Полное собрание сочинений в 10 томах. Том 8. Письма

7

При жизни не публиковалось. Печ. по автографу.

Graham 1983, Неизд 1986 (публ. М. Баскера и Ш. Грэм), Полушин (без ст-ния), ЛН.

Автограф — РГБ. Ф. 386. К. 84. Ед. хр. 20.

Дат.: 29 октября / 11 ноября 1906 г. — авторская датировка.

Письмо вложено в конверт, адресованный: «Russie. Москва. Театральная пл., д. Метрополь. Редакция журнала «Весы». Его Высокородию Валерию Яковлевичу Брюсову». Штемпель почтового отделения Парижа — Paris 28. R. de Pontoise 11.11.06. Штемпель московской экспедиции городской почты — 10.11.06.

Стр. 4–6. — Вопрос Брюсова «о влиянии Парижа на внутренний мир» молодого поэта неожиданно перекликается с главным мотивом будущей рецензии Анненского на РЦ 1908 (см. № 57 наст. тома и комментарий к нему). Любопытно, что двумя неделями позже свое мнение о подобном «влиянии» Брюсову высказывал в письме и Андрей Белый: «Мне ужасно спокойно и тихо в Париже. Париж-Вавилон мелькает передо мной иногда и как панорама только. Вообще же Париж прост, здоров и вовсе не соблазнителен, но хорош и располагает к тишине» (Переписка [В. Брюсова] с Андреем Белым (1902–1912) / Вст. статья и публ. С. С. Гречишкина и А. В. Лаврова // Валерий Брюсов. М., 1976. (Литературное наследство. Т. 85). С. 402). Стр. 6–12. — Гумилевское упоминание о «парижских мелочах» как о панацее от излишнего «оккультного энтузиазма» весьма знаменательно в плане изучения духовных исканий юного поэта в важнейший для него период творческого самоопределения. Оккультные мотивы играют важную роль в юношеском «неоромантизме» Гумилева, во многом определяя его позицию «ученика символистов». Ср. известную дневниковую запись Брюсова от 15 мая 1907 г.: «Приезжал в Москву Н. Гумилев. <...> Сидел у меня в «Скорпионе», потом я был у него в какой-то скверной гостинице <...> Говорили о поэзии и оккультизме. Сведений у него мало. Видимо, он находится в своем декадентском периоде. Напомнил мне меня 1895 г.» (Брюсов В. Я. Дневники. Автобиографическая проза. Письма. М., 2002. С. 157). Брюсовское упоминание о «неосведомленности» Гумилева в оккультных науках здесь следует скорректировать: разумеется, на фоне огромной эрудиции Брюсова в этой области (см., напр.: Богомолов Н. А. Спиритизм Валерия Брюсова. Материалы и наблюдения // Богомолов Н. А. Русская литература начала XX века и оккультизм. М., 1999. С. 279–310) «ученик» мог казаться «профаном». Однако о значительной «начитанности» юного поэта в этой сфере ярче всего свидетельствуют его стихотворения «первого парижского периода» (см.: Баскер М. Ранний Гумилев: путь к акмеизму. СПб., 2000. Гл. 1; Богомолов Н. А. Гумилев и оккультизм // Богомолов Н. А. Русская литература начала XX века и оккультизм... С. 121–126), большинство из которых вошло в переписку с Брюсовым, а также — и, как кажется, прежде всего, — его «парижская» художественная проза (№№ 1–3 в т. VI наст. изд.; см. пространные комментарии к ним в т. VI наст. изд.). Но конечно, как справедливо констатирует Н. А. Богомолов: «...современный Гумилеву оккультизм <делился> на громадное число школ и частных «наук», среди которых были как вполне традиционные, типа магии (как белой, так и черной), алхимии, истории тайных обществ и пр., так и достаточно новые, как вегетерианство <...> гомеопатия, йога и т. д. Вряд ли можно полагать, что многие современники, в том числе и Гумилев, владели системой оккультных знаний во всем его объеме, если такая система вообще существовала» (Богомолов Н. А. Гумилев и оккультизм... С. 114). С другой стороны, элемент ироничного скептицизма, который намечается в данном письме («оригинально задуманный галстук или удачно написанное стихотворение может дать душе тот же трепет...»), уже допускает двоякую трактовку: и как осторожное, глубоко серьезное утаивание потаенного, того, что требует принципиальной скрытости (см. ниже); и как предвосхищение достаточно скорого разочарования в «тайной доктрине» (ср.: «о котором так некрасноречиво трактует...»). Стр. 9–10. — Как отметил Н. А. Богомолов, в этих строках присутствуют прямые «оккультные» реминисценции: «...Автоирония становится не очень понятной, если не учесть один из пассажей «Эзотерических бесед» Папюса: «...каким путем должен человек развивать в себе те чудесные способности, которыми желал бы обладать каждый? Прежде всего — это Магия! Человеческое существо всегда старается чем-либо отличиться от себе подобных. Один надевает красивый галстук и воротнички удивительной белизны, если это в его силах; другой — заставляет о себе говорить выдающимися поступками или каким-нибудь другим способом; третий, наконец, старается достигнуть обладания магической силой, и эта мечта действовать на невидимое соблазняет очень многих». Иронизируя над оккультными опытами, Гумилев в то же время в своей биографии пытается соединить все три названных Папюсом пути к отличию от других, прибавляя сюда еще и поэзию, о которой эзотерик не говорит ничего» (Богомолов Н. А. Гумилев и оккультизм... С. 125–126). Стр. 11. — В связи с упоминанием о «вызывании мертвецов» уместно привести воспоминания О. Л. Делла-Вос-Кардовской, относящиеся ко времени возвращения Гумилева из Парижа в 1908 г.: «Помню, как он однажды очень серьезно рассказывал о своей попытке вместе с несколькими сорбоннскими студентами увидеть дьявола. Для этого нужно было пройти через ряд испытаний — читать каббалистические книги, ничего не есть в продолжение нескольких дней, а затем в назначенный срок выпить какой-то напиток. После этого должен был появиться дьявол, с которым можно было вступить в беседу. Все товарищи очень быстро бросили эту затею. Лишь один Н. С. проделал все до конца и действительно видел в полутемной комнате какую-то смутную фигуру» (Жизнь Николая Гумилева. С. 31–32. Ср. также № 2 в т. VI наст. изд., стр. 1–7). Как отметил М. Баскер, «классическим» объектом некромантических стараний оккультистов являлась царица Клеопатра (Баскер М. Ранний Гумилев: путь к акмеизму. СПб., 2000. С. 20). Стр. 12. — Элифас Леви (Levi; настоящее имя Альфонс Луи Костан (Constant, 1810–1875)) — расстриженный католический священник, оккультист и писатель, популяризатор оккультизма, центральная фигура т. н. французского «оккультного возрождения» XIX в. Его главные труды: Histoire de la Magie, avec une exposition claire et precise de ses procedes, de ses rites et de ses mysteres. Paris, 1860; Dogme et rituel de la Haute Magie. Paris, 1861. О его широком влиянии как на оккультное движение XIX века, так и на творчество многих западноевропейских писателей, см.: Carlson Maria. Fashionable Occultism. Spiritualism, Theosophy, Free masonry, and Hermeticism in Fin-de-Siecle Russia // The Occult in Russian and Soviet Culture. Ithaca and London. 1997. P. 150–151. Подробный разбор некоторых точек соприкосновения с работами Леви в творчестве Гумилева см. в комментариях к № 4 в т. V наст. изд. и главах 1 и 4 упомянутой выше монографии М. Баскера «Ранний Гумилев: путь к акмеизму». Гумилев был лично знаком с учеником Э. Леви Папюсом (см. комментарий к № 3 в т. VI наст. изд.). Можно даже предполагать, что непосредственно связанное с Леви и его последователями представление о французской столице как о центре оккультных наук в значительной степени предопределило выбор Гумилевым его «места учебы» (см.: Богомолов Н. А. Гумилев и оккультизм... С. 116). Стр. 14. — «В неподписанной заметке «Весы» сообщали: «При Парижском осеннем салоне, в Grand Palais, С. П. Дягилевым устраивается особый отдел — выставка русского искусства, где, по мере возможности, будут представлены все течения и школы, начиная со времен императрицы Екатерины II и кончая нашими днями» (1906. № 7. С. 80). О выставке, открывшейся 6 октября 1906 г., довольно резко отозвался в двух первых номерах гумилевского журнала «Сириус» М. В. Фармаковский. В заключение своего обзора он утверждал, что «русская выставка в Париже никого не удовлетворила: ни иностранцев, которые не знают русской живописи и получили франко-итальянско-назарейско-петергофский букет с несколькими чуждыми и непонятными растениями, ни русских художников и любителей русского искусства, живущих в Париже, которые увидели всю нелепую претенциозность господ устроителей» (Сириус. 1907. № 2. С. 10). Оценка эта не отличалась объективностью (см. заметку «Парижские газеты о русской выставке»: Золотое руно. 1906. № 11–12. С. 133–134)» (ЛН. С. 422). Стр. 17–18. — Как отмечают Р. Д. Тименчик и Р. Л. Щербаков, Федор Сологуб на самом деле откликался «чрезвычайно редко на события в мире изобразительных искусств, причем его выступления, как правило, были весьма далеки от мистицизма» (ЛН. С. 422). Стр. 18–19. — Профессиональный художник и художественный критик М. А. Волошин помещал в это время в модернистской периодике регулярные отчеты о выставках, салонах и вернисажах (см., напр., его статьи: Первая выставка Интернационального общества акварелистов // Золотое руно. 1906. № 3. С. 95–98; Весенние салоны 1906 г. // Двадцатый век. 5 (18) июня 1906. № 67; Письмо из Парижа. Национальный салон 1906 г. // Весы. 1906. № 9. С. 37–42). Стр. 19–21. — По сообщению Р. Д. Тименчика и Р. Л. Щербакова: «М. А. Врубель на выставке был представлен 29 работами — портретами Н. И. Забелы-Врубель и В. Я. Брюсова, триптихом «Воскресение» («Ангел смерти»), эскизом «Поверженному Демону» и другими; А. Н. Бенуа — 23 картинами; Н. П. Феофилактов в списке экспонентов не значится» (ЛН. С. 422). Стр. 26–29. — Возможно, что в этом определении слышится отзвук впечатлений от стихов Деникера («при красивой простоте стиля много красивых и интересных сопоставлений и образов и полное отсутствие тех картонажных эффектов, от которых так страдает новая русская поэзия») или разговоров с ним по поводу новой группировки «Аббатства» (см. № 5 наст. тома и комментарий к нему). Статья Гумилева на такую тему неизвестна. Стр. 31. — Упоминание о неких «уже намеченных» «статьях об искусстве» есть образец «благих намерений» брюсовского «ученика». На самом деле гумилевские статьи об искусстве явились только через год — см. №№ 2–4 в т. VII наст. изд. и комментарии к ним, а также №№ 25, 26, 37, 40 наст. тома. Стр. 32–33. — Естественно предположить, что здесь подразумевается ранняя несохранившаяся драма Гумилева «Шут короля Батиньоля» (см. вступительную статью к разделу «Комментарии» в т. V наст. изд.); однако не исключено, что этот замысел возник чуть позже, в связи с визитом к Л. Дьерксу (см. № 8 наст. тома и комментарий к нему). Стр. 41–60. — № 54 в т. I наст. изд., автограф 1 (см. варианты к № 54 в т. I наст. изд.; пометы Брюсова на рукописи см. в комментариях к этому же ст-нию). Стр. 61–84. — № 55 в т. I наст. изд.

8

При жизни не публиковалось. Печ. по автографу.

Graham 1983, Неизд 1986 (публ. М. Баскера и Ш. Грэм), Полушин (без стихов), ЛН.

Автограф — РГБ. Ф. 386. К. 84. Ед. хр. 18.

Дат.: 12/ 25 ноября 1906 г. — авторская датировка.

Ответ Гумилева на письмо Брюсова от 2/15 ноября 1906 г. (№ 1 раздела «Письма к Н. С. Гумилеву» наст. тома). Письмо вложено в конверт, адресованный: «Russie. Москва. Театральная пл., д. Метрополь. Редакция журнала «Весы». Его Высокородию Валерию Яковлевичу Брюсову», указано место отправления: Paris. 28 R. de Pontoise. Штемпель почтового отделения Парижа — срезан с маркой, штемпель московской городской почты — 17.11.06.

Стр. 13–14. — О первых стадиях работы Гумилева над художественной прозой см. вступительную статью к разделу «Комментарии» в т. VI наст. изд. Менее чем через три месяца спустя, — под псевдонимом А. Грант, — он опубликует в журнале «Сириус» ряд прозаических вещей (№№ 1–3 в т. VI наст. изд.); см. также №№ 11, 12 наст. тома). Стр. 16–18. — Так же как его учитель и друг Леконт де Лиль, поэт-парнасец, музыкант и художник Леон Дьеркс (1838–1912) родился и провел юность на острове Реюньон, но затем обосновался в Париже, где после смерти С. Малларме в 1898 г. был избран «принцем поэтов». Искусствовед А. Сальмон, посетивший Дьеркса в 1906 или 1907 г., оставил любопытные воспоминания об этом визите: «Очень старенький, маленький человечек в старой, маленькой квартире, в Батиньолях, на улице Дам (aux Batignolles, rue des Dames). Старенький маленький парижанин, — и своего рода великий человек. Великий дед поэзии, с еще достаточно длинными белыми волосами и печальными усами. <...> Более того, скажу с оттенком «драматического», что в момент нашего свидания его, меня едва рассмотревшего, уже почти ничто не отличало от короля Лира поэзии. Леон Дьеркс принял меня с большой добротой. Он рассказал мне какие-то истории. Он захотел показать мне несколько курьезов своей библиотеки — букинистические книжки в плачевном состоянии, обогащенные блистательными надписями. Оттого, что он был почти слеп, оттого, что не было почти ничего мрачнее этого обиталища старого поэта, <...> он взял с маленького столика керосиновую лампу, зажженную в два часа дня, — и ухитрился лишь — зажечь штору на окне. <...> Но старый, бедный, почти слепой Леон Дьеркс, который, дрожа, зажег свою штору, пытаясь показать мне свои ободранные сокровища, был весьма далек от старческого маразма. <...> Я сохранил память бесконечного благородства, достоинства человека, жившего для поэзии, никогда не спросившего себя, есть ли у него читатели или нет, и нисколько об этом не беспокоившегося...» (Salmon A. Souvenirs sens fin. Premiere epoque (1903–1908). Paris, 1955). Заманчиво думать, что посещение Гумилевым в Батиньолях престарелого «принца поэтов» — «короля Лира поэзии» — было связано с замыслом той драмы, о которой идет речь в настоящем письме. Стр. 18–19. — «Надежда», высказанная автором «Шута короля Батиньоля», не оправдалась: Брюсов, ознакомившись с текстом, посоветовал «предать его забвению» (см. № 23 наст. тома). Летом 1907 г., после неудачной «читки» пьесы у Ахматовой на даче Шмидта под Севастополем Гумилев сжег рукопись (см.: Жизнь поэта. С. 48). Впрочем, в начале 1909 г. Гумилев передал восстановленный (или сохранившийся черновой) вариант «Шута...» А. М. Ремизову (см. № 10 раздела «Письма к Н. С. Гумилеву» наст. тома), однако помимо того, что Ремизову пьеса понравилась, сказать о ней более нечего — и этот вариант исчез. Стр. 19–20. — Интерес Гумилева, автора «Шута короля Батиньоля», к театральным экспериментам Николая Николаевича Вашкевича примечателен. Созданный Вашкевичем в апреле 1905 г. «Театр трагедии» соперничал в известной мере со внешне сходным по эстетической программе «Театром-студией» В. Э. Мейерхольда и К. С. Станиславского (во главе литературного бюро этого последнего театра, как известно, стоял сам Брюсов). Вашкевич открыто признавал прямую зависимость своих сценических взглядов от современных ему символистских исканий и даже обратился к Вяч. И. Иванову за разрешением переименовать свой театр в «Дионисово действо» («название <...> которое выразит лучше всех сочетаний наши искания») (см.: Валерий Брюсов. М., 1976. (Литературное наследство. Т. 85). С. 484). «...Н. Н. Вашкевич хотел противопоставить традиционному театру «театр внутренней душевной красоты», пантеистический «театр эмоций», обратить спектакль в некую «символическую условность», в «молитвенный акт, в котором все жизненное — житейское — отвергнуто как несущественное» ради того, чтобы на сцене возникали «отвлеченные теневые отражения форм жизни». В репертуарных планах фигурировали пьесы Д’Аннунцио <...>, Уайльда («Саломея»), Метерлинка («Смерть Тинтажиля»), Ведекинда, Гюисманса, а также «Три рассвета» К. Д. Бальмонта, которым открылся Театр трагедии, переименованный в «Дионисово действо». <...>. Афиша обещала, что зрелище соединит декламацию, музыку, пластику, живопись, световые эффекты, запах живых цветов (их раздавали зрителям — режиссер хотел воздействовать на зрение, слух и обоняние)» (История русского драматического театра. Т. 7. 1898–1917. М., 1987. С. 317–318). Однако начинание Вашкевича преследовали неудачи с самого начала.

Намеченное на декабрь 1905 г. открытие театра пришлось перенести, ибо обстановка уличных баррикадных боев в разгар Московского вооруженного восстания мало споспешествовала интересу к «дионисову действу». Не исключено, что этот же исторический «контекст» повлиял и на печальный исход премьеры, состоявшейся 4 января 1906 г.: критики констатировали «сокрушительный провал» как этого, так и последующих представлений (см.: Театр и искусство. 1906. № 3. С. 42; Правда. 1906. № 2. С. 109), после чего театр прекратил свое недолгое существование. Гумилев, вероятно, судил о театре Вашкевича в основном по публикациям «Весов», которые первоначально отнеслись к этому начинанию благосклонно (см. анонимные заметки «Театр эмоций» (Весы. 1905. № 4. С. 75–76) и «Дионисово действо современности» (Весы. 1905. № 8. С. 72)). Однако сам Брюсов написал резко отрицательную рецензию на эстетический манифест Вашкевича (Весы. 1905. № 9–10. С. 92–95), а затем отрицательно оценил как постановку «Трех рассветов» (отметив, между прочим, что «настроение в зале было насмешливое»), так и деятельность театра в целом (Аврелий [Брюсов В. Я.]. Вехи. II. Искания новой сцены // Весы. 1905. № 12. С. 72–75). Стр. 24–26. — Ср. пассаж о «новых рифмах» в стр. 10–21 № 6 наст. тома; подобные заявления — один из «сквозных мотивов» гумилевских писем к Брюсову. Стр. 26–27. — После приезда в Париж Гумилев отправил Брюсову четыре стихотворения в № 6 и два в № 7. Стр. 28–30. — Выражение «рыцари “Весов”», по предположению Р. Д. Тименчика и Р. Л. Щербакова, «может быть, принадлежало И. И. Щукину, сотруднику журнала, проживавшему в то время в Париже» (ЛН. С. 424). Но настоящее письмо было написано, по всей видимости, еще до знакомства Гумилева с Щукиным, о «радушном приеме» у которого он упомянет только шесть недель спустя (см. № 10 наст. тома). Стр. 33–72. — № 50 в т. I наст. изд., автограф 2 — с карандашными пометами Брюсова, см. комментарий к № 50 в т. I наст. изд. (там же — неправильно указана дата настоящего письма вместо 12/25 ноября — 15 ноября).

9

При жизни не публиковалось. Печ. по автографу.

Graham 1983 (с неверной датировкой), Неизд 1986 (публ. М. Баскера и Ш. Грэм), Полушин (без стихов), ЛН.

Автограф — РГБ. Ф. 386. К. 84. Ед. хр. 20.

Дат.: 24 ноября / 7 декабря 1906 г. — авторская датировка.

Стр. 4. — К письму приложено ст-ние «Неоромантическая сказка»; что Гумилев подразумевал под «вторым стихотворением» — неизвестно. Стр. 7–9. — Об истории журнала «Золотое руно» см.: Лавров А. В. «Золотое руно» // Русская литература и журналистика XX века. 1905–1917. Буржуазно-либеральные и модернистские издания. М., 1984. С. 137–173). Просьбу Гумилева Брюсов по всей видимости проигнорировал. Брюсов регулярно печатался в «Золотом руне» в течение всего 1906 г. (стихи, статьи, рассказ «Сестры»), но уже летом 1906 г. вспыхнул конфликт «весовцев» с издателем «Золотого руна» Н. К. Рябушинским (см.: Богомолов Н. А. К истории «Золотого руна» // Богомолов Н. А. От Пушкина до Кибирова. Статьи о русской литературе, преимущественно о поэзии. М., 2004. С. 41–57), и отношения Брюсова с журналом до конца года оставались достаточно напряженными (см.: Азадовский К. М., Максимов Д. Е. Брюсов и «Весы» (К истории издания) // Валерий Брюсов. М., 1976. (Литературное наследство. Т. 85). С. 293). Вопрос о публикации стихов Гумилева в «Золотом руне» снова возникает в переписке с Брюсовым осенью следующего 1907 года, но к тому времени «весовцы» уже формально прекратили свое участие в журнале Рябушинского и перешли к открытой «конфронтации» (см. №№ 19, 20, 26, 30 наст. тома и № 2 раздела «Письма к Н. С. Гумилеву»). Стр. 14–106. — № 56 в т. I наст. изд., автограф 1 (см. варианты к № 56 в т. I наст. изд.).

10

При жизни не публиковалось. Печ. по автографу.

Неизд 1980 (публ. Г. П. Струве), Полушин, ЛН.

Автограф — РГБ. Ф. 386. К. 84. Ед. хр. 18.

Дат.: 26 декабря 1906 г. / 8 января 1907 г. — авторская датировка.

Письмо вложено в конверт, адресованный: «Russie Москва. Театральная пл., д. Метрополь. Редакция журнала «Весы». Его Высокородию Валерию Яковлевичу Брюсову». Штемпель почтового отделения Парижа срезан с маркой. Штемпель московской экспедиции городской почты — 13.01.07.

Стр. 3–4. — Очевидно, имеется в виду обещанный Брюсовым «трактат о рифмах и размерах» (см. № 1 раздела «Письма к Н. С. Гумилеву» наст. тома). Стр. 8–9. — Не исключено, что Брюсов собирался поехать в Париж вместе с родителями (см. комментарий к стр. 3–4 № 11 наст. тома). Однако других упоминаний о таком намерении в его тогдашней переписке — в том числе и с проживающими в Париже А. Белым и З. Гиппиус — как будто не имеется. Вероятнее же всего, что слухи, дошедшие до Гумилева, возникли как эффект «испорченного телефона»: 27 декабря 1906 / 9 января 1907 г. Брюсов писал Гиппиус о возможном визите к ней «по пути в Америку» его брата Александра (см.: Валерий Брюсов. М., 1976. (Литературное наследство. Т. 85). С. 689). Стр. 9–10. — См. комментарий к стр. 66–67 № 6 наст. тома. Стр. 12–13. — Лидия Микулич — псевдоним Лидии Ивановны Веселитской (1857–1936), автора популярной трилогии «Мимочка» (1883–1893), трактовавшей вопросы любви и семьи. Л. И. Веселитская проживала в Царском селе и была знакома с семьей Гумилевых (ЛН. С. 428). Гумилев встречался с Микулич на царскосельских литературных собраниях (см. комментарий к №№ 2, 5 наст. тома) и в конце 1905 г. или в первые месяцы 1906 вписал ей в альбом ст-ние, помеченное «1905, 17 октября» («Захотелось жабе черной...» (№ 46 в т. I наст. изд.). Стр. 13–41. — О визите Гумилева к Мережковским писалось очень много, начиная с развернутого комментария Г. П. Струве к настоящему письму (Неизд 1980. С. 155–162) — и кончая многочисленными «беллетризованными» гумилевскими биографиями последних лет. Помимо письма Гумилева об этой трагикомической истории в брюсовской корреспонденции имеются свидетельства З. Н. Гиппиус в письме от 8/21 января 1907 г. (см. комментарий к стр. 59–61 № 11 наст. тома) и Андрея Белого в письме от 14/27 февраля 1907 г. («Познакомился с Гумилевым. Может быть, письма его интересны, но общий облик его — «панычи — ось сосулька!» (Гоголь. «Вий»), и сосулька глупая» (Переписка <В. Брюсова> с Андреем Белым (1902–1912) / Вст. статья и публ. С. С. Гречишкина и А. В. Лаврова // Валерий Брюсов. М., 1976. (Литературное наследство. Т. 85). С. 402)). Следует добавить, что Брюсов впоследствии ставил себе в заслугу, что он все же не поддался этому всплеску негативных эмоций. «Я взял под свое «покровительство» в редакции «Весов» Н. Гумилева, — писал он в заметке 1913 г., — и решительно защитил его от столь же решительно отрицательных его оценок (которые высказывала, например, З. Гиппиус)» (<Об отношении к молодым поэтам> // Валерий Брюсов. М., 1976. (Литературное наследство. Т. 85). С. 206). Поведение Зинаиды Николаевны Гиппиус (1869–1945) при этой первой встрече определило дальнейшее отношение к ней Гумилева. Лично они фактически не общались, хотя Гумилев анонимно послал «для отзыва З. Н. Гиппиус» свое стихотворение «Андрогин» незадолго до отъезда из Парижа в 1908 г. (см. № 38 наст. тома и комментарий к нему) — и получил на этот раз самые лестные оценки. Очень вероятно, что аноним был известен Гиппиус и она делала таким образом примирительный «жест», который Гумилев «мстительно» проигнорировал. Что касается отношения Гумилева-критика к творчеству З. Н. Гиппиус, то он отзывался о нем весьма редко и сдержанно (см. № 28 в т. VII наст. изд. и комментарий к нему). Гиппиус, по-видимому, также надолго запомнилась нелепость первой встречи (см. комментарий к стр. 59–61 № 11 наст. тома), и она также в более поздние годы почти не отзывалась о Гумилеве; но, конечно, не могла не признать его литературное значение. П. Н. Лукницкий приводит рассказ об одном литературном собрании (?): «на Бассейной ул. (очевидно, имеется в виду — в Доме литераторов, существовавшем с конца 1918 г. — Ред.), где З. Гиппиус оказалась рядом с ним, она очень кокетливо и игриво просила у него беспрестанно огня. Николай Степанович зажигал спичку, но не показывал вида, что узнает З. Гиппиус» (Лукницкий П. Н. Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой. Т. 1. 1924–1925 гг. Paris, 1991. С. 193–194). Дмитрий Владимирович Философов (1872–1940) — публицист и критик; о его совместной жизни с Мережковскими в эти годы см.: Зобнин Ю. В. Жизнь и деяния Дмитрия Мережковского. СПб., 2004. С. 143–145). В отличие от З. Н. Гиппиус Философов и в дальнейшем продолжал язвительно отзываться о «декаденте» Гумилеве (см.: Философов Д. Новая критика // Русское слово. 22 апреля 1911) и об акмеистах как «врагах символизма и художества вообще» (см.: Философов Д. Акмеисты и Н. П. Неведомский // Речь. 17 февраля 1913). Что же касается Дмитрия Сергеевича Мережковского (1865–1841), то взаимная антипатия между ним и Гумилевым с этого момента сохранялась до конца жизни поэта, тем более что несколькими месяцами позже Мережковский наотрез отказался печатать произведения Гумилева (см. № 54 наст. тома и комментарий к нему). В критическом наследии Гумилева, включающем едва ли не все «поэтические имена» эпохи, в том числе — не только «второго», но даже и «третьего» рядов, — имя Мережковского не упомянуто ни разу (!), а уже перед самым трагическим концом Гумилев (опять-таки не называя имени) упомянет о выступлениях Мережковского в эмигрантской прессе как о действиях человека «не сознающего, что он делает, или не уважающего самого себя» (см. № 171 наст. тома и комментарий к нему). Если учесть, что как раз в 1906–1907 гг. Мережковский в Париже лихорадочно ищет «учеников-неофитов», не гнушаясь заводить самые «невероятные» знакомства, то его откровенно хамское поведение во время визита юного поэта кажется необъяснимым «затеменением разума». «Гумилев был едва ли не единственным из молодых писателей 1900-х годов, который мог бы действительно, без оговорок и серьезно принять «проклятые вопросы» Мережковского как «свое». Вопрос о духовной состоятельности человека и человечества в нарождающейся апокалипсической цивилизации постиндустриальной эпохи для него с ранней юности был не темой для модных «декадентских» рассуждений, а действительно «самым нужным, хлебным, чревяным, плотяным, кровным...». Вступая в литературу, он сравнит себя с рыцарем, ищущим Божью правду, — «конквистадором в панцире железном», променявшим золото Эльдорадо на «звезду долин, лилею голубую», — и если он, по свидетельству Ахматовой, «мальчиком поверил в символизм, как люди верят в Бога», то, конечно, потому что думал: в символизме — Бог (здесь уж, наверное, не обошлось без чтения книг Мережковского) <...> Гумилев в 1907 году — tabula rasa, на нем можно было «написать» что угодно, тем более что он и сам того желал, целиком предоставляя себя в распоряжение maitr’а. Мережковский, который мог возиться с десятками потенциальных «последователей» — вплоть до беглых «потемкинцев», — иметь дело с Гумилевым не захотел. Что произошло бы в противном случае — представить сложно (сослагательного наклонения история не имеет), но ясно, что русская культура XX века пошла бы по иному пути, нежели то получилось» (Зобнин Ю. В. Жизнь и деяния Дмитрия Мережковского... С. 163–165). Об отношениях Гумилева с Андреем Белым см. комментарии к № 14 в т. VII наст. изд. и к № 93 наст. тома. Стр. 26–27, 30–31. — Французское словосочетание bete noire означает «пугало», «жупел», «предмет ненависти»; фраза c’est ma bete noire — «как бельмо на глазу». Гумилев, как кажется, не до конца улавливал значения этой идиомы. Стр. 42. — Визит Гумилева к французскому поэту Р. Гилю состоялся лишь 9 октября 1907 г. (см. № 20 наст. тома и комментарий к нему; о «предыстории» этого первого визита см. также №№ 16, 19 наст. тома и № 3 раздела «Письма к Н. С. Гумилеву» наст. тома). Стр. 43–44. — «Иван Иванович Щукин (1869–1908) — искусствовед, профессор филологии, живший постоянно в Париже с 1893 г. В «Весах» опубликовал 17 рецензий, автор книги «Парижские акварели» (СПб.: тип. А. С. Суворина, 1901). А. Белый описал его так: «...Иван Иванович Щукин, брат капиталиста московского; тот был брюнет; этот — бледный блондин; тот живой; этот — вялый; <...> в «Весах» появился ряд корреспонденций о Лувре за подписью «Щукин», написанных остро, со знанием дела; Иван Иванович служил в Лувре; он был награжден красной ленточкой (знак «легиона» почетного); он, давно переехав в Париж, у себя собирал образованных снобов, ученых, артистов, писателей» (Белый А. Между двух революций. М., 1990. С. 155). Страстный коллекционер картин, Щукин истратил все состояние на покупку произведений искусства. Накануне банкротства он покончил с собой» (ЛН. С. 428; добавим, что все рецензии Щукина в «Весах» появились в №№ 1–7 за 1905 г. О его кончине см. комментарий к стр. 12–13 № 31 наст. тома). Стр. 44–45. — Поэт, драматург и философ Николай Максимович Минский (настоящая фамилия — Виленкин, 1855–1937), активный участник революции 1905–1907 гг., находился в то время в Париже в эмиграции. Встреча, должно быть, была мимолетной и Минскому не запомнилась. В воспоминаниях о Гумилеве Минский относит свое знакомство с поэтом лишь к 1914 г. (см.: Николай Гумилев в воспоминаниях современников. С. 169–172). Непосредственных свидетельств о встречах Гумилева с Бальмонтом в годы «первого Парижа» нет, хотя возможно, что таковые — на уровне «салонного общения» — и были. См. № 6 наст. тома, а также комментарий к № 10 в т. VII наст. изд. Стр. 46–53. — Имеется в виду журнал «Сириус». «Речь идет о Мстиславе Владимировиче Фармаковском (1873–1946) и А. И. Божерянове, отвечавших за критический и художественный отделы двухнедельного журнала искусства и литературы «Сириус». Кроме них, в оформлении журнала принимали участие художники Семен Исаакович Данишевский (1870–1944; № 1), Яков Иванович Николадзе (1876–1951; № 1) и А. Финкельштейн (№ 3). Вышло всего три номера, причем в последнем составе редакции Божерянов не значился» (ЛН. С. 428). Подробнее о журнале — «первом примере издательской деятельности поэта» — см: Николаев Н. И. Журнал «Сириус» (1907 г.) // Исследования и материалы. С. 310–316, а также комментарий к № 1 в т. VII наст. изд. «На обложке указано, что «Сириус» — двухнедельный журнал. Но, вопреки распространенному мнению, появление трех номеров растянулось на три месяца. Первый номер вышел во второй половине января 1907 г.; второй, скорее всего, в феврале; третий — в конце марта — начале апреля» (Николаев Н. И. Журнал «Сириус»... С. 314). Стр. 54–55. — Брюсов на эту просьбу не откликнулся. Стр. 66–67. — В течение 1907 г. художественная проза Гумилева печаталась только в «Сириусе»; лишь в конце года в «Весах» появилась его заметка «Выставка нового русского искусства в Париже» (№ 3 в т. VII наст. изд.; Весы. 1907. № 11).

11

При жизни не публиковалось. Печ. по автографу.

Неизд 1980 (публ. Г. П. Струве), Полушин, ЛН.

Автограф — РГБ. Ф. 386. К. 84. Ед. хр. 18.

Дат.: 1/14 февраля 1907 г. — авторская датировка.

Письмо вложено в конверт, адресованный: «Russie. Москва. Театральная пл., д. Метрополь. Редакция «Весы». Его Высокородию Валерию Яковлевичу Брюсову». На конверте имеется надпись: «Paris De part». Штемпель почтового отделения Парижа — 18.02.07. Штемпель московской экспедиции городской почты — 05.02.07. В подлиннике письма у Гумилева ошибка в дате — «14 января» (стр. 1). Датировка от 14 февраля соответствует почтовому штемпелю приложенного конверта и подтверждается содержанием (по сравнению с упоминанием журнала «Сириус» в № 10 наст. тома).

Стр. 3. — Имеются в виду сборник Брюсова «Земная ось. Рассказы и драматические сцены (1901–1906)» (М.: «Скорпион», 1907) и, очевидно, открытка или фотокарточка портрета Брюсова, исполненного М. Врубелем по заказу Н. П. Рябушинского для «Золотого руна». Портрет был выставлен в Париже, на выставке Дягилева (см. комментарий к № 7 наст. тома; подробнее об этом портрете см. очерк Брюсова 1912 г.: «Последняя работа Врубеля» (Брюсов В. Дневники. Автобиографическая проза. Письма. М., 2002. С. 242–249)). Стр. 3–4. — Родители Брюсова — Яков Кузьмич Брюсов (1848–1907) и Матрена Александровна Брюсова (урожденная Бакулина, 1846–1920). Я. К. Брюсов продолжал родовое торговое дело, однако его «купечество» сочеталось с «интеллигентскими» наклонностями типичного «шестидесятника», над рабочим столом которого, по воспоминаниям сына, постоянно висели портреты Н. Г. Чернышевского и Д. И. Писарева. Мать будущего «вождя символизма» также не была чужда словесности: ее отец Александр Яковлевич Бакулин активно занимался «сочинительством», писал романы, стихи и басни (страсть к писательству Брюсов унаследовал от деда). О родителях Брюсова см.: Брюсов В. Я. Из моей жизни. Моя юность. Памяти. М., 1927. С. 10–12; Брюсова И. М. Материалы к биографии Валерия Брюсова // Брюсов В. Я. Избранные стихи. М.-Л., 1933. С. 119. «Я. К. Брюсов в январе-июле 1907 г. лечился во Франции. В феврале 1907 г. В. Брюсов писал отцу в Париж:

Парижанин новоявленный,

Вспомни град, тобой оставленный,

Здесь все то же до сих пор!

Все мы ждем, теряя веру,

Конституцию, холеру,

Патриарха и собор.

(РГБ. Ф. 386. К. 69. Ед. хр. 16. Л. 9)

До начала февраля 1907 г. вместе с Я. К. Брюсовым в Париже была и Матрена Александровна. 10 февраля она вернулась в Москву, но в мае снова выехала во Францию, чтобы сопровождать тяжело больного Якова Кузьмича при возвращении на родину» (ЛН. С. 430). Стр. 7–9. — Фотографическая часть гумилевской иконографии, действительно, поразительно скудна. Тем не менее «отвращение к фотографии» Гумилев переборол летом того же года, когда, по свидетельству Ахматовой, подарил ей в Севастополе свою фотокарточку — с надписью из «Жалобы Икара» Бодлера («Mais brule par l’amour du beau / Je n’aurai pas l’honneur sublime / De donner mon nom a l’abime / Qui me servira de tombeau») (Записные книжки Анны Ахматовой (1958–1966). Москва; Torino, 1996. С. 68). См. также рассказ О. А. Мочаловой о «фотографическом послании» Гумилева летом 1916 г. (№ 142 наст. тома и комментарий к нему). Стр. 9–11. — Скорее всего, под «знакомым художником» подразумевается «издатель» «Сириуса» М. В. Фармаковский (см. о нем № 2 в т. VII наст. изд. и комментарий к нему). Однако его стилизованный портрет Гумилева «во фраке» (воспроизведенный на фронтисписе наст. тома), находящийся ныне в музее ИРЛИ, был написан лишь год спустя, в первые месяцы 1908 г. Стр. 11–13. — Хотя на титульном листе обозначен 1907 г., «Земная Ось» вышла в свет в декабре 1906 г. Брюсов высылал экземпляры близким себе литераторам в первую декаду января 1907 г. Стр. 14. — Рассказ «Республика Южного Креста» был ранее опубликован в «Весах» (1905. № 12. С. 25–46; этот номер «Весов» вышел одновременно и как № 1 за 1906 г.). Стр. 14–15. — Рассказ «Теперь, когда я проснулся» был опубликован в альманахе: Северные цветы на 1902 год, собранные книгоиздательством «Скорпион». М., 1902. С. 61–69. Стр. 15–18. — «Последние мученики» — единственный рассказ «Земной оси», ранее не издававшийся. Вопроса о «стильной прозе» касался сам Брюсов, отметив в «Предисловии» к своему сборнику, что рассказ «В подземной тюрьме» «более напоминает стильные подделки Анатоля Франса, чем подлинные итальянские новеллы...». Статья Гумилева по-видимому не была написана (возможно — из-за скорого прекращения «Сириуса»). Стр. 18–21. — Возможно, что это первое критическое замечание Гумилева в адрес его учителя также было в какой-то мере подсказано «Предисловием» к «Земной оси». Ср.: «Никто не знает лучше меня и острее меня не чувствует недостатков этой книги. <...> Я чувствую, что на многих страницах мне не удалось выдержать единого стиля и что там, где мне приходилось говорить от своего лица, проза часто лишена той крылатости и той уверенности движения, которая необходима ей в не меньшей степени, чем стиху...» Короткий рассказ «Мраморная головка» (впервые — Русский листок. 6 января 1902. № 5), в сущности, представляет собой монолог осужденного за кражу старика, представленный от первого лица «обрамляющим» его «адвокатом-повествователем». Стр. 21–23. — Эта просьба была проигнорирована Брюсовым. Стр. 30–31. — Ср. заметку «От редакции» в № 1 «Сириуса»: «Издавая первый русский художественный журнал в Париже, этой второй Александрии утонченности и просвещения, мы считаем долгом познакомить читателей с нашими планами и взглядами на искусство...» (см. стр. 1–3 № 1 в т. VII наст. изд.). Не исключено, что уподобление «философам Александрии» было навеяно чтением эстетического манифеста О. Уайльда «Критик как художник» (см. комментарий к №№ 6 и 44 наст. тома; ср., к примеру: «...нет ни одной формы искусства, употребляемой в наши дни, которая не дошла бы к нам от критического духа Александрии, где эти формы либо стали шаблонными, либо были изобретены, либо усовершенствованы. Я говорю «Александрия» не только потому, что именно в ней греческий дух приобрел самосознательность, <...> но потому, что именно к этому городу, а не к Афинам обратился Рим за своими прообразами, а благодаря выживанию латинского языка <...> уцелела и вся наша культура»). Стр. 43. — Новообразование «интерность» произведено Гумилевым от франц. «interne» — «внутренний» и означает, очевидно, «скованность», косность (см.: ЛН. С. 429). Впрочем, возможно, это описка Гумилева, и данное слово следует читать как «инертность». Стр. 44–47. — Возможно, что из этого первоначального замысла возникли впоследствии стилизованные скорее под романы В. Скотта рассказы «Золотой рыцарь» и «Дочери Каина» (см. №№ 5 и 6 в т. VI наст. изд. и комментарии к ним; см. также комментарий к № 5 в т. VI наст. изд.). Стр. 48–50. — По поводу этих строк П. Н. Лукницкий писал: «Гумилев не умел отступать перед неудачами — они распаляли его. Все горести, провалы, отчаянья он пытается обратить себе на благо, все обогащает душу, и поэтому неудач — нет, они — лишь барьер перед новой высотой» (Жизнь поэта. С. 45). И, действительно, менее чем через год он пишет Брюсову, что чувствует себя в состоянии «исполнить Вашу просьбу и в неограниченном количестве присылать статьи, рассказы и пр.» (см. стр. 17–19 № 25 наст. тома). Стр. 56–58. — Следующая публикация стихов Гумилева в «Весах» состоялась в седьмом (июльском) номере за 1907 г., в который вошли ст-ния: «Императору» (№ 52 в т. I наст. изд.), под заглавием «Императору Каракалле», «Каракалла» (№ 53 в т. I наст. изд.), под заглавием «Император» и «Маскарад» (№ 62 в т. I наст. изд.) (Весы. 1907. № 7. С. 9–14). Стр. 59–61. — З. Н. Гиппиус изложила свои впечатления от визита Гумилева в письме к Брюсову от 8/21 декабря 1907 г.: «О Валерий Яковлевич! Какая ведьма «сопряла» вас с ним? Да видели ли уже Вы его? Мы прямо пали. Боря имел силы издеваться над ним, а я была поражена параличом. Двадцать лет, вид бледно-гнойный, сентенции — старые, как шляпка вдовицы, едущей на Драгомиловское. Нюхает эфир (спохватился!) и говорит, что он один может изменить мир. «До меня были попытки... Будда, Христос... Но неудачные». После того как он надел цилиндр и удалился, я нашла № «Весов» с его стихами, желая хоть гениальностью его строк оправдать ваше влечение, и не могла. Неоспоримая дрянь. Даже теперь, когда так легко и многие пишут хорошие стихи, — выдающаяся дрянь. Чем, о, чем он вас пленил?» (Валерий Брюсов. М., 1976. (Литературное наследство. Т. 85). С. 691). Как отметили Р. Д. Тименчик и Р. Л. Щербаков, «с таким же пренебрежением упоминает Гумилева Д. В. Философов в статье «Дела домашние»: «Г-да декаденты страшно боятся, как бы их не перепутали. Мы не только должны твердо знать, что Балтрушайтис с Ликиардопуло не похожи на Гумилева (есть и такой), но помнить, в дружбе ли они между собой или в ссоре» (Товарищ. 23 сентября 1907. (№ 379)» (ЛН. С. 431). Впечатление от злополучного визита Гумилева также нашло отражение в коллективной драме З. Н. Гиппиус, Д. С. Мережковского и Д. В. Философова «Маков цвет» (впервые опубликована: Русская мысль. 1907. № 11). Гумилев выведен здесь в виде эпизодического персонажа четвертого действия (Париж. «Октябрь 1906 года») Ивана Ивановича Гущина (в списке действующих лиц — «Очень юный поэт, высокий, лицо мертвенное. Голос подкошенный, шеей не ворочает от подпирающих его воротничков»). Наиболее «значительная» реплика Гущина сводится к следующему: «Я к вам, профессор, за указаниями. Я изучаю античную мифологию. Особенно культ Митры и Астарты. Услыхав, что вы тут, я и взял на себя смелость обратиться к вам за некоторыми литературными указаниями...» (Гиппиус З. Н. Собрание сочинений. Т. 4. М., 2001. С. 430, 440). Стр. 61–64. — Приезд Гумилева в Россию был, прежде всего, связан с тем, что в начале 1907 г. А. А. Горенко дала согласие выйти за него замуж. 2 февраля 1907 г. она писала С. В. фон Штейну: «Я выхожу замуж за друга моей юности Николая Степановича Гумилева. Он любит меня уже 3 года, и я верю, что моя судьба быть его женой. Люблю ли его, я не знаю, но кажется мне, что люблю. Помните, у В. Брюсова: