Полководцы кавказских войн
Шрифт:
При атаке главными силами кавказцев турецкого лагеря под Ахалцыхом Муравьев руководил отвлекающей операцией, которая удалась. Вражеский корпус был разгромлен и обращен в бегство. Затем наступил черед и самой крепости, в стенах которой затворился сильный числом и духом гарнизон.
Генерал-майору Н.Н. Муравьеву довелось вести переговоры с осажденными. В своих «Записках» он описывает этот эпизод русско-турецкой войны во всех красках и с любопытными подробностями:
«Я и генерал Сакен и сопровождавшие нас адъютанты вошли в крепость, в коей двойные ворота за нами немедленно заперлись железными запорами. Толпа разноцветно одетых турок со свирепыми и удивленными взглядами окружила нас. Между ними слышен был ропот неудовольствия. Все толпилось, двигалось. Мы поверну-, ли направо ко двору большой мечети. У ворот ограды встретил
Сакен сказал несколько коротких приветствий, которые были мною переведены. Паша отвечал скромно и повел нас во двор
S&-
мечети, вмиг наполнившийся толпою, за нами шедшею. Паша и Сакен сели рядом на одну из скамей, более места не было, и я сел против них на камне. Пришедшие с нами офицеры остановились за скамьей, но так как теснота увеличивалась, то их совсем почти прижали к нам, невзирая на пашу и на повторенное его приказание толпе отдалиться. Надобно сказать, что Ахалцых был почти всегда в независимости от турецкого султана. Народ здесь хотя и считался подданными Порты, но состоял из горцев, людей буйных, не привыкших никому повиноваться. Присутствие наше не устрашало их.
Против нас были явно настроены некоторые из старшин Ахал-цыха, и особенно Фет-Улла, человек заметный по безобразной величине головы своей, грубым чертам лица, высокому росту, нахмуренному и свирепому взгляду и громкому голосу.
Разговор был общий и самый живой. На статьи о сдаче, которые мы изложили, турки соглашались. Пашу со всем войском мы выпускали из крепости, куда они хотят, со всем их имуществом, жители должны были разойтись по своим домам. Мы ручались за неприкосновенность их. Все это было изложено на бумаге, но как только паша взял ее в руки, бешеный Фет-Улла вдруг вскочил и, подбежав к нему, вырвал у него бумагу из рук, закричав, что он сего не допустит. Толпа начала волноваться, турки закричали, что не хотят крепости сдавать русским, и по первому отголоску из толпы нас могли вмиг разорвать на части.
Видя смятение сие, которое могло дурно кончиться, я вскочил и, обратившись к паше, воскликнул:
— Паша! И ты позволяешь сим старшинам, сим жителям, за коих войско твое проливало столь храбро кровь свою в жарких битвах, ты позволяешь им толикую дерзость пред собою? Разве такая неблагодарность со стороны их заслуживает твое снисхождение?
Паша встал, не говоря ни слова, и, раздвинув толпу, почти вбежал по каменным ступеням на крепостную стену, близ коей это действие происходило, и, опершись на стоявшее там орудие, несколько минут смотрел неподвижно на наш лагерь, из коего вышли грозные колонны наши, покорившие Ахалцых и поглотившие всю предшествующую его славу. Все действия и движения паши обнаруживали человека, сильно чувствующего срам побежденного и непокорность подчиненных ему и опасавшегося еще неволи в руках победителей. Казалось мне, что он был
готов в эту минуту на все решиться, и если б он нас связанными выставил на стене, то мог бы надеяться получить какие ему угодно условия. Хотя Паскевич после говорил, что он на сие бы не посмотрел, оставил бы нас на жертву туркам и начал бы крепость снова бомбить...
Мы с Сакеном звали пашу сойти к нам, но паша даже не оглядывался. Мы находились среди разъяренной толпы. Но вот, наконец, паша повернулся и, спустившись несколько по лестнице, остановился, вызвал какого-то человека, одетого в красный кафтан, и что-то сказал ему на ухо. Человек сей взглянул на нас и, кивнув головою, как бы в знак того, что он понял отданное ему приказание, стал пробираться к стороне, где стоял Сакен с офицерами. Я не мог слышать приказания паши, но мне оно показалось подозрительным, тем более что получивший оное человек имел совершенный вид палача: смуглое и свирепое лицо его выражало какое-то... зверское существо. И я, схватившись крепко за эфес своей шашки, дабы защищаться в случае надобности, закричал своим:
— Господа, берегитесь человека в красном, который к вам приближается! (По-французски. — А. Ш.)
Сакен и офицеры остереглись. Между тем свирепый Фет-Улла, посоветовавшись со своими, со списком в руках пошел к воротам, толпа раздалась, и мы поспешили
за Фет-Уллою. Мы подошли к воротам, их отперли, и мы хлынули из крепости, будучи весьма довольны, что так отделались.Фет-Улла сам поехал договариваться о сдаче к корпусному командиру на главную батарею. Через час он возвратился с подписанной Паскевичем бумагой. Он вошел в крепость, ворота за ним заперлись, и мы около часа дожидались окончательного ответа у ворот. Наконец они отперлись настежь, и началось шествие. Паша ехал на богато убранном коне и тотчас повернул налево к селению Суклис, где стоял с отрядом Раевский, нисколько не спрашивая о Паскевиче, которого он и не видел, а тот и позабыл спросить о нем. За пашою ехал отряд богато одетых молодцеватых турок, а за ними человек четыреста пеших воинов с ружьями и среди них несколько женщин, закрытых чадрами, верхом или на носилках. А затем двинулась толпа жителей.
Как скоро шествие кончилось, мы вступили в крепость. Я занялся немедленно устроением везде постов, ибо был начальником вступивших в крепость войск и в эту ночь ночевал близ мечети.
Меня занимало видеть учебные заведения ахалцыхской мечети, и я в следующие дни осмотрел библиотеку, в которой было большое число редких восточных книг, которым я сделал опись. Я рассматривал книги с помощью одного ученого и умного муллы. При осмотре произошел такой случай: на полу лежало ядро, пущенное нами из орудия, которое пролетело в окно во время осады и, разбив угол в комнате, закатилось под стол. Подняв ядро сие, я подал его мулле и спросил в шутку:
— К какому разряду должно занести в опись вещь сию, найденную в библиотеке?
Мулла, повертев несколько в руках ядро, вздохнув, ответил:
— Ядро сие принадлежит к разряду превратностей мира сего, ныне оно восторжествовало.
Ответ прекрасный, исполненный глубокомыслия о переменах судеб наших».
Орден Святого Георгия 3-й степени стал боевой наградой генерал-майору Н.Н. Муравьеву за Ахалцыхскую крепость. Он был одним из главных действующих лиц того эпизода русско-турецкой войны 1828—1829 годов на Кавказском театре военных действий.
С наступившей зимой военные действия прекратились. Холода и снег в юрах делали пути-дороги просто неодолимыми. Противники расходились в разные стороны, оставляя сильные гарнизоны в приграничных крепостях, сторожевые заставы в селениях, стоявших на дорогах.
Весной боевые действия возобновились. Военный совет Отдельного корпуса, состоявшийся в Карсе, наметил план дальнейших операций русских войск против султанской Анатолийской армии. Действовать требовалось быстро и решительно, поскольку неприятель первым начал наступательные «движения».
Требовалось подать незамедлительную помощь отряду Бурцева под Ахалцыхом, где под крепостью скопились значительные силы местных турецких ополчений. Генерал-майору Н.Н. Муравьеву поручается командование отрядом из карабинерного и Донского казачьего полков, егерского батальона и легкой конной артиллерией. Он совершает марш-бросок и неожиданно для противника появляется перед Ахалцыхской крепостью. Происходит жаркий бой, и турецкие войска из местных горцев рассеиваются в окрестных горах.
ВСТРЕЧИ С ПУШКИНЫМ. СЛОЖНОСТЬ ОТНОШЕНИЙ С ПАСКЕВИЧЕМ
»' Когда Муравьев с отрядом возвращался в главную корпусную р квартиру, в Карс, то услышал приятную и удивительную новость. |\ В действующий Отдельный корпус приехала российская знамени-т Тость — поэт Александр Сергеевич Пушкин, давно искавший Ь повода навестить любимого брата Льва, служившего в Нижегород-1, ском полку прапорщиком. В походном лагере кавказцев Николай §Г Николаевич и познакомился лично с гостем.
Ц Когда Пушкин прибыл под Карс, то ему пришлось делить вре-I ' мя между наместником графом Паскевичем-Эриванским, кото-Ц рый старался не отпускать от себя поэта вообще в любое вре-1 мя, братом Львом и многочисленными друзьями, среди которых было много разжалованных и сосланных на Кавказскую войну If декабристов. Последние собирались в походной палатке Нико-» лая Раевского-младшего, полкового командира славных драгун-| нижегородцев. Пушкин подарил ему, своему давнему товарищу, I два любимых произведения — «Кавказского пленника» и «Анд-I рея Шенье».