча.

– Я хочу, чтобы кличем вашей третьей тысячи стало имя реки, на которой стоит стольный город нашего удела, не покорившийся врагу. Нара!..

И когда грянуло имя Нары, стоящие на поле отряды ответили своими кличами, приветствуя рождение нового полка:

– Бря-аанск!..

– Боровск!..

– Руза-а!

– Вожа-а!

– Непрядва-а!
– Это три тысячи броненосных конников Владимира, испытанных Донским походом, сделали своим общим кличем имя самой грозной для врага русской реки. Когда же пешие ополченцы, стоящие в середине рати, грянули: "Москва!" - голоса пятнадцати тысяч ратников слились воедино, повторяя как клятву мужества и мести врагу:

– Москва-а!..

Владимир, полыхая крыльями белого корзна, мчался перед войском на своём серо-стальном жеребце с широченной грудью, всматривался в волнующиеся ряды красных щитов, копий, шлемов, кольчатых броней и тигиляев. Тысячи бородатых и безусых лиц обращались к нему, тысячи глаз устремлялись на него, требуя выступать навстречу врагу.

В полдень, когда кашевары кормили ратников на поле, Храбрый собрал начальников в своём шатре. Старых бояр он отослал к Дмитрию, и теперь князя окружали одни молодые лица: Константин Иванович Боровский, Алексей Григорьевич - из Радонежа, Михаил Иванович - из Перемышля, Андрей Борисович - из Ржевы, Григорий Михайлович - из Серпухова, сотский великого князя Тупик. Яков Юрьевич Новосилец, сорокалетний окольничий князя, был самым старшим годами. Поодаль от всех сидел молодой дьяк Мещерин. Первым говорил начальник княжеской разведки Тупик. Слышно, Боброк дал ему новое прозвище, но Васька отзывался лишь на своё прежнее.

– У Кутлабуги не меньше десяти тысяч всадников, - начал он, - и это войско - отборное, да только оно уже растлевается грабежами. Шесть-семь тысяч темник постоянно держит под рукой, три-четыре рассыпает для разорения округи. Крымчаки свирепствуют почище карателей Мамая, а свирепство выдаёт злобу и жадность, но не силу войска. Ежели всадник возит в тороках набитые мешки, он больше всего думает об их сохранности.

– Куда может направиться Кутлабуга после Можайска?
– спросил Боровский.

– До сих пор, Константин Иваныч, мы считали: Кутлабуга смоленской дорогой может дойти до Вязьмы, оттуда поворотить на Ржеву и через Волок-Ламский вернуться к ставке хана под Москвой. Ему, видать, известно, што в Вязьме, Ржеве и Волоке собраны запасы кормов и товаров. Но нынче утром Бодец прислал вестника. К северу от Можайска, на берегу Рузы, им перехвачен и побит ордынский разъезд. Сакмагоны обнаружили большой чамбул, идущий в сторону Волока. Это может быть голова крымского тумена. Ежели Кутлабуга узнал о месте сбора, он бросится на нас, штоб расчистить себе дорогу. От Можая до Волока три конных перехода, послезавтра надо ждать врага здесь. Государь, я думаю, подвергать осаде Волок негоже. Теперь половина Руси знает: здесь собирается рать против Тохтамыша. Тысячи людей попадут в лапы Орды.

Все знали: Донской запретил Владимиру ввязываться в большие сражения, но кто мог предвидеть, что хан разделит силы? И слово великокняжеского боярина прибавило смелости воеводам: высказывались за поход навстречу врагу. Владимир Храбрый говорил последним:

– Врага встречать в поле. Исключать же осады Волока нельзя. Вчера хан стоял у Москвы, сегодня он может быть в Звенигороде, завтра - здесь. Ты, Яков Юрьич, останешься в городе с пешим войском. Те же три тысячи, что - на лошадях, пойдут в поход. Дайте им пешие щиты, сколько можно кольчуг и железных шлемов. Мечи можете взять, но каждый должен иметь большое копьё и топор. Да в каждую тысячу отберите по две сотни добрых стрелков из остального войска, кроме дружины. Сильные самострелы отдать им все, до единого.

Под вечер прискакали новые вестники из сторожи, отступившей к берегам Рузы. По её следам двигалось степное войско, сакмагоны с деревьев насчитали более семи тысяч всадников. Сколько их рассеялось для грабежа деревень, Бодец не знал. Вместе с Ордой грязно-серая пелена в небе надвигалась на западные волости. Местами от горящих селений занимались огнём леса, и солнце с трудом пробивалось сквозь копоть. Там, где простёрся над землёй дымный покров, становилось холодно. Люди вспоминали лето одиннадцатилетней давности, в канун которого зимой не выпало снега, а за всю весну не прошло ни одного дождя. Иссякали ручьи и речки, лужами становились озёра. Лист на деревьях едва развернулся и пожух, трава с хрустом ломалась под ногами. На многих полях даже не взошло посеянное зерно, погибал скот. В довершение всех бедствий начались лесные пожары и загорелись торфяники. С грохотом лопалась накалённая огнём земля, исчезали в огне селения, тучи дыма и хлопьев сажи покрыли небосвод на тысячи вёрст. Младенцы и старики задыхались от смрада и копоти. В середине лета днём стояли сумерки, птицы боялись летать и станицами ходили по земле. Но самое страшное началось после. В августе с неба повалил снег - и настала зима. Тот год стал бы хуже чумного, но природа смилостивилась. В январе полили тёплые дожди, зазеленела трава и на полях взошли хлеба, посеянные прошлой весной.

Теперь, глядя на тусклое небо, под которым дымились леса и пепелища селений, люди тревожились: как бы прокоптелый небосвод снова не обрушился на их головы ранней зимой.

В день смотра из ламских лесов вышел Олекса. За его отрядом из двухсот вооружённых чем попало мужиков тянулось с полтысячи беженцев, главным образом, женщин и детей. Жители Волока, узнав, что в толпе пришедших есть спасшиеся москвитяне, всем городом высыпали на улицы. Измученных женщин с плачем хватали за руки и тянули в свои дома, сирот разобрали в один момент. Приехавший из лагеря Новосилец, которому князь наказал ограничивать число новых поселенцев, не проронил даже слова. Олекса передал ратников в пеший полк, а для своих тридцати дружинников потребовал у воеводы коней, и тот не смел отказать. Оставив в детинце Анюту с её новыми подругами и спасёнными детьми, Олекса выехал в лагерь, и первым, кого он встретил, был Тупик. Друзья обнялись. Тупик с трудом узнавал осунувшееся, в морщинах лицо друга. Когда-то озорные глаза Олексы напоминали теперь глаза Серпуховского. Васька, не спрашивая ни о чём, провёл его в шатёр князя.

Владимир был один. Он уже знал о выходе Олексы, усадил напротив себя, Тупику велел остаться, и потребовал:

– Рассказывай, Олександр Дмитрич. Рассказывай, как стольный град наш хану проторговали, как ворота отворили. Всех изменников назови - не щади ни рода, ни чина.

Олекса выдержал взгляд князя и ответил:

– Грех нам, государь, оговаривать тех, кто прежде нас головы за Москву сложил.

Кулак Владимира грохнул в стальной наколенник.

– Смерть не очищает от позора трусости! Чёрт бы со всеми, кто попёрся к хану на поклон, кабы они себя лишь отдали на заклание - пусть их в святые зачислят! Но их трусостью сгублены тысячи людей, разрушена Москва, врагу отворены ворота в глубину Руси. Такое смертью не смывается! Слышишь?