Поле под репу

Она не помнила, как здесь оказалась, но, если верить глазам, к пленнице отнеслись с уважением. Либо с арестантами здесь всегда так обращаются, что тогда ох как не вязалось с жестоким наказанием ночных бабочек, либо Дуне повезло — стражники поверили истории нежданного братца, а издевательство над сумасшедшими здесь не являлось рядовым развлечение. Уж по какой причине, другой вопрос, но пока всё складывалось не так и плохо, как могло.

Девушка поднялась и подёргала дверь — та не поддалась, тогда Дуня вернулась на тюфяк и подтянула ноги, прижалась щекой к коленям. Заняться было нечем, думать тоже не хотелось. Так бы она и уснула, если бы не…

На небе звёзд не сосчитать…

Чистый мужской голос. То ли низкий тенор, то ли уже баритон. Мягкий, но скорее из-за мелодии и слов, нежели по своей природе. Глубокий. Наполненный чувством. Каким — трудно сказать. Не любовью, не тоской — просто чувством. Он лился через окошко сверху, обращая и без того приятный запах сена в удивительный аромат наливающейся зерном нивы. Странно, Дуня пшеничные поля видела лишь из поезда да по телевизору, но сейчас перед глазами волновалось на ветру бело-зелёное хлебное море. И почему-то казалось, что именно так оно должно пахнуть.

Девушка улыбнулась.

На небе звёзд не сосчитать, Жемчужин в море не собрать, Чужие думы не узнать, Хоть силишься порой. Богов к ответу не призвать, За лето осень не принять, В сраженьях счастья не сыскать, Пусть кажется — изволь…

Песня резко оборвалась — кто-то громко, но из-за эха невнятно, прикрикнул на исполнителя, видимо, велев заткнуться. Жаль. Дуня вздохнула. Спой ещё, менестрель.

Словно бы откликаясь на молчаливую просьбу, узник — вряд ли так коротала дежурство охрана — продолжил, но то ли он сбился, то ли песня его ещё не была до конца готова, но следующий куплет показался пленнице каким-то… не таким, что ли, будто бы склеенным из двух. Вроде бы и ладный, а чего-то не хватает.

Бесчестьем веру не купить, Обманом правду не убить, А сердцем деву не забыть, Раз любишь всей душой.

Теперь выступлению помешал другой звук: за дверью звякнуло, и она с лёгким, почти не раздражающим скрипом отворилась. На пороге высился мужчина в местной военной форме, без шлема. Как и насочиняла для себя Дуня, бритая голова вошедшего посверкивала маячком в полумраке камеры.

Стражник что-то сказал — арестантка не разобрала ни слова. Мужчина попробовал ещё дважды и плюнул, решив не распинаться перед чокнутой. Он подошёл к Дуне и крепко сжал обнажённое предплечье, потянул на себя. Это девушка поняла и покорно последовала за охранником.

Они поднялись по крутой винтовой лестнице — пленница умудрилась ни разу не зацепиться о подол длинного платья. И до слуха вновь донеслась песня. На этот раз совсем другая. Задорная, весёлая, плясовая. Тот, кто так поёт, никогда не позволит унынию поработить себя. Да, такой человек может загрустить, что он и делал минуту-другую назад, но такой человек, пожалуй, был уверен — печаль не имеет права жить вечно. По крайней мере, сейчас Дуня, услышав слова и мотив, не чувствовала себя одинокой, потерявшейся среди миров неумелой путешественницей.

А стражнику концерт по душе явно не пришёлся. Конвоир заорал во всю глотку, на что исполнитель, поперхнувшись, замолк на мгновение, а затем насмешливо начал по новой. Теперь язык был незнакомым, но и мелодия, и побагровевший воин подсказывали, что это какая-нибудь частушка определённо оскорбительно-пошловатого содержания. Охранник, оставив подопечную, бросился к ближайшей камере, в отличие от той, в которой отдыхала Дуня, зарешёченной, а не закрытой крепкой дверью. У прутьев, в классической позе «Свободу попугаям!» стоял певец. Собственно, узник намерено приблизился к границе своей клетки, чтобы представитель закона ничего не упустил.

Затем… Девушка так в точности и не поняла, что и как произошло. Ни она, ни собрат по несчастью к этому не имели ни малейшего отношения: за себя Дуня отвечала, а узник вполне натурально осёкся на половине музыкальной фразы… Стражник отскочил от пленницы к камере и, то ли запнувшись о выступающий камень пола, то ли зацепившись за собственную сандалию, упал. И не поднялся. Девушка во все глаза смотрела на бесчувственное тело, боясь пошевелиться. Певец по ту сторону решётки тоже замер. А потом вздрогнул, словно просыпаясь от страшного сна, и что-то сказал.

Дуня покачала головой. Узник кивнул на охранника. Трудно понять, имел ли он это в виду, но девушка присела и попробовала нащупать пульс на шее — так поступали в фильмах и книгах.

Мёртв. Или совсем плох.

Что же делать? Наверняка он вёл подопечную к местным врачевателям — ставить диагноз. И теперь? Теперь по всему выходит, что коварная, изворотливая воровка при побеге тяжело ранила или даже убила охранника.

Несчастная пленница уже решила закричать, привлекая внимание и призывая помощь, когда позабытый певец вновь заговорил. И вновь — ни одного известного слова.

— Что? — всхлипнула девушка. — Ну что? Что ты хочешь?!

Узник рукой указал на стражника. На поясе того висела связка фигурных ключей.

— Нет, я не могу вас выпустить. Поёте вы красиво, но ведь я не знаю: не попали ли вы сюда за дело.

«Собеседник» зацокал и опять ткнул пальцем в сторону тела. Дуня вздохнула, коснулась широкого кольца и посмотрела на певца, затем отрицательно покачала головой. Тот раздражённо передёрнул плечами и уставился в потолок, видимо, в поисках спокойствия. Дуня досчитала до пяти, когда узник вновь указал на охранника, потом махнул рукой от себя — мол, взгляни повыше. Рядом с ключами на ремне висел футляр серой кожи.

— Это можно, — Дуня осторожно вытащила чехол из хитрой петли, которой тот крепился к поясу. Отчего-то девушка не считала, что занимается чем-то плохим — как может быть плохо то, что она собирается вернуть владельцу имущество? Она совсем забыла, что тем же отговаривались и «эльфы»-близнецы. Этот продолговатый цилиндрик не выглядел, как нечто принадлежащее охраннику, скорее — менестрелю, который хранит там свои рукописи.

Потёртый, заношенный, украшенный растительным орнаментом — серебряный рисунок обколупался и давно уж не блестел. Нет, этот футляр не для грубого вояки, тем более для тюремного стража, он для человека искусства.

Дуня обернулась к узнику. Он повертел руками, словно крышку у бутылки откручивал. Девушка не стала спорить и открыла чехол. Конечно, тот был не на резьбе, а на обычном захлопывающемся замочке. Внутри, как она и ожидала, лежали трубочки свитков. Не долго думая, Дуня вытянула один — завитушки, листочки, цветочки, как на сером боку цилиндра. Вязь.

Видя, что находка случайную встречную не воодушевила, узник тяжко, но, прежде всего, шумно вздохнул. Мол, неси мне. Странница молча отдала рукопись. Арестант встал так, чтобы на буквы попадал свет из общего коридора, и явно продекламировал начертанное на бумаге, или пергаменте — Дуня не очень разбиралась. В жизни голос у мужчины оказался таким же, как и при пении. Впрочем, не пытайся девушка до того его понять, она бы заметила это раньше.