Полное Затмение

Тропинка, петляя, свернула влево, заложила крюк обратно к часовне. Они повернули туда. Ещё сто футов, по-прежнему молча, и небольшая полянка. Остановились. Вокруг полянки росли высокие плотные кусты. На одной стороне — деревянная скамейка, грубо вырезанная из бревна. Уотсон устало улыбнулся нацистам и сказал:

— Садитесь, ребята.

Нацисты посмотрели на бревно с подозрением, понимая, что волглая древесина запачкает им униформу. Но сели.

Неожиданно тот, что постарше, облизал губы и проговорил:

— Наверно, не надо было нам так сюда заявляться. Понимаю, сюда по приглашению вход. Но нас каждый раз заворачивали, когда я писал письма. Я подумал, что напрямую к преподобному Крэндаллу будет проще. Но если вы нас прогоните, то, ну, мы уйдём, что ж поделать.

— Вам пока никто не приказывал уйти, — спокойно ответил Уотсон. Вытащил из кармана чистый, аккуратно сложенный носовой платок и тщательно высморкался.

— Видите ли, — продолжил он, — вы нам проблему создаёте. — Подделываясь под их провинциальный говорок, он скорее дружески подтрунивал, чем издевался. — Смотрите, как оно выходит. Вас допустили туда, куда не должны были допускать. Просто промашка вышла. И вообще-то мы виноваты. Но активистов вашего толка не стоит публично связывать с преподобным Крэндаллом. Это не очень хорошо для пиара. Вы даже и знать-то не должны были, как его найти. Я лишь надеюсь и уповаю, что никто вас не увидел тут в таком прикиде, ребята. Теперь вот ещё что: нельзя допустить, чтоб вы отсюда уехали и начали трепаться, где Рик живёт. Потом, вы представляете и другую угрозу нашей безопасности. Мы не желаем, чтобы тут шатались люди, которые, возможно, чувствуют себя отверженными и обижены на преподобного. Особенно если эти люди в прошлом пытались кого-то взорвать. — Под взглядом Уотсона молодой нацист побледнел. — Видишь ли, мальчик мой, мы уже всё про тебя разузнали. Мы знаем, где живут твои близкие и друзья. Кому ещё вы рассказали о своём открытии?

— Никому больше! — возмутился старший нацист. — Я понимал, что это совершенно секретная информация.

Уотсон улыбнулся и покосился на Сэквилля-Уэста. Старый эсбэшник пожал плечами.

— Верю, — сказал Уотсон, — но мы... этим займёмся.

Тот, что помоложе, долго сдерживался, но наконец его прорвало:

— Вы говорите, что нам должно быть стыдно за нашу униформу? Она символизирует наше мученичество во славу арийской расы! Мы парии, мы это понимаем, но мы носим её, потому что так правильно! Остальные люди во всём мире сношаются с животными! Белые мужчины и женщины трахаются с чёрными животными, мешают арийскую кровь с кровью обезьян!

— Весьма цветастое определение, — заметил Уотсон, ловко выудив из носа соплю свёрнутым платком. — Вы знаете, кое в чём я с вами даже согласен.

— Кое в чём!? — Юный нацист озирался, доведённый до белого каления видом равнодушных лиц и непроницаемо безликих шлемов. Он позволил себе сорваться на вопль: — Ну что, я думаю, пора поговорить начистоту! Вы тут вообще верите в Триумф Белой Расы или нет, а?!!

Уотсон задумчиво разглядывал носовой платок.

— Полагаю, ты заслуживаешь ответа... по крайней мере... Мальчик мой, ответ — да и нет. Я лично верю, но моя вера отлична от твоей. Видишь ли, я верю, что негры — действительно низшая раса, хотя бы в известном смысле. К примеру, некоторые исследователи пытаются доказать, что их генетические параметры не обеспечивают достаточного коэффициента интеллекта. Но эти выводы небесспорны, и, если появится грамотное опровержение их, я внимательно прислушаюсь к нему. Возможно, негры и вправду обладают достаточным интеллектом. Возможно, они немногим ниже нас. Я не знаю ответа. Рик Крэндалл тоже не знает. Что важнее, ответ нас и не интересует. Да, мы считаем бесконтрольное межрасовое спаривание скверным явлением, ведущим к генетическому загрязнению, но не обязательно потому, что другие расы от природы низшие, а потому лишь, что интербридинг вносит слишком много неконтролируемых переменных в генетический процесс.

— Генетический процесс! Вы что, всерьёз верите в эволюцию? — выплюнул молодой нацист.

Его старший спутник упёрся локтями в колени и опустил голову на руки.

Теперь он застонал и замотал головой.

— Элвуд, прошу тебя, не надо развивать эту тему.

— Ну, мы верим, что генетика — Орудие Господне, — сказал Уотсон. Фыркнул, будто вспомнив чью-то шутку, и продолжил: — Возможно, в начале Бог действительно создал мир за семь дней. Как и сказано в Писании. Но потом, после того, как Адам и Ева были изгнаны из Эдема, Господь переложил часть здешней работы на генетику. — Он откашлялся, и Свенсон, наблюдавший за ним, понял, что Уотсон ни на грош не верит в креационизм.

У него даже настроение поднялось, и он чуть не рассмеялся вслух.

— Фактически, — продолжал Уотсон, оседлав любимого конька, — мы считаем расизм, в уместной трактовке термина, достойным инструментом административной политики будущего мирового правительства. И мы в точности представляем себе, как использовать для реализации наших планов общественный феномен, который историки именуют фашизмом. Но вы, господа, допускаете роковую ошибку, путая цель и средства. Вдобавок... эмблемы, избранные вами для самоидентификации, в настоящее время неприемлемы. Неадекватные люди, щеголявшие ими в прошлом, пропитали их социальным ядом.

— Неадекватные? — юноша был искренне шокирован. — Вы имеете в виду Адольфа Гитлера?

Было похоже, что он сейчас лопнет от ярости.

Старый нацист простонал:

— Блядь, Элвуд, заткнись. Просто завали хлебало.

— Гитлер? — передёрнул плечами Уотсон. — Гитлер был сумасшедшим. Что ещё хуже, он оказался неэффективным дилетантом... впрочем, тут можно поспорить, указав, что ему удалось уничтожить шесть миллионов евреев, и этим он оказал нам всем несомненную услугу — эти люди были шибко умны, чтоб от них вышла польза. Но в остальном...

Юноша вскочил, из глаз его брызнули слёзы.

— Я не хочу больше ничего такого слышать!

— А тебе не придётся, — ответил Уотсон ласково и отошёл в сторонку.

Сэквилль-Уэст тоже отошёл подальше. Свенсон автоматически повторил его движение.

Не ты, Свенсон, тебе туда же, куда им.

Свенсон оцепенел.

И понял, что голос прозвучал лишь в его воображении. К нему никто не обратился. Голос был галлюцинацией, порождённой задавленным ужасом, неотступным подозрением, что его заманили сюда, чтобы казнить...

Парочка нацистов вскочила и кинулась наутёк. Охранники прицелились и выстрелили. Самое страшное, что произошло всё почти беззвучно.

Автоматы были снабжены глушителями. Раздалось лишь мягкое икающее шипение, когда двое нацистов буквально взорвались под автоматными очередями: словно некая волшебная сила открыла в их телах краны кровотока, заставила танцевать и плясать... в утренней тишине...

Затем они рухнули, свалились на бревно друг возле друга.

Я бы радоваться должен, подумал Свенсон. Ещё двое нацистов сдохли. Убиты своими же. Стейнфельду даже пули тратить не пришлось.

Но он не чувствовал ничего, кроме грызущей немоты.

Ему представилось тело прекрасного меднокожего подростка в канаве. Издырявленное пулями.

А затем — картина с изображением святого Себастьяна, вкривь и вкось истыканного стрелами...

О нет, подумал он. О Господи, нет, только не это. У меня эрекция.

Тошнота отхлынула.

Появился четвёртый охранник с двумя мешками для тел.

— Куда их? — услышал Свенсон свой далёкий голос.

— У нас тут рядом крематорий, — ответил Уотсон. — Как раз пригодится.

— Ты только время потерял, проповедуя им, — заметил Сэквилль-Уэст. Его молчание отдавало печалью.

Уотсон улыбнулся.

— Где же твои чувства, Сэк? Сердца у них бились где надо, в конце-то концов. В любом случае, думаю, что присутствующий здесь мистер Свенсон прояснил для себя некоторые тонкие моменты нашей доктрины.

Несколько мгновений все молчали.

Свенсон поднял голову и попытался разглядеть солнце за сплетением нависших ветвей. Небо над оголёнными сучьями было однообразно стального оттенка. В лесу стояла тишина, и нарушал её лишь поразительно неестественный звук, с каким застёгивались мешки для трупов.