Полночная луна

— А Сара?

— Карл рассорился с поставщиком. Ее похитили и убили.

— И что потом?

Потом я провела много времени наедине с бутылкой, о чем не собиралась упоминать. Пропустив несколько месяцев, я ответила:

— Потом явились федералы. Им требовалась информация о Карле.

Мерфи нахмурился.

— Но ведь ты ничего знала.

— Тогда нет, но потом узнала.

— Как?

Я вздрогнула, и Мерфи крепче сжал пальцы.

— Я притворилась, что простила его.

— И что потом? — повторился он.

— Я разузнала все, что могла, дала показания и упрятала его за решетку на веки вечные.

«Надеюсь, что так».

Когда молчание затянулось, я взглянула на Мерфи, но не смогла понять, что выражало его лицо.

— Ты удивительная, — сказал он.

— Не правильнее ли сказать — мстительная?

— Я дважды подумаю, прежде чем перейти тебе дорогу.

Шутливый тон противоречил серьезному выражению лица. Не то чтобы я винила Мерфи за беспокойство, но что мог скрывать такой, как он?

— Как ты увлеклась вуду?

— Мне снилась змея. Снова и снова, и снова. — Увидев его непонимающий взгляд, я пояснила: — Видеть во сне змею, то есть Дамбалу, — к тому, что тебе суждено стать жрецом.

— На Гаити!

— На самом деле везде, где ты изучаешь вуду, чтобы принять сан. Дамбала — очень могущественный лоа. Мой гуру был впечатлен.

Поначалу я делала все, что полагалось, желая что-нибудь получить от новой религии, не давая ничего взамен. Белой богатенькой католичке из солнечного штата — мекки любителей серфинга — было не так-то легко поверить в вуду.

Когда Дамбала стал являться мне раз за разом, я уверовала, что избрала верный путь, единственно возможный путь.

— Я чувствовала себя потерянной, — пояснила я. — Сбитой с толку, неуверенной и одинокой. Я отправилась на поиски и обрела цель. Я найду способ воскресить Сару. Я уверена.

— Кассандра, это безумие.

— Неужели? Поживем — увидим. — Я глубоко вдохнула. — Мне потребовалось сменить личность, и на свет появилась блистательная жрица Кассандра.

Мерфи стрельнул в меня взглядом.

— Ты в программе защиты свидетелей?

— С чего ты взял?

Я никому не имела права рассказывать о программе защиты свидетелей, даже мужчине, которого недавно впустила в свое тело и с которым вытворяла такое, чего не делала ни с кем другим.

Мне втолковали правила. Чтобы исчезнуть, необходимо оставить прошлое позади. Само собой, отринуть его полностью мне не удалось из-за Сары.

Однако я придерживалась остальных правил, а именно: никогда никому не говорить, что я в программе защиты свидетелей, никогда не называть свое настоящее имя. Даже мужчинам, с которыми встречаюсь, даже новому мужу, если решусь снова вступить в брак. Поскольку ничего такого я не планировала, то с легкостью согласилась на эти условия.

— Назови свое настоящее имя, — надавил Мерфи.

— Оно и вполовину не такое чудесное, как Кассандра.

— Я не люблю спать с женщиной, не зная даже ее имени.

— Мы не спали.

— Не передергивай.

— Для человека с бусами в волосах и серьгой в ухе ты очень консервативен. — Его лицо не просветлело. Он не сводил с меня взгляда. — Меня зовут Кассандра, Мерфи, и никак иначе.

— Девон, — поправил он.

— Что?

— Меня зовут Девон. По-моему, после французского поцелуя ты, по меньшей мере, могла бы звать меня по имени.

— Не уверена. — Он выругался. Кажется, по-французски. — Сколько языков ты знаешь?

Мерфи пожал плечами.

— Несколько.

Я обнажила перед ним душу, ну или то, что от нее осталось. Теперь его черед.

— Почему ты постоянно меняешь акценты?

— Потому что умею.

— И откуда такое уменье?

Он не ответил, избегая моего взгляда.

— По-моему, после французского поцелуя ты, по меньшей мере, мог бы сказать, откуда ты родом, — передразнила я его.

— По-твоему, да?

— Я правда хочу знать, — прошептала я.

Мерфи так долго молчал, что я уж решила, он не ответит. Потом слова посыпались, спотыкаясь друг о друга, словно он торопился высказаться.

— Я родился в Теннесси. В горах. Я насто-я-щий деревенщина.

Он говорил как главный герой фильма «Деревенщина из Беверли-Хиллз», но что-то в его взгляде заставило меня удержаться от смеха.

— Ты американец.

— Как уголь, который добывал мой отец. Десять детей. У нас ничего не было. Потом шахту закрыли, а мама умерла.

— Сколько тебе было?

— Пятнадцать. На следующий день я ушел из дома.

— В пятнадцать?

— А почему нет? Я уже был практически предоставлен самому себе. И не собирался спускаться в те шахты, даже если бы их не закрыли. Я подумывал стать моделью. — Он усмехнулся. — Дома меня считали очень привлекательным.

Могу себе представить. Он по-прежнему очень привлекателен.

— Я всю жизнь мечтал быть богатым.

— Это не так здорово, как кажется.

— Попробуй побыть бедной и поголодать, а потом уж решай.

Он прав. Я понятия не имела, каково это, когда нечего есть, нет работы и нормального образования.

— Прости.

Я задумалась, не являлись ли бусы и перья, серьга и кольцо на большом пальце невольным бунтом против нищенского детства. Или, возможно, Мерфи обзавелся ими из простой любви к милым блестящим безделушкам.

— Не бери в голову. — Он глубоко вдохнул, выдохнул. — Меня иногда заносит.

Рассказывая о прошлом, он говорил с легким провинциальным акцентом, который подобно теплой воде струился по моей коже. Передернув плечами и прочистив горло, он продолжил ровным безличным тоном ночного диктора:

— Преисполнившись надежд, я приехал в Нью-Йорк, но затерялся в большом городе, где смазливых мордашек пруд пруди. Какое-то время жил на улице, совершая поступки, которыми нельзя гордиться.

И это я могла представить.

— Потом обнаружил, что с легкостью перенимаю акценты и языки; в Нью-Йорке их немало. Я нашел работу, ушел с улицы, однако всегда находился лишь в шаге от того, чтобы снова туда вернуться.

Учитывая, что Мерфи ушел из дома в пятнадцать лет, все обернулось не так уж плохо. Способность освоить столько акцентов и языков, его находчивость и умение излагать мысли говорили об изрядном уме.