Полное собрание сочинений. Том 27.
Шрифт:
И юнош хочется сказать это, и онъ непремнно прямо сказалъ бы это. Но вотъ сначала съ удивленіемъ юноша слышитъ вокругъ себя толки о бывшей войн не какъ о чемъ-то постыдномъ, какою она ему представляется, а какъ о чемъ-то не только весьма хорошемъ, но необыкновенномъ; слышитъ, что защита, въ которой онъ участвовалъ, было великое историческое событіе, что это была неслыханная въ мір защита, что т, кто были въ Севастопол, слдовательно, и онъ — герои изъ героевъ, и что то, что онъ не убжалъ оттуда, такъ же какъ и артиллерійская лошадь, которая не оборвала недоуздка и не ушла, что въ этомъ великій подвигъ, что онъ герой. И вотъ сначала съ удивленіемъ, потомъ съ любопытствомъ мальчикъ прислушивается и теряетъ силу сказать всю правду — не можетъ сказать противъ товарищей, выдать ихъ; но все-таки ему хочется сказать хоть часть правды, и онъ составляетъ описаніе того, чт`o онъ пережилъ, въ которомъ юноша старается, не выдавая товарищей, высказать все то, чт`o онъ пережилъ. Онъ описываетъ свое положеніе на войн, вокругъ него убиваютъ, онъ убиваетъ людей, ему страшно, гадко и жалко. На самый первый вопросъ, приходящій въ голову каждому: зачмъ онъ это длаетъ? зачмъ онъ не перестанетъ и не уйдетъ? — авторъ не отвчаетъ. Онъ не говоритъ, какъ говорили въ старину, когда ненавидли своихъ враговъ, какъ евреи филистимлянъ, что онъ ненавидитъ союзниковъ; напротивъ, онъ кое-гд показываетъ свое сочувствіе къ нимъ, какъ къ людямъ-братьямъ. Онъ не говоритъ тоже о своемъ страстномъ желаніи добиться того, чтобы ключи Іерусалимскаго храма были бы въ нашихъ рукахъ, или даже, чтобы флотъ нашъ былъ или не былъ. Вы чувствуете, читая, что вопросы жизни и смерти людей для него несоизмримы съ вопросами
Несмотря на то, что подразумвается то, что такъ какъ жертвовать своею цлостью и жизнью хорошо, то вс т страданія и смерти, которыя встрчаются, служатъ въ похвалу тмъ, которые ихъ переносятъ, чувствуется, что авторъ знаетъ, что это неправда, потому что онъ свободно не жертвуетъ жизнью, а при убійств другихъ невольно подвергаетъ свою жизнь опасности. Чувствуется, что авторъ знаетъ, что есть законъ божій: люби ближняго и потому не убій, который не можетъ быть отмненъ никакими человческими ухищреніями. И въ этомъ достоинство книги. Жалко только, что это только чувствуется, а не сказано прямо и ясно. Описываются страданія и смерти людей, но не говорится о томъ, чт`o производитъ ихъ.
35 лтъ тому назадъ и то хорошо было, но теперь уже нужно другое.
Нужно описывать то, чт'o производитъ страданія и смерти войнъ для того, чтобы узнать, понять и уничтожить эти причины.
«Война! Какъ ужасна война со своими ранами, кровью и смертями!» говорятъ люди. «Красный крестъ надо устроить, чтобы облегчить раны, страданія и смерть». Но вдь ужасны въ войн не раны, страданія и смерть. Людямъ всмъ, вчно страдавшимъ и умиравшимъ, пора бы привыкнуть къ страданіямъ и смерти и не ужасаться передъ ними. И безъ войны мрутъ отъ голода, наводненій, болзней повальныхъ. Страшны не страданія и смерть, а то, что позволяетъ людямъ производить ихъ. Одно словечко человка, просящаго для его любознательности повсить, и другого, отвчающаго: «хорошо, пожалуйста, повсьте», — одно словечко это полно смертями и страданіями людей. Такое словечко, напечатанное и прочитанное, несетъ въ себ смерти и страданія милліоновъ. Не страданія, и увчья, и смерть тлесную надо уменьшать, а увчья и смерть духовную. Не Красный крестъ нуженъ, а простой крестъ Христовъ для уничтоженія лжи и обмана.
Я дописывалъ это предисловіе, когда ко мн пришелъ юноша изъ юнкерскаго училища. Онъ сказалъ мн, что его мучаютъ религіозныя сомннія, онъ прочелъ «Великаго инквизитора» Достоевскаго, и его мучаетъ сомнніе: почему Христосъ проповдывалъ ученіе, столь трудно исполнимое. Онъ ничего не читалъ моего. Я осторожно говорилъ съ нимъ о томъ, что надо читать Евангеліе и въ немъ находить отвты на вопросы жизни. Онъ слушалъ и соглашался. Передъ концомъ бесды я заговорилъ о вин и совтовалъ ему не пить. Онъ сказалъ: «но въ военной служб бываетъ иногда необходимо». Я думалъ — для здоровья, силы, и ждалъ побдоносно опровергнуть его доводами опыта и науки, но онъ сказалъ: «Вотъ, напримръ, въ Геокъ-Тепе, когда Скобелеву надо было перерзать населеніе, солдаты не хотли, и онъ напоилъ ихъ, и тогда...» Вотъ гд вс ужасы войны: въ этомъ мальчик съ свжимъ молодымъ лицомъ и съ погончиками, подъ которыми аккуратно просунуты концы башлыка, съ вычищенными чисто сапогами и его наивными глазами и столь погубленнымъ міросозерцаніемъ!
Вотъ гд ужасъ войны!
Какіе милліоны работниковъ Краснаго креста залчатъ т раны, которыя кишатъ въ этомъ слов — произведеніи цлаго воспитанія!
10 М[арта] 89.
* [ПЕРВАЯ РЕДАКЦИЯ ПРЕДИСЛОВИЯ К КНИГЕ А. И. ЕРШОВА «СЕВАСТОПОЛЬСКИЕ ВОСПОМИНАНИЯ АРТИЛЛЕРИЙСКОГО ОФИЦЕРА».]
А. И. Ершовъ прислалъ мн свою книгу: Севастопольскія воспоминанія артиллерійскаго офицера, прося прочесть и высказать произведенное этимъ чтеніемъ впечатлніе. Первое, т. е. прочесть ее, я не могъ не сдлать. Стоило мн открыть, начать читать — и не могъ оторваться до конца, переживая вмст съ авторомъ пережитое 35 лтъ тому. Второе же, высказать произведенное на меня этимъ чтеніемъ впечатлніе, мн очень хочется, потому что впечатлніе это очень сильное. — Я сказалъ, что читая переживалъ съ авторомъ пережитое 35 лтъ тому назадъ — пережитое это было и все то, чт'o описываетъ авторъ, но и то, чт'o не описываетъ авторъ, но то, чт'o всегда интересне всего во всякой книг, то, чт`o само собой передается читателю — душевное состояніе [221]писавшаго. Душевное состояніе это очень сложное, очень трогательное и очень поучительное. Я испыталъ его и потому [222]могу понять его.
Воспоминанія объ этомъ состояніи и было то сильное впечатлніе, испытанное мною при чтеніи этой книги, и его то я и попытаюсь высказать.
Одно изъ самыхъ странныхъ, вмст самыхъ значительныхъ явленій человческой жизни, явленій, отъ которыхъ зависитъ большая доля того зла, отъ котораго страдаетъ человчество, состоитъ въ, назову это, въ перекувырканіи человческой природы. Перекувырканіе это состоитъ въ томъ, что человкъ вмсто того, чтобы руководиться въ своей практической дятельности, въ своихъ поступкахъ, дятельностью [223]своей духовной природы, человкъ, не обдумавъ прежде, отдается весь извстной практической дятельности и, потративъ часть своей жизни, духовную дятельность свою устремляетъ на оправданіе этой практической дятельности, и обсудивъ ихъ подъ вліяніемъ воспитанія, примръ жизненнаго гипнотизма совершаетъ извстныя поступки. Человкъ усиліями воспитанія натолкнутъ на книжную, учебную деятельность. Не успвъ одуматься и потративъ лучшіе года жизни на заучиваніе того, что въ книгахъ, онъ близорукимъ, безмускульнымъ, съ разбитыми нервами, убогимъ человкомъ очунается въ 30 лтъ и задаетъ себ вопросъ о томъ, какое высшее призваніе человка и какая цна той дятельности, въ жертву которой онъ уже принесъ себя. Изъ 1000 такихъ людей едва ли у одного изъ такихъ людей достанетъ искренности оцнить свое положеніе, остальные же признаютъ то, во имя чего они принесли себя въ жертву, безспорно заслуживающимъ этихъ жертвъ, и вся духовная деятельность ихъ направляется на доказательство того, что они, не выбирая, выбрали то самое, что было нужно. Это явленіе повторяется во всхъ проявленіяхъ жизни человческой. Мальчикъ воспитывается въ понятіяхъ о томъ, что высшая доблесть — военная, не успетъ онъ очнуться, опомниться, какъ онъ уже въ красивомъ мундир, въ эполетахъ; миліонъ солдатъ, вс, встрчаясь съ нимъ, вытягиваются и вс должны покоряться ему, женщины заглядываются на его мундиръ, сабля гремитъ по тротуару. Но къ этому еще можно отнестись критически. Но вотъ выдаютъ раціоны золотомъ, комплектуются батальоны, и полки съ музыкой идутъ въ походъ, съ готовностью ранъ и смерти. Идутъ въ походъ, начинается война, и мальчику отрываютъ об ноги. Фельдмаршалъ навшиваетъ крестъ, вс восхваляютъ героя, и выдаютъ пенсію. И вотъ герой задаетъ себ вопросъ: хорошо ли быть героемъ? Отвтъ несомнненъ, тмъ боле, если война еще кончается такъ, какъ кончилась война 12 и 15 годовъ, или война Нмцевъ съ Французами. Міръ усмиренъ, всему этому обязанъ онъ намъ. Отечество усилено и прославлено, и всему этому обязаны намъ. Даже и если ноги не оторваны или хоть одна или глазъ выбитъ, и человкъ повязанъ чернымъ платкомъ. Если даже и ничего не попорчено въ человк, но знакъ отличія на груди или сабл, то всетаки не можетъ быть сомннiя въ пользе, разумности всей прошедшей дятельности, и изъ 10 000 едва ли не вс будутъ направлять всю свою духовную дятельность не на то, чтобы опредлить свои будущіе поступки, а на то, чтобы оправдать прошедшіе. Такъ это было всегда, такъ это было въ Севастопольскую войну, но съ нкоторой особенностью производили именно то сложное трогательное и очень поучительное душевное состояніе, которое испытывалъ авторъ воспоминаній и которое испытывалъ и я, когда читалъ книгу. Мальчикъ [224]прямо изъ [225]военно-учебнаго заведенія,
гд все внушало ему, что настоящее, истинное дло есть одно военное — остальное все случайности — мальчикъ выходитъ и попадаетъ въ Севастополь. Происходитъ это при Никола Павлович, когда дйствительно совстно было быть штатскимъ и ни у какого смльчака не поднималась рука нетолько на Генерала, но на офицера, когда военное сословіе было нчто священное. Мальчикъ, настроенный на то, что высшая доблесть есть доблесть военная, попадаетъ въ Севастопольскую бойню. Подвигъ съ его стороны совершается — онъ отдаетъ свою жизнь, ставится въ условіе, гд больше шансовъ быть убитымъ, чмъ остаться живымъ, и чувствуетъ, что онъ сдлалъ то, чт'o должно было съ этой стороны. И у него посл возвращенія его оттуда начинаетъ дйствовать его духовная сторона — мысль, соображая и то, чт'o онъ сдлалъ, и во имя чего онъ сдлалъ. И вотъ тутъ является именно въ Севастопольскую войну цлый рядъ обстоятельствъ, которыя мшаютъ убдительности доказательствъ о томъ, что то, чт'o было длано имъ, этимъ офицеромъ, и было то самое лучшее, чт'o онъ и долженъ былъ длать. Длаетъ возможнымъ сомнніе, во 1-хъ, то, что не искалченъ человкъ, не испорченъ безнадежно, ему только 20 лтъ, и потому не дано вполн такихъ залоговъ, при которыхъ нтъ возврата и надо уже какъ никакъ оправдывать заплаченную цну. Во 2-хъ, особенное свойство самой войны севастопольской — подвиговъ дятельныхъ никакихъ не было, да и быть не могло. Никого нельзя было спасать, защищать, никого даже нельзя было наказывать, никого удивлять нельзя было. Вс подвиги сводились къ тому, чтобы быть пушечнымъ мясомъ, и если длать что, то длать дурное, т. е. стараться длать видъ, что не замчаешь страданій другихъ, не помогать имъ, вырабатывать въ себ холодность къ чужимъ страданіямъ. И если что и длать, то или посылать людей на смерть, или вызывать ихъ на опасность. Въ 3-хъ, единственный мотивъ всей войны, всей гибели сотенъ тысячъ былъ Севастополь съ флотомъ. И этотъ Севастополь былъ отданъ, и флотъ потопленъ, и потому простое неизбжное разсужденіе: зачмъ же было губить столько жизней? невольно приходило въ голову. Въ 4-хъ, въ это самое время умеръ Николай, и т глухо ходившіе толки о неустройств не только войска, но и всего въ Россіи, о ложномъ величіи этаго царствованія, разоблаченномъ Севастополемъ, посл смерти Николая стали всеобщимъ говоромъ, и разсужденіе о томъ, что если не было силъ, то не надо было и начинать войны, невольно напрашивалось каждому. —Мы герои, мы вернулись изъ ада Севастополя, мы перенесли вс эти неслыханные труды и опасности. Это неслыханная, геройская защита. Все это чувствуется, и не хочется отказаться отъ заплаченной такимъ рискомъ жизни роли, но вмст съ тмъ ясно, опредленно сказать, въ чемъ состояли подвиги, кром какъ въ томъ, въ чемъ состоялъ подвигъ всякой артиллерійской лошади, которая стоитъ въ своемъ мст, не обрывая недоуздка, ничего придумать нельзя было, кром того, что много убивало другихъ людей и въ спину, и въ грудь, и въ ноги, и въ голову, и во вс части, и вотъ въ описаніяхъ нкоторая натяжка, и какъ предположеніе, что зачмъ это все длалось, это вс знаютъ, а я только описываю, какъ. [226]И вотъ отъ этаго эта простота описанія и отсутствіе въ большой степени вранья военнаго и ложнаго пафоса въ этомъ, какъ и въ большинств описаній Севастопольской войны. [227]Ошибаюсь я или нтъ, но Севастопольская война положила въ русскомъ обществ замтное начало сознанію безсмысленности войнъ. И пускай война турецкая какъ будто не считалась съ опытомъ, даннымъ Севастопольской войной.
————
[ВОЗЗВАНИЕ.]
25 мая 1889.
[228]Нельзя медлить и откладывать. Нечего бояться, нечего обдумывать, какъ и что сказать. Жизнь не дожидается. Жизнь моя уже на исход и всякую минуту можетъ оборваться. А если могу я чмъ послужить людямъ, если могу чмъ загладить вс мои грхи, всю мою праздную, похотливую жизнь, то только тмъ, чтобы сказать людямъ братьямъ то, что мн дано понять ясне другихъ людей, то, что вотъ ужъ 10 лтъ мучаетъ меня и раздираетъ мн сердце.
Не мн одному, но всмъ людямъ [229]ясно и понятно, что жизнь людская идетъ не такъ, какъ она должна идти, что люди мучаютъ себя и другихъ. [230]Всякій человкъ знаетъ, что для его блага, для блага всхъ людей нужно любить ближняго не меньше себя, и если не можешь длать ему того, что себ хочешь, не длать ему, чего себ не хочешь; и ученіе вры всхъ народовъ, и разумъ, и совсть говорятъ тоже всякому человку. Смерть плотская, которая стоитъ передъ каждымъ изъ насъ, напоминаетъ намъ, [231]что не дано намъ вкушать плода ни отъ какого изъ длъ нашихъ, что смерть всякую минуту можетъ оборвать нашу жизнь, и что потому одно, что мы можемъ длать, и что можетъ дать намъ радость и спокойствіе, это то, чтобы всякую минуту, всегда длать то, что велитъ намъ нашъ разумъ и наша совсть, если мы не вримъ откровенію, и откровеніе Христа, если мы вримъ ему, то есть, если ужъ мы не можемъ длать ближнему того, что намъ хочется, не длать ему, по крайней мр, того, чего мы себ не хотимъ. — И какъ давно, и какъ всмъ одинаково извстно это, [232]и несмотря на то не длаютъ люди другимъ, чего себ желаютъ, а убиваютъ, грабятъ, обворовываютъ, мучатъ другъ друга люди и вмсто того, чтобы жить въ любви, радости и спокойствiи, живутъ въ мученіяхъ, горести, страх и злоб. [233] И везд одно и тоже: люди страдаютъ, мучаются, стараясь не видть той безумной жизни, [234]стараются забыться, заглушить свои страданія и не могутъ, и съ каждымъ годомъ все больше и больше людей сходитъ съ ума и убиваетъ себя, не будучи въ силахъ переносить жизнь, противную всему существу человческому.
Но, можетъ быть, такова и должна быть жизнь людей. Такъ, какъ живутъ теперь люди съ своими императорами, королями и правительствами, съ своими палатами, парламентами, съ своими миліонами солдатъ, ружей и пушекъ, всякую минуту готовыхъ наброситься другъ на друга. Можетъ быть, такъ и должны жить люди съ своими фабриками и заводами ненужныхъ или вредныхъ вещей, на которыхъ, работая 10, 12, 15 часовъ въ сутки, гибнутъ миліоны людей, мущинъ, женщинъ и дтей, превращенныхъ въ машины. Можетъ быть, такъ и должно быть, чтобы все больше и больше пустли деревни и наполнялись людьми города съ ихъ трактирами, борделями, ночлежными домами, больницами и воспитательными домами. Можетъ быть, такъ и должно быть, чтобы все меньше и меньше становилось честныхъ браковъ, а все больше и больше проститутокъ и женщинъ, въ утроб убивающихъ плодъ. Можетъ быть, такъ и должно быть, чтобы сотни и сотни тысячъ людей сидли по тюрьмамъ, въ общихъ или одиночныхъ камерахъ, губя свои души. Можетъ быть, такъ и надо, чтобы та вра Христа, которая учитъ смиренію, терпнію, перенесенію обидъ, дланію ближнему того, чего себ хочешь, любви къ нему, любви къ врагамъ, совокупленію всхъ во едино, можетъ быть, такъ нужно, чтобъ вра Христа, учащая этому, передавалась бы людямъ [235]учителями разныхъ сотенъ враждующихъ между собою сектъ въ вид ученія нелпыхъ и безнравственныхъ басенъ о сотвореніи міра и человка, о наказаніи и искупленіи его Христомъ, объ установлении такихъ или такихъ таинствъ и обрядовъ. Можетъ быть, что все это такъ нужно и свойственно людямъ, какъ свойственно муравьямъ жить въ муравейникахъ, пчеламъ въ ульяхъ, и тмъ и другимъ воевать и работать для исполненія закона своей жизни. Можетъ быть, это самое нужно людямъ, таковъ ихъ законъ. И можетъ, требованіе разума и совсти о другой, любовной и блаженной жизни, — можетъ быть, это требованіе мечта и обманъ, и не надо и нельзя думать о томъ, что люди могутъ жить иначе. Такъ и говорятъ нкоторые. Но сердце человческое не вритъ этому; и какъ всегда, оно громко вопіяло противъ ложной жизни, призывало людей къ той жизни, которую требуютъ откровеніе, разумъ и совсть, такъ еще сильне, сильне, чмъ когда-нибудь, оно вопіетъ въ наше время. [236]
Прошли вка, тысячелтія — вчность времени, и насъ не было. И вдругъ мы живемъ, радуемся, думаемъ, любимъ. — Мы живемъ, и срокъ этой жизни нашей по Давиду 70 крошечныхъ лтъ, пройдутъ они, и мы исчезнемъ, и этотъ 70-лтній предлъ закроетъ опять вчность времени, и насъ не будетъ такими, какими мы теперь, ужъ никогда. И вотъ, намъ дано прожить эти въ лучшемъ случа 70 лтъ, а то можетъ быть только часы даже, прожить или въ тоск и злоб или въ радости и любви, прожить ихъ съ сознаніемъ того, что все то, что мы длаемъ, не то и не такъ, или съ сознаніемъ того, что мы сдлали, хотя и несовершенно и слабо, но то, именно то, что должно и можно было сдлать въ этой жизни.