Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.
Шрифт:
20 Февраля./4 Марта.
„Вы, конечно, не позабыли, что общали мн писать черезъ 2 недли посл 27 Января; а вотъ уже 4-е Марта, т.-е. 20-е Февраля, а отъ васъ еще нтъ ни слова. Вы также врно помните, что послднее письмо ваше было для меня не совсмъ понятно, потому что многое въ немъ было продолженіемъ того, что вы писали ко мн въ Ригу и что, слдовательно, до меня не дошло. Къ тому же корь, шпанская муха, ваше безпокойство, нездоровье, безсонныя ночи, требовали бы отъ васъ скорйшаго извстія. Я пишу къ вамъ это для будущаго, потому что надюсь отъ васъ получить прежде, чмъ вы получите это письмо. Къ брату писалъ почти тотчасъ по прізд и безпрестанно жду отвта. Я звалъ его на будущій семестръ въ Берлинъ, надясь, что здшній университетъ будетъ для него полезне Мюнхенскаго. Но теперь вижу, что ошибся. Историческія лекціи здсь не стоятъ ни гроша, не потому чтобы профессора не были люди ученые, и особенно въ своей части, но потому, что они читаютъ отмнно дурно. Штуръ читаетъ исторію 18-го вка по тетрадк, написанной весьма посредственно, съ большими претензіями на краснорчіе, слдовательно дурно. Раумеръ, славный ученый Раумеръ, всю лекцію наполняетъ чтеніемъ реляцій и другихъ выписокъ изъ публичныхъ листовъ. Эти реляціи и выписки по большей части на Французскомъ язык; вообразите же, какъ пріятно передаютъ ихъ Нмецкія уста! Нмецкія остроты ихъ еще пріятне. Особенно острятся Штуръ и Раумеръ. Когда удается имъ сказать что нибудь соленое, т. е. соленое на Нмецкій вкусъ, то они такъ обрадуются этой находк, что жуютъ и пережевываютъ свою соль до тхъ поръ, пока она совершенно распустится, а между тмъ вся аудиторія громко хохочетъ. Вообще исторія здсь не въ большомъ уваженіи, и тогда какъ въ Университет больше 2,000 студентовъ, у профессоровъ исторіи ихъ бываетъ отъ 40 до 50 человкъ. У Раумера на предпослдней лекціи было 37, вмст съ нимъ и со мною. — Теологовъ здсь больше другихъ, и говорятъ, что этотъ факультетъ здсь въ цвтущемъ состояніи. Въ особенности блеститъ Берлинскій университетъ своимъ юридическимъ факультетомъ. Здсь Савиньи, Гансъ, Кленцъ и другіе пріобрли извстность Европейскую еще больше своими лекціями, нежели книгами. Ганса я слушалъ нсколько разъ; это ученикъ Гегеля и читаетъ естественное право, народное положительное право и Прусское гражданское. Онъ отмнно краснорчивъ, уменъ и милъ на каедр, не смотря на то, что онъ крещенный Жидъ. Но этотъ Жидъ провелъ многіе года во Франціи, въ Париж, и это отзывается въ каждомъ его слов: приличностію, блескомъ изложенія и неосновательностію свдній. Въ его лекціяхъ рдко можно услышать новый фактъ (выключая одной объ Жидовскомъ прав, гд онъ сказалъ много любопытнаго); за то безпрестанныя отступленія къ общимъ мыслямъ, отступленія неумстныя и которыя были бы утомительны, еслибъ онъ не умлъ ихъ прикрасить жаромъ и даромъ слова. — Медицинскій факультетъ также, говорятъ, одинъ изъ лучшихъ въ Германіи. Но все это не то, что нужно намъ — съ братомъ. Гегель на своихъ лекціяхъ почти ничего не прибавляетъ къ своимъ Handb"ucher. Говоритъ онъ несносно, кашляетъ почти на каждомъ слов, съдаетъ половину звуковъ и дрожащимъ, плаксивымъ голосомъ едва договариваетъ послднюю. Есть однако здсь одинъ профессоръ, который одинъ можетъ сдлать ученье въ Берлин полезнымъ и незамнимымъ — это Риттеръ, профессоръ географіи. Каждое слово его дльно, каждое соображеніе ново и вмст твердо, каждая мысль всемірна. Малйшій фактъ уметъ онъ связать съ бытіемъ всего земнаго шара. Присоедините къ этому простоту, ясность, легкость выраженія, краснорчіе истины, и вы поймете, отчего я не пропускаю почти ни одной его лекціи. Вотъ все, что я до сихъ поръ могу сказать объ здшнемъ университет. Студенты по большей части не отличаются ничмъ отъ другихъ гражданъ ни въ одежд, ни въ манерахъ. Немногіе только носятъ усы, еще меньшее число носить длинные волосы и не носить галстуковъ, и не больше 20 ходятъ съ бородою, и т не Берлинцы, а выходцы изъ другихъ Университетовъ. Дуэли здсь почти также рдки, какъ въ нашей миролюбивой Москв, и если встртится гд нибудь разрубленная щека, то почти наврное можно сказать, что она принадлежитъ лицу не Берлинскому. — Знакомствъ я до сихъ поръ сдлалъ не много. Былъ у посланника, который пригласилъ меня обдать, и я провелъ у него почти цлый день, вмст съ маркизомъ Паулучи, который былъ здсь на два дня проздомъ въ Парижъ. Ни жена посланника, ни дочь не знаютъ ни одного слова по-Русски, и спрашивали
„Скажите Погодину, что я ему пришлю для журнала выписку изъ моего журнала, заключающую въ себ дорогу отъ Кенигсберга до Берлина, т. е. больше всего описаніе Маріенбурга. Если Дельвигъ въ Москв, то скажите ему, что онъ можетъ получить отъ меня статью объ религіозномъ направленіи ума въ Германіи. Кстати: я слышалъ проповди Шлейермахера, славнаго переводчика Платона, одного изъ краснорчивйшихъ проповдниковъ Германіи, одного изъ замчательнйшихъ теологовъ и философовъ, одного изъ лучшихъ профессоровъ Берлина, и человка имющаго весьма сильное вліяніе на высшій классъ здшней столицы и на религіозныя мннія всей протестантской Германіи. За то, посл Гегеля, можетъ быть нтъ человка, на котораго бы больше нападали, чмъ на него. Но прежде чмъ я оставлю Берлинъ, я постараюсь покороче познакомиться съ его сочиненіями и съ нимъ самимъ, и тогда напишу объ немъ подробно. Въ театр я былъ нсколько разъ, видлъ всхъ лучшихъ актеровъ и въ хорошихъ піесахъ, но больше не пойду, потому что ни одно представленіе мн не пришлось по вкусу. Тасса — Гете я смотрлъ даже съ досадой, не смотря на то, что его играли лучшіе актеры и что почти вся публика была въ восторг. Можетъ быть я ошибаюсь, но мн казалось, что ни одинъ актеръ не понялъ поэта, и одинокое кабинетное чтеніе этой трагедіи говоритъ въ тысячу разъ больше душ, чмъ ея представленіе. Видлъ новую трагедію Раупаха — Генриха VІ, гд, не смотря на неестественность и нехудожественность цлаго и частей, красота и сила стиховъ и эффектность нкоторыхъ сценъ невольно увлекаютъ и трогаютъ. Видлъ также нкоторыя новыя Нмецкія комедіи, которыя гораздо лучше на сцен, чмъ воображалъ. Во всхъ этихъ представленіяхъ особенное вниманіе обращалъ я на публику, и результатомъ моихъ наблюденій было то, что, не смотря на б'oльшую образованность Нмцевъ, они въ масс такъ же бездушны и глупы, какъ наши соотечественники, которыми наполняются наши театры. Въ трагедіяхъ великій крикъ, особенно неумстный, непремнно аплодированъ. Все истинное, простое, естественное незамчено, какъ бы не было. Вообще чмъ больше актеры горячатся, тмъ больше имъ хлопаютъ; чмъ напыщенне стихъ, тмъ больше восхищаетъ онъ публику. Это объясняетъ множество лирическихъ трагедій, которыми наводнена Нмецкая литература. Какъ это портитъ актеровъ и писателей, тому служитъ доказательствомъ Берлинскій театръ и Раупахъ. Въ комедіи Нмцы хохочутъ каждой глупости, аплодируютъ каждой непристойности, и на театральное лицо, которое говоритъ самыя обыкновенныя вещи и дурачится самымъ незамысловатымъ образомъ, Нмцы глядятъ съ какимъ-то почтеніемъ, какъ на существо другаго міра. Между всми восклицаніями, которыми они выражаютъ свой восторгь, особенно повторяется das ist ein verr"uckter Kerl. Все, что выходитъ изъ однообразной колеи ихъ жизни и разговоровъ, кажется имъ признакомъ геніальности. Я вслушивался въ разговоры простаго народа на улицахъ и замтилъ, что онъ вообще любитъ шутить, но съ удивленіемъ замтилъ также, что шутки ихъ почти всегда одн и т же. Сегодня онъ повторитъ съ удовольствіемъ ту же замысловатость, которую отпустилъ вчера, завтра тоже, не придумавъ къ ней ничего новаго, и, не смотря на то, повторитъ опять, покуда какой нибудь verr"uckter Kerl выучитъ его новому, и это новое онъ пойметъ и приметъ не прежде, какъ слышавши разъ 20 отъ другихъ. Отъ того нтъ ничего глупе, какъ видть смющагося Нмца, а онъ смется безпрестанно. Но гд не глупъ народъ? Гд толпа не толпа?..... Наконецъ письмо отъ васъ! Я не умю выразить, что мн получить письмо отъ васъ! Не смотря на то, что оно грустно, что почти каждое слово въ немъ тема на цлый концертъ тяжелыхъ догадокъ, я читалъ его съ такимъ наслажденіемъ, котораго давно не имлъ. Вы знаете, какъ не люблю я говорить о томъ, что чувствую, но это считаю необходимымъ сказать вамъ, чтобы вы знали и соображались съ этимъ, писали ко мн больше, чаще и подробне. Вся моя жизнь съ тхъ поръ, какъ оставилъ Москву, была въ мысляхъ объ Москв, въ разгадываньи того, что у васъ длается; все остальное я видлъ сквозь сонъ. Ни одного впечатлнія не принялъ я здсь свжимъ сердцемъ, и каждый порывъ вниманія стоилъ мн усилія. Судите жъ, посл этого, какъ живительны, какъ необходимы мн ваши письма….. Я былъ, наконецъ, у Гуфланда, который былъ со мной отмнно милъ, показалъ мн много добродушной привтливости и звалъ къ себ въ середу на вечеръ. Alle Tage und jeden Augenblick wird es mir h"ochst erfreulich seyn Sie zu sehen, aber Mittwochs m"ussen Sie mir versprechen auf jeden Fall bei mir den Abend zuzubringen, denn da versammeln sich gew"ohnlich alle meine Freunde; es wird mir eine grosse Freude machen Sie mit meiner Familie bekannt zu machen.
„У Гуфланда я, можетъ быть, познакомлюсь съ нкоторыми учеными, которыхъ здсь, какъ въ Москв извощиковъ. Для чего Рожалину жить съ Петрушей? Для перваго это будетъ жертва, для втораго стсненіе, — кому жъ польза? Петръ долженъ дйствовать и учиться самъ; наставника, который бы безпрестанно надсматривалъ за нимъ, дать ему мудрено и странно. Учиться вмст съ Рожалинымъ можетъ быть пріятно (и то, судя по характеру брата, сомнительно), но пріятное и полезное не одно. Я теперь испыталъ, что учиться и вообще дйствовать одному и легче и успшне. При товарищ онъ мрило нашихъ успховъ; одинъ никогда не доволенъ собою, боишься отдыхать и длаешь въ тысячу разъ больше и лучше. Впрочемъ поговорю объ этомъ съ Рожалинымъ и съ братомъ. Отчего васъ такъ занимаютъ критики на меня? Или он справедливы? Это было бы весьма удивительно отъ Булгарина и я былъ такъ увренъ въ невозможности этого, что Сверная Пчела, гд разборъ моей статьи, уже дв недли здсь у одного изъ моихъ знакомыхъ Русскихъ, я до сихъ поръ еще не собрался со временемъ прочесть ее, хотя мы живемъ на одной улиц. Пойду завтра, потому что ваше участіе въ ней мн не понятно, посл того, какъ вы напередъ знали, что Булгаринъ будетъ отвчать и отвчать съ желчью. Писать противъ него было бы неприлично и, простите мн эту гордость, мн кажется, это было бы унизительно защищаться отъ его нападеній. Если будете имть случай что нибудь послать ко мн, то не забудьте прислать Максимовича альманахъ, потому что даже т листочки, гд была моя статья, я оставилъ въ Петербург у Жуковскаго, а мн хотлось бы прочесть мою статью брату. Живу я здсь въ одной изъ лучшихъ частей города между театромъ, нашимъ посланникомъ и университетомъ, подл той улицы которая называется Unter den Linden, потому что на ней посажены въ 4 ряда липки. Моя улица называется die Mittelstrasse. Комната моя не велика, но свтла и покойна, въ ней 4 1/2 шага поперегъ и около 9 шаговъ въ длину, 2 окна, бюро, постель, фортепіяно, диванъ, два столика и 3 стула. Плачу въ мсяцъ mit Aufwartung 6 талеровъ. За кофе поутру и чай въ вечеру, за хлбъ, сахаръ, молоко и топку выходитъ въ недлю около 2 1/2 талеровъ. Обдаю я въ трактир, гд плачу 8 грошей, т. е. около нашего рубля. Вообще въ Берлин 2-мя тысячами можно жить безъ нужды, а если разомъ устроиться на годъ, то, тративши еще меньше, можно жить еще лучше…..”
3/15 Марта.
„Сегодня только могъ я отправить къ вамъ письмо, потому что вчера слишкомъ поздно понесъ его на почту. Надюсь однако, что оно было не такъ далеко отъ предпослдняго, чтобы заставить васъ безпокоиться. Это письмо отправится къ вамъ черезъ дв недли, т. е. при отъзд моемъ изъ Берлина. Я началъ его сегодня только потому, что доволенъ своимъ днемъ, т. е. своею сегодняшнею дятельностію, и чувствую, что стою награды — разговора съ вами. Начну его хвастовствомъ, т. е. отчетомъ въ сегодняшнихъ занятіяхъ. Я всталъ сегодня въ 6 часовъ. Вообще въ Берлин я встаю рано. Два часа провелъ дома за умываньемъ, кофеемъ, одваньемъ и Шлейермахеровой догматикой. Въ 8 часовъ я былъ уже въ университет у Шлейермахера же, который отъ 8 до 9 читаетъ жизнь Іисуса Христа. Сегодня была особенно интересная лекція объ воскресеніи. Но что сказать о профессор? — Сказать что нибудь надобно, потому что сегодня онъ выказалъ зерно своихъ религіозныхъ мнній. Говоря объ главномъ момент христіанства, онъ не могъ достигнуть до него иначе, какъ поднявшись на вершину своей вры, туда, гд вра уже начинаетъ граничить съ философіей. Но тамъ, гд философія сходится съ врою, тамъ весь человкъ, по крайней мр духовный человкъ. Коснувшись этого разбора двухъ міровъ, міра разумнаго убжденія и душевной увренности, онъ долженъ былъ разорвать вс понятія о ихъ взаимномъ отношеніи, представить вру и философію въ ихъ противоположности и общности, слдовательно въ ихъ цлостномъ, полномъ бытіи. Необходимость такой исповди заключалась въ самомъ предмет. Иначе онъ дйствовать не могъ, если бы и хотлъ; доказательство то, что онъ хотлъ и не могъ. Я заключаю изъ того, что онъ точно хотлъ избгнуть центральнаго представленія своего ученія, что вмсто того, чтобы обнять разомъ предметъ свой въ одномъ вопрос, онъ вертлся около него съ кучею неполныхъ, случайныхъ вопросовъ, которые не проникали въ глубь задачи, но только шевелили ее на поверхности, какъ напр. началось ли гніеніе въ тл Іисуса или нтъ, оставалась ли въ немъ непримтная искра жизни, или была совершенная смерть, и проч. Но самая случайность его вопросовъ, самая боязнь — обнять вполн предметъ свой, по моему мннію, уже вполн показываютъ его образъ мыслей. Такъ ли смотритъ истинный Христіанинъ на воскресеніе Іисуса? такъ ли смотритъ философъ ныншній на моментъ искупленія человческаго рода, на моментъ его высшаго развитія, на минутное, но полное сліяніе неба и земли? Здсь совокупность Божественнаго откровенія для перваго; здсь средоточіе человческаго бытія для втораго; для обоихъ задача, которая обнимаетъ все зданіе ихъ убжденія. Для разршенія этой задачи совершенно безполезно знать, разложилась ли кровь на свои составныя части или нтъ, глубока ли была рана копьемъ, и точно ли въ ребра или ниже. Къ какому классу мыслящихъ людей принадлежитъ тотъ, кто съ такими вопросами приступаетъ къ такому предмету? Можно смло сказать, что онъ не принадлежитъ къ числу истинно врующихъ, потому что для послднихъ вопросъ о дйствительной или мнимой смерти Іисуса разомъ ршенъ тмъ, что душа Его, на это время, отдлилась отъ тла; по крайней мр, вопросъ ляжетъ передъ нимъ въ этомъ вид, если только для него можетъ существовать вопросъ такого рода. Съ такимъ же правомъ, мн кажется, можно сказать, что человкъ, который съ этой матеріальной точки смотритъ на смерть Іисуса, не принадлежитъ къ числу мыслителей нашего времени, для которыхъ вопросъ о достоврности воскресенія принимаетъ опять другой видъ, т. е. разлагается на два другихъ вопроса: 1) на вопросъ историческій о достоврности Евангелія вообще, и 2) на вопросъ умозрительный объ отношеніи чудеснаго къ естественному, или другими словами, объ отношеніи обыкновеннаго къ необыкновенному, вседневнаго къ вковому; ибо чудо, въ физическомъ мір, также отличается отъ тхъ событій, которыя нашими несовершенными науками разложены на извстные намъ вседневные [9] законы природы, какъ въ нравственномъ мір геній отличается отъ толпы. Къ числу неврующихъ нельзя отнести Шлейермахера, потому что какъ бы ни былъ матеріаленъ образъ его объясненій, но это объясненіе совершенно очищаетъ предметъ отъ противорчій, а вру отъ сомнній. Кром того лучшимъ доказательствомъ глубоко христіанскаго, сердечнаго расположенія Шлейермахера можетъ служить его проповдь, недавно имъ самимъ говоренная надъ тломъ страстно любимаго единственнаго сына его. То же подтвердитъ цлая жизнь его и энтузіазмъ значительной части его прихожанъ. Къ числу людей неглубокомыслящихъ нельзя отнести его, во первыхъ, за его превосходный, можетъ быть лучшій переводъ Платона, не выключая самаго Cousin; во вторыхъ, за его философическія сочиненія, гд нкоторые вопросы проникнуты до дна, и ршены съ окончательностію мышленія самобытнаго, свободнаго, глубокаго и строго отчетливаго. Какъ же согласить эти противорчія? Что онъ такое? Чтобы имть право ршить этотъ вопросъ, надобно познакомиться съ его мнніями короче, нежели сколько я усплъ сдлать до сихъ поръ. Но до сихъ поръ вотъ какъ я понимаю его: ему также мало можно отказать въ сердечной преданности къ религіи, какъ и въ философическомъ самодержавіи ума. Но сердечныя убжденія образовались въ немъ отдльно отъ умственныхъ, и между тмъ какъ первые развились подъ вліяніемъ жизни, классическаго чтенія, изученія св. Отцевъ и Евангелія, вторые росли и костенли въ борьб съ господствующимъ матеріализмомъ ХIII вка. Вотъ отчего онъ вритъ сердцемъ и старается врить умомъ. Его система похожа на языческій храмъ, обращенный въ христіанскую церковь, гд все вншнее, каждый камень, каждое украшеніе, напоминаетъ объ идолопоклонств, между тмъ какъ внутри раздаются псни Іисусу и Богородиц. Но если онъ остатокъ прошедшаго, не переплавленный въ составъ новйшаго, то все онъ примчателенъ, какъ одна изъ прекраснйшихъ и значительныхъ развалинъ ХIII вка. Къ ХІХ-му онъ принадлежитъ, во первыхъ, какъ интересный фактъ, во вторыхъ, какъ мыслитель, имющій сильное вліяніе на отсталыхъ. Я думаю, что онъ особенно былъ бы полезенъ у насъ, какъ одна изъ ловкихъ ступеней къ высшему, и переводъ его книгъ могъ бы быть важнымъ литературнымъ предпріятіемъ. Но довольно объ Шлейермахер. Я заговорился объ немъ потому, что вмст и писалъ и думалъ. Прежде обдумать этого было некогда, потому что тотчасъ посл его лекціи отправился къ славному Савиньи. Объ внутреннемъ достоинств его преподаванія я не скажу ничего, во первыхъ потому что въ этой части мало смыслю (онъ читаетъ пандекты), а во вторыхъ потому, что прекрасный обзоръ его системы былъ изъ Revue Encyclop. переведенъ въ Телеграф. Наружная форма преподаванія не можетъ быть приличне, изящне и проще. Въ 10 часовъ я отправился на почту, которая около 2-хъ верстъ отъ университета. Тамъ нашелъ я письмо отъ брата, милое, теплое и почти все объ васъ, объ Московской половин насъ. Онъ еще не знаетъ, что у всхъ дтей была корь. Объ себ общаетъ онъ писать на дняхъ. Оттуда отправился я въ противоположную часть города, гд чинились мои часы. Оттуда въ театръ, чтобы перемнить билетъ. Не смотря на зарокъ, услышавши, что играютъ Гамлета, я ршился отправиться туда, чтобы имть какое нибудь понятіе о Шекспировскихъ трагедіяхъ на сцен; но, по несчастію, билетъ взялъ не самъ, а поручилъ одному Нмцу, знакомому съ дирекціей. Этотъ Нмецъ досталъ билетъ близкій къ сцен, но не театральнаго, а абонированнаго кресла. Сегодня я узналъ, что Гамлета отмнили, хотлъ перемнить билетъ, потому что совсмъ не любопытенъ былъ видть Клейстову K"atchen, но мн не удалось, потому что билетъ былъ не отъ дирекціи, а купленъ у частнаго человка. Оттуда, немного уставши, пошелъ я въ университетъ отдохнуть на лекціи Ганса. Объ немъ я, кажется, уже писалъ къ вамъ. Сегодня онъ читалъ Церковное право, совершенно въ Римско Католическомъ дух, что было для меня отмнно интересно своею новостью, а особенно тмъ, что этотъ Римско-Католическій духъ былъ подчиненъ духу Гегелевой философіи, и слдовательно этотъ католицизмъ былъ не Іезуитскій, а если можно такъ сказать, католицизмъ новйшаго протестантства. Оттуда въ 12 часовъ я пошелъ въ Thiегgarten, единственный Берлинскій садъ и который лежитъ подл самаго города. Оттуда въ трактиръ обдать, оттуда въ университетъ къ Вилькену, сочинителю Крестовыхъ походовъ, который читаетъ отъ 2-хъ до 4-хъ. Вообразите, какъ я долженъ былъ удивиться войдя въ аудиторію Вилькена, когда нашелъ ее совершенно пустою! Черезъ нсколько минутъ вошли 3 человка и скоро за ними Вилькенъ. Мы четверо сли на лавку, передъ нами профессоръ, и что же? вмсто исторіи среднихъ вковъ, которую онъ читаетъ отъ 3-хъ до 4-хъ, я попалъ на лекцію Арабскаго языка, который онъ преподаетъ отъ 2-хъ до 3-хъ. Само собою разумется, какую жалкую роль и фигуру я игралъ въ продолженіе этого часа. Вилькенъ смотрлъ на меня съ большимъ любопытствомъ и почтеніемъ, принимая, можетъ быть, за какого нибудь славнаго оріенталиста. Какой-то услужливый студентъ, который сидлъ подл меня, во всю лекцію держалъ мн передъ носомъ свою Арабскую тетрадь и показывалъ пальцемъ на т мста, которыя читалъ профессоръ. Давно я не былъ въ такомъ фальшивомъ положеніи. Но что было длать? Сказать услужливому студенту, что я не знаю по Арабски, нельзя было, не объяснивъ причины моего присутствія; а говорить много нельзя, не прервавши лекціи. Уйти также нельзя: здсь ни одинъ студентъ не уходитъ съ лекціи прежде конца, хотя многіе входятъ передъ самымъ концомъ. Оставалось одно — сидть и слушать. Но и второй часъ Вилькенова чтенія не вознаградилъ меня за Арабскій языкъ. Я былъ у него въ первый разъ сегодня и больше не буду. Сказать объ его манер ничего нельзя особеннаго, кром: не хорошо. Отъ Вилькена до Гегеля оставался цлый часъ, который я провелъ у Stehely, лучшемъ кофейномъ дом въ Берлин, гд вс Нмецкія и мало Французскихъ газетъ. Въ 5 часовъ я слушалъ Гегеля, который читаетъ исторію философіи и сегодня кончалъ Декарта и началъ Спинозу. Я началъ мириться съ его гнуснымъ образомъ преподаванія: съ нкотораго времени я промнялъ на него моего Риттера, который читаетъ съ нимъ въ одни часы. Я предпочелъ слушать Гегеля, потому что онъ старъ, скоро умретъ, и тогда уже не будетъ возможности узнать, что онъ думалъ о каждомъ изъ новйшихъ философовъ. Но трудолюбивый Риттеръ вроятно издастъ новую Erdkunde, гд изложитъ вполн свою систему. Въ 6 часовъ попробовалъ я пойти въ театръ, но небрежная игра актеровъ и пустота піэсы выгнали меня оттуда посл перваго акта, и вотъ я теперь у себя и пишу къ вамъ. Не думайте однако, чтобы вс дни мои были такъ дятельно наполнены, какъ сегодняшній. Но уже поздно, прощайте!”.
9
Шлейермахерово выраженіе.
14/26 Марта.
„За полночь. Сейчасъ отъ Гегеля и спшу писать къ вамъ, чтобы подлиться съ вами моими сегодняшними впечатлніями, хотя не знаю, какъ выразить то, до сихъ поръ неиспытанное расположеніе духа, которое насильно и какъ чародйство овладло мною при мысли: я окруженъ первоклассными умами Европы! Но начну сначала, чтобы вы лучше поняли причину этого страннаго расположенія духа. Вотъ исторія моего знакомства съ Гегелемъ: я долго не ршался, идти къ нему или нтъ! Зачмъ? думалъ я. Къ чему послужитъ мн холодный пятиминутный визитъ? Уваженіе, участіе и пр. и пр. со стороны неизвстнаго, интересны для него быть не могутъ, когда онъ иметъ столько поклонниковъ между извстными. Между тмъ мн хотлось его видть. Но чтобы визитъ мой не былъ просто церемонною незначительностію, я написалъ къ нему письмо отмнно учтивое и много мн ст`oявшее, потому что я давно уже ничего не писалъ по Нмецки. Въ этомъ письм просилъ я позволенія придти къ нему. Онъ въ тотъ же день отвчалъ мн очень милымъ и Французски свтскимъ манеромъ, назначая часы, когда я могу застать его дома. На другой день я провелъ у него часть утра. Разговоръ былъ интересный, глубокій и, не смотря на то, очень свободный, — такъ глубокое для него сдлалось естественнымъ и легкимъ. Каждому предмету разговора давалъ онъ невольно оборотъ ко всеобщности, все намекало на цлую систему новйшаго мышленія, мышленія Гегелевскаго. Можете представить, какъ широко и вмст тсно я себя чувствовалъ въ это время. Результатъ этого разговора, или лучше сказать, результатомъ этого добродушія было то, что на другой день посланный отъ него разбудилъ меня съ приглашеніемъ отъ Гегеля на вечеръ завтра или посл завтра, или въ воскресенье, или если вы въ
эти дни не свободны, то назначьте, когда вамъ угодно: Herr Professor m"ochte aber es voraus wissen, denn es werden dazu noch mehrere Andere eingeladen. Что можетъ быть миле этого? Я выбралъ пятницу, потому что это былъ ближайшій свободный день, хотя, впрочемъ, я вс возможныя дла оставилъ бы охотно для Гегелевскаго вечера. — Сейчасъ оттуда, гд, кром хозяина, хозяйки и его родственницы Frau Generalin von ... забылъ, были: 1) Гансъ, извстный всмъ изъ моихъ писемъ и который столько же любезенъ въ обществ, сколько краснорчивъ на каедр, а это много сказано. 2) Мишелетъ, профессоръ философіи и умный и милый ученый. Этотъ общалъ мн рекомендательное письмо въ Парижъ къ одному изъ своихъ друзей учениковъ, съ которымъ, говоритъ, мн интересно будетъ познакомиться, 3) Hotte, профессоръ Нмецкой литературы: съ этимъ я говорилъ меньше; хотя усплъ въ немъ замтить многое, что мн понравилось. 4) Раупахъ, котораго нкогда я такъ любилъ и съ которымъ теперь у насъ былъ довольно горячій споръ объ Россіи. Гансъ, свидтель спора, остался на моей сторон. Дло шло о томъ, есть ли у Русскихъ энергія. Вы можете представить себ, что посл этого Раупахъ мн не понравился. И патріотизмъ въ сторону, учтиво ли, прилично ли утверждать такія мннія въ присутствіи Русскаго?Однако мн удалось сохранить совершенно хладнокровіе и потому я могъ говорить убдительно. 5) Путешествующій Американецъ, который детъ въ Россію и въ Москву, и котораго имя я позабылъ. — Во весь вечеръ разговоръ былъ живой и всеобщій, хотя я по большей части говорилъ съ самимъ Гегелемъ особенно. Гостепріимне, привтливе и добродушне его быть невозможно. Посл ужина мы вс отправились пшкомъ. Въ жару разговора съ Гансомъ и съ Раупахомъ, зашелъ въ ихъ сторону, которая далеко отъ меня, и Гансъ былъ такъ добръ, что проводилъ меня до поворота въ мою улицу. Объ чемъ говорили мы? спросите вы. О политик, о философіи, объ религіи, о поэзіи и проч., и проч., но подробно описать разговоръ не могу, потому что все были частности теперешняго минутнаго интереса, къ которымъ общее только примыкало издали. Завтра иду къ Гансу, посл завтра къ Мишелету, а между тмъ всякій день хожу на почту и все понапрасну. Сегодня былъ тамъ два раза, но почта изъ Россіи не пришла за половодьемъ. Это отчасти утшительно. — 28-го. Почта пришла, писемъ нтъ. И братъ, который въ послднемъ письм общалъ писать на дняхъ много, до сихъ поръ ни слова. Былъ ли вчера кто нибудь подъ Симоновымъ? Что мои розы и акаціи? Еслибъ онъ, т. е. Веневитиновъ, былъ на моемъ мст, какъ прекрасно бы отозвалось въ нашемъ отечеств испытанное здсь! — Я нсколько разъ видлся съ Гансомъ, съ Мишелетомъ и съ Гегелемъ. Послдній особенно былъ для меня поучителенъ своею индивидуальностью. Первый, т. е. Гансъ, можетъ быть представителемъ Нмца нашего времени; разговоръ его отмнно занимателенъ, дленъ, горячъ и даже остръ. Мишелетъ немного не доварилъ своихъ мнній. Онъ ученикъ и приверженецъ Гегеля, но, кажется, понимаетъ хорошо только то, что Гегель сказалъ, а что непосредственно слдуетъ изъ его системы, то для Мишелета еще не ясно, и онъ какъ будто боится высказать свое мнніе прежде своего учителя, не зная наврное, сойдется ли съ нимъ или нтъ. Большая часть нашихъ разговоровъ или, лучше сказать, нашихъ споровъ кончалась такъ: Ja wohl! Sie k"onnen vielieicht Recht haben, aber diese Meinung geh"ort vielmehr zu dem Schellingischen, als zu dem Hegelischen System.
Это одно слово, нсколько разъ повторенное и еще несправедливо приведенное (потому что мнніе, которое я утверждалъ, совершенно согласно съ основными положеніями Гегелевской системы) — это одно слово показываетъ человка. Не смотря на наши споры, мы познакомились довольно хорошо, и передъ прощаньемъ онъ подарилъ мн свою диссертацію о преступленіи и наказаніяхъ, съ надписью: Nobilissimo viro Jean v. Kireiwsky, — неправда ли, что и здсь пахнетъ Германіей? Спасибо, милый другъ Петерсонъ, за von. Гегель далъ мн письмо въ Парижъ къ одному изъ своихъ пріятелей, и поручилъ кланяться Cousin. — Вы видите уже изъ того, что я усплъ разсказать вамъ о своей Берлинской жизни, что каждая минута моя здсь занята, отчего я не усплъ писать ни къ кому въ Россію. Напомните всмъ, кого увидите, обо мн, особенно моему милому Баратынскому. Я нехотя виноватъ передъ нимъ: я причиной глупой Булгаринской выходки. Надюсь однако, что онъ уметъ платить презрньемъ за покупную брань и корыстную хвалу. Сейчасъ принесли мн Телеграфъ. Я еще не читалъ и не знаю, успю ли прочесть критику на меня, потому что ду посл завтра въ 6 часовъ утра, а сегодня 18/30 Марта. Мн смшно видть, какъ они горячатся. Изъ Дрездена буду писать къ кому успю, а къ папеньк непремнно. Папенька перенесъ свою мнительность изъ міра физическаго въ нравственный; и какъ прежде сомнвался въ своемъ здоровь, такъ теперь сомнвается въ моей любви къ нему. Если бы онъ хотя на минуту могъ переселиться въ мою душу, то врно раскаялся бы въ своемъ несправедливомъ мнніи, которое для меня тмъ тяжеле, чмъ я дальше отъ васъ, чмъ меньше способовъ имю высказаться вамъ вполн, чмъ съ другой стороны ясне и полне представляются мн и его любовь и все, что онъ сдлалъ для меня, и все, что онъ мн и намъ. Если бы онъ подслушалъ хоть разъ, какъ я, всякій день, въ сердечныхъ мысляхъ объ васъ съ любовію, благодарностію и дружбою благословляю его внутри души, онъ врно бы мысленно прижалъ меня къ груди своей, какъ достойнаго сына. Пришлете ли вы мн портретъ сестры? Я къ ней не пишу особенно потому, что мн бы хотлось, чтобы письма мои были ко всмъ вамъ вмст. Но кром васъ пожалуйста не показывайте ихъ никому, иначе я стану ихъ сочинять. Это письмо вы получите къ Свтлому Воскресенью. Ради Бога сдлайте его для себя праздникомъ; я встрчу его съ братомъ въ Мюнхен. Намъ будетъ вмст не такъ грустно или лучше сказать намъ будетъ лучше грустно. Отвтъ на это письмо пишите въ Парижъ poste restante, пишите больше и подробне. — Держишь ли слово, милая сестра? Но Богъ знаетъ еще, что у васъ длается. Здоровы ли вы? Это письмо толсто. Но за то я заплатилъ за прошедшее. За ваши письма я не плачу ни копйки. Не скупитесь только вы, а больше всего не давайте воли такимъ чувствамъ, которыя мшаютъ счастію. Я съ этой стороны предъ собою и передъ вами правъ. Слово счастіе я перевелъ на свой языкъ: дятельность и бодрость духа, и въ этомъ смысл оно мн кажется доступнымъ, т. е. въ томъ случа, если съ вашей стороны будетъ искреннее содйствіе. Для васъ же я бы хотлъ оставить счастіе безъ перевода. И отчего бы въ самомъ дл не знать вамъ его въ оригинал? — Къ Жуковскому еще не писалъ изъ Берлина; если успю, то напишу сегодня, а то изъ Дрездена. Къ вамъ же буду писать черезъ 2 недли вмст съ братомъ. Прощайте, любите меня, т. е. будьте веселы и крпки.
Милый папенька! Выпишите, если нтъ въ Москв: Encyclopedie der Philosoph. Wissenschaften von Hegel. Здсь вы найдете столько любопытнаго, сколько не представляетъ вся новйшая Нмецкая литература, вмст взятая. Ее трудно понять, но игра стоитъ свчь. — Сейчасъ прочелъ статью въ Телеграф. Полеваго критика на меня не такъ желчна, какъ я думалъ. Неужели это можетъ васъ сердить?
Апрля 5/17, Мюнхенъ.
„Здравствуйте! Черезъ часъ у васъ ударятъ въ колоколъ, и теперь вы уже проснулись и приготовляетесь къ заутрен. Какъ живо я вижу всхъ васъ, ваши сборы, одванье, кофей; даже, кажется, отгадалъ бы разговоры ваши, еслибъ былъ увренъ, что у васъ все такъ, какъ было при послднемъ письм вашемъ, что вы здоровы и спокойны. Думая объ насъ, вы знаете, что наши мысли теперь съ вами, и если вы вс не сомнваетесь въ этомъ, то бьюсь объ закладъ, что Машенька это сказала. Напишите, пробилъ ли я? У насъ здсь, не смотря на Греческую церковь, заутрени нтъ, но это не мшаетъ намъ слышать Русское: Христосъ воскресе и присутствовать при вашемъ христосованьи. Завтра, однако, мы будемъ у обдни реально. Посл послдняго письма моего изъ Берлина, я не усплъ отдать вамъ отчета о томъ, что я длалъ и что со мною длалось. Постараюсь вознаградить это теперь, сколько возможно. 31-го Марта по н. с., простившись съ моими Берлинскими знакомыми, я возвратился домой въ 8 часовъ вечера и началъ укладываться, чтобы на другой день отправиться въ 6 часовъ утра. Юлій Петерсонъ, сынъ Рижскаго, съ которымъ мы видались въ Берлин почти каждый день, милый, дльный и, что рдко, вмст gem"uthlicher малый, — докторъ Нордманъ, объ которомъ я писалъ къ Максимовичу, отмнно интересный человкъ, — и еще нсколько другихъ нмцевъ и русскихъ, пришли меня провожать, помогли уложиться и просидли до 2-хъ часовъ, потому что я не хотлъ ложиться спать, боясь прогулять время отъзда почты, которая буквально не ждетъ 2-хъ минутъ посл назначеннаго срока. Когда они ушли, то мы съ Юліемъ велли сдлать себ кофею, и такъ заговорились, что не замтили дня и чуть-чуть не пропустили роковой минуты. По счастію, хозяинъ мой напомнилъ намъ часъ, и мы успли придти на почту за 5 минутъ до отъзда кареты. Если Юлій прежде меня воротится въ Россію и будетъ въ Москв, то постарайтесь, сколько можно, отплатить ему за его обязательность и, можно сказать, дружбу ко мн. Сутки халъ я до Дрездена, гд, чрезъ часъ по прізд, свидлся съ Рожалинымъ. Рожалинъ совершенно тотъ же, выключая длинныхъ волосъ (которые, однако, онъ сегодня остригъ) посл двухъ лтъ уединенной жизни. Онъ занимается много, и дльно; привыкъ къ сухому, не потерявъ нисколько внутренней теплоты. Выучился по Англійски и по Польски; послдній языкъ особенно знаетъ онъ прекрасно; читалъ съ выборомъ, и никогда не терялъ изъ виду главнаго предмета своихъ занятій: филологіи и древностей. Кругъ его знакомства не широкій, но выборъ длаетъ честь его характеру. Вообще, однако, можно сказать, что во все это время онъ былъ почти одинъ; это, однако, не имло невыгоднаго вліянія на его обыкновенное расположеніе духа и дало его образу мыслей и выраженіямъ б`oльшую оригинальность, безъ односторонности. Завидное качество, такъ какъ и вообще его поведеніе въ отношеніи ко вншнимъ обстоятельствамъ его цлой жизни. Въ первый часъ нашего свиданія мы съ радости усидли бутылочку за ваше здоровье и за лучшее на родин. Это развязало немножко наши языки, такъ что мы тутъ же приступили къ переговорамъ о его перезд въ Мюнхенъ, соображаясь съ вашими письмами. Отъздъ его изъ Дрездена сейчасъ же былъ ршенъ, но онъ колебался еще, хать ли ему со мною или ждать Кайсарову, и остановился на мысли — хать только въ день моего отъзда. Собраться было не долго, и вотъ мы въ Мюнхен. Въ Дрезден пробылъ я три дня, видлъ галлерею, слышалъ славный концертъ и лучшихъ пвцовъ и музыкантовъ, но театра не видлъ по причин поста, и не познакомился ни съ кмъ изъ интересныхъ литераторовъ и ученыхъ, живущихъ въ Дрезден. Городъ самый и описывать вамъ не стану, потому что скучно, да къ тому же вы можете разспросить объ немъ у Пушкиныхъ... Музыку описывать нельзя, галлерею описывать много. Скажу только, что Рафаэлевой Мадонны я не понялъ, въ Корреджіевой Магдалин хотя искалъ, но не могъ найти ничего новаго и отличнаго отъ копіи К. и крпко подозрваю послдняго, что онъ не самъ скопировалъ, а укралъ свою копію у какого нибудь отличнаго мастера. За то другія картины произвели на меня тмъ большее впечатлніе; но еслибъ я хотлъ вамъ разсказать впечатлніе этихъ картинъ, то говорилъ бы не объ нихъ, а потому оставляю это до свиданія. Къ брату пріхали мы въ Субботу передъ здшнимъ Свтлымъ Воскресеніемъ, т. е. въ нашу Лазареву Субботу, и застали его за обдомъ, который сейчасъ увеличился двумя порціями и бутылкою вина за свиданье и за васъ. Я писалъ уже вамъ о перемн, которая такъ счастливо произошла въ его вншней сторон. Впрочемъ, въ отношеніи къ прежнему, но она только начало для будущаго. Мн не нужно прибавлять, что это счастливая перемна только вншняя, и что внутри онъ еще счастливе: остался тотъ же глубокій, горячій, несокрушимо одинокій, какимъ былъ и будетъ во всю жизнь. При этой сил и теплот души, при этой твердости и простот характера, которыя длаютъ его такъ высокимъ въ глазахъ немногихъ, имвшихъ возможность и умнье его понять — ему не доставало одного: опытности жизни, и это именно то, что онъ теперь такъ быстро начинаетъ пріобртать. Необходимость сообщаться съ людьми сдлала его и сообщительне и смле, уменьшивъ нсколько ту недоврчивость къ себ, которая могла бы сдлаться ему неизлчимо вредною если бы онъ продолжалъ еще свой прежній образъ жизни. Конечно вншняя сторона его никогда не достигнетъ внутренней, даже и потому, что ей слишкомъ далеко было бы гнаться, но все таки это вншнее образованіе будетъ одна изъ главнйшихъ пользъ его путешествія. Занимается онъ здсь много и хорошо, т. е. сообразно съ своею цлью. Особенно въ его сужденіяхъ замтно то развитіе ума, которое даетъ основательное занятіе философіей, соединенной съ врожденною врностью взгляда и съ нкоторыми сердечными предразсудками, на которые можетъ быть сводится все достоинство человка, какъ человка. Вотъ самое интересное изъ видннаго мною въ Мюнхен, — я хотлъ сказать изъ всего, что видлъ, разставшись съ вами. Мы покуда поселились у брата; я останусь здсь еще около недли, а потомъ они наймутъ другую квартиру, гд имъ будетъ просторне и за ту же цну, вроятно, потому что квартиры здсь отмнно дешевы и хороши, а братъ платитъ за свою дорого, по здшнему, хотя она и хороша, т. е. была, покуда лучшая изъ двухъ комнатъ не загромоздилась лишними двумя кроватями. — 2 часа. Теперь уже вы въ сбор и можетъ быть уже у всенощной. Думайте объ насъ весело. Обнимаю васъ крпко до завтра. Петръ и Рожалинъ уже спятъ давно. Петръ что-то говоритъ сквозь сонъ, можетъ быть христосуется съ вами. Попробую, не удастся ли мн повидаться съ вами во сн. Покуда прощайте.
„18 Апрля. Не знаю, что у васъ сегодня длается, и потому не знаю, праздникъ ли для васъ сегодня. Эта мысль мшаетъ еще больше, чмъ разлука съ вами. Какая скверная вещь — разстояніе! Въ каждую мысль объ васъ она втирается незваннымъ гостемъ, похожимъ на Варвиковаго сосда. Сегодняшній день старались мы сколько возможно сдлать нашимъ Свтлымъ Воскресеньемъ, по крайней мр съ вншней стороны. Въ 9 часовъ отправились въ Греческую Церковь. Но здсь ни что не напоминало намъ даже Русской обдни, потому что, кром Греческаго языка, въ здшней церкви еще и та особенность, что попъ вмст дьячокъ и дьяконъ и попъ. Зрителей, любопытныхъ Нмцевъ, собралась непроходимая толпа, а изъ Русскихъ, кром насъ, были только Тютчевы, у которыхъ мы сегодня и обдали. Оба брата и жена едора Ивановича очень милые люди, и покуда здсь, я надюсь видться съ ними часто. Жаль, для моего брата, что они дутъ въ Россію. Они нравятся и ему, что впрочемъ вы могли замтить изъ его писемъ. — 26. Мы получили ваши милыя письма, которыя опять освжили душу. Что бы ни писали вы, даже то, что вы пишете объ моемъ разстраиваньи братниной и Рожалиновой дружбы, все читается съ наслажденіемъ. Каждое слово, каждый оборотъ фразы переноситъ меня передъ васъ. Смотря на васъ, говоря съ вами, я не всегда чувствовалъ ваше присутствіе такъ живо, какъ читая ваши письма. Ради Бога, не велите Маш трудиться надъ письмами къ намъ и учиться писать ихъ.... Пусть пишетъ, что придетъ въ голову и такъ какъ придетъ. Мн кажется, что для того, чтобы ей умть оцнить свои письма, она должна принять за правило то, что чмъ хуже написаннымъ письмо ей кажется самой, тмъ оно лучше въ самомъ дл. Не ужели все душевное, простое, милое, должно длаться безъ сочиненія! Посл этого въ чемъ же состоитъ мудрость? Теперь только чувствую, какъ глубоко чувствовалъ Рафаэль, когда вмсто всякаго выраженія своей Мадонн, далъ только одно выраженіе — робкой невинности. Но чтобы мн не заговориться, я начну отвчать на ваше письмо по порядку. Сначала объ Рожалин. Если я не совсмъ понялъ васъ изъ прежняго письма вашего объ немъ, то въ этомъ виноваты немножко вы сами. Вы не писали ко мн, что ему хочется хать въ Мюнхенъ, но что онъ соглашается хать туда за то, чтобы посл вы доставили его въ Россію. По крайней мр я такъ понялъ васъ. Если же житье Рожалина въ Мюнхен жертва, думалъ я, то это жертва безполезная, потому что брату онъ другой пользы не принесетъ, кром удовольствія быть вмст. Для этого не стоитъ ему жертвовать другими планами, если у него есть выгоднйшіе. (Я тогда не зналъ еще, что отъздъ Кирева оставлялъ его на 1-й тысяч рублей, и кром того думалъ объ В.). Но если Рожалинъ считаетъ поздку въ Мюнхенъ жертвою, то онъ долженъ видть въ ея результатахъ что нибудь больше простаго удовольствія. Что же! Быть учителемъ брата, и пр. и пр. — вотъ мысли, которыя заставили меня написать къ вамъ то, что я написалъ. Конечно я виноватъ, что не понялъ васъ, но и вы не правы, что положились слишкомъ на мою понятливость, а еще больше, что предположили, что я буду дйствовать противъ вашей воли. Я ни минуту не поколебался, когда узналъ ее, а еще больше, когда, увидвшись съ Рожалинымъ, я узналъ его обстоятельства. Напротивъ, только моя твердая ршительность могла преодолть его колебаніе. Но говорить объ дл сдланномъ не значитъ ли терять время? На вопросы ваши о Петруш я отвчалъ въ послднемъ письм. Объ уныніи его не могу ничего сказать, потому что теперь вмст намъ унывать некогда. Вообще я надюсь, что онъ слишкомъ занятъ для этого. А если бываетъ иногда грустно, думая на Востокъ — тмъ лучше! Это даетъ значительность жизни и дятельность. Я очень хорошо испыталъ это въ послднее время: вообразите, что свиданіе съ братомъ и Рожалинымъ отняло у меня безпокойство одиночества, отняло вмст почти всю ту дятельность, которой я самъ радовался въ Берлин. Я опять сплю посл обда, опять не чувствую каждой минуты, опять ничего не сдлалъ. До сихъ поръ не былъ ни у Шеллинга, ни у кого изъ примчательныхъ людей и кром театра, сада, концерта и ежедневной картинной галлереи — не видалъ ничего и ни кого. За то, картинная галлерея совсмъ овладла мною. Иногда мн кажется, что я рожденъ быть живописцемъ, если только наслажденіе искусствомъ значитъ имть къ нему способность; чаще однако мн кажется, что я никогда не буду имть никакого толка въ живописи и даже неспособенъ понимать ее, потому что именно т картины, которыя всего больше длаютъ на меня впечатлніе, всего меньше занимаютъ меня сами собою. Я до сихъ поръ еще не могу пріучить себя, смотря на картину, видть въ ней только то, что въ ней есть. Обыкновенно начинаю я съ самаго изображенія, и чмъ больше вглядываюсь въ него, тмъ больше удаляюся отъ картины къ тому идеалу, который хотлъ изобразить художникъ. Здсь поле широкое, и прежде чмъ я успю опомниться, воображеніе закуситъ удила и, какъ чортъ св. Антонія, унесетъ такъ быстро, что прежде чмъ успешь поднять шапку, она лежитъ уже за тысячу верстъ. Только тогда, когда матеріальное присутствіе картины напомнитъ о себ, узнаешь, что былъ далеко, почти всегда тамъ, гд всходитъ солнце. Мн самому смшно сознаваться въ этой способности наслаждаться въ картин тмъ, чего въ ней нтъ, и я очень хорошо чувствую всю странность этого качества, которое, чтобы быть совершенно cons'equent, должно больше всего радоваться золотою рамкою около пустаго мста. Еще странне мн видть это качество именно въ себ, у котораго оно не замняется даже творчествомъ воображенія, потому что воображенія собственно у меня нтъ, а его мсто заступаетъ просто память. Вообразите, что мн иногда случается долго смотрть на одну картину, думая объ другой, которая виситъ черезъ стну, подойдя къ этой, опять вспомянуть про ту. Это не врожденное, и я очень хорошо знаю — откуда”.
28 Апрля./10 Мая.
„Вотъ я уже цлый мсяцъ тутъ, и останусь, можетъ быть, весь семестръ; слдовательно пишите ко мн не въ Парижъ, а въ Мюнхенъ. Въ самомъ дл странно бы было ухать отсюда, не слыхавши Шеллинга. Онъ начинаетъ завтра. Я между тмъ слушаю уже Окена натуральную исторію и его же физіологію, и Шорна исторію новйшаго искусства. У Шеллинга и Окена я былъ, познакомился съ ними и надюсь быть не одинъ разъ. Но подробности всего въ слдующемъ письм. Кром ихъ и Тютчевыхъ я здсь еще не видалъ никого. День мой довольно занятъ, потому что, кром субботы и воскресенья, я четыре часа въ сутки провожу на университетскихъ лавкахъ; въ остальное время записываю лекціи. Если мн удастся ихъ записать, пришлю къ Погодину, если вы беретесь взять съ него честное слово, чтобы онъ не напечаталъ изъ нихъ ни одной буквы, потому что если Шеллингъ узнаетъ, что его слова тискаются, то готовъ сдлаться заклятымъ врагомъ. Этому были уже примры. Прощайте! Письмо къ Баратынскому пошлите въ деревню, если онъ еще не въ Москв. Пишите къ намъ чаще и больше и подробне, а пуще всего будьте здоровы. Врно еще письмо пришлемъ черезъ дв недли. Мы разочли, что такъ какъ мы вмст, можемъ писать вдвое чаще. Напишите мн все что знаете обо всхъ, кто помнитъ меня и кто забылъ. Перестали ли грызть мою статью?”
21-го Мая./2-го Іюня.
„Дятельность моя Берлинская нашла здсь на мель. Вмсто того, чтобы заниматься близкимъ, я пускаю мысли въ далекое, и отъ того 1/3 дня провожу на постели. Однако это не помшало мн прочесть много интереснаго. Пишу я мало, за то слушаю лекціи аккуратно и нкоторыя записываю. Шеллинговы лекціи легли довольно стройно, и потому я ихъ пришлю не къ Погодину, а къ папеньк, а то первый, боюсь, напечатаетъ. Вы за то прочтете ему то изъ нихъ, что вамъ понравится, потому что эти лекціи писаны такъ, что, кажется, и вы прочтете ихъ не безъ удовольствія. Система Шеллинга такъ созрла въ его голов съ тхъ поръ, какъ онъ пересталъ печатать, что она, какъ готовый плодъ, совсмъ отдлилась отъ той втви, на которой начинала образоваться, и свалилась кругленькимъ яблочкомъ между Исторіей и Религіей. Вроятно, однако, что яблочко будетъ началомъ новой Троянской войны между философами и нефилософами Германіи. Курносый Шеллингъ будетъ играть роль Париса, а въ пламенные Ахиллы, я не знаю, кто бы годился изъ Нмцевъ, если нашъ Л. не возьметъ на себя этой роли. Въ боги также можно навербовать изъ сотрудниковъ Телеграфа, Максимовича въ Марсы и пр. Только кто будетъ Венерою?.... Уврьте въ этомъ перваго слпаго и велите ему быть Гомеромъ, съ условіемъ однако, чтобы онъ смотрлъ на Венеру сквозь пальцы. Рожалинъ, которому я это прочелъ, говоритъ, что она Елена, изреченіе достойное ученика Тирша. Соболевскаго здсь еще нтъ, не смотря на то, что онъ общалъ быть къ намъ въ половин Мая. Тютчевы ухали 28 въ Россію. Если вы увидите ихъ отца, то поблагодарите его хорошенько за сына: нельзя быть миле того, какъ онъ былъ съ Петрухою, который не смотря на предупрежденіе, съ которымъ, помните? похалъ изъ Москвы, здсь былъ разомъ совершенно обезоруженъ Тютчевскимъ обхожденіемъ. Онъ могъ бы быть полезенъ даже только присутствіемъ своимъ, потому что у насъ такихъ людей Европейскихъ можно счесть по пальцамъ. Кром Тютчева, я здсь незнакомъ ни съ кмъ. У Шеллинга и у Окена былъ раза по 2 и только. Братъ съ ними знакомъ и больше уметъ мастерски обходиться. На дняхъ пришла намъ охота учиться по Итальянски; мы уже условились съ учителемъ и достали нсколько Итальянскихъ книгъ. Что вы скажете объ этомъ?”