Полное Затмение

Он покачал головой.

— Ничего подобного. Думаю, вы рискуете выронить вожжи. Думаю, вы недооцениваете силу людского гнева. Иррациональность их поведения. Они далеко зайдут, дальше, чем вам кажется. Их нужно остановить, или мы тут все подохнем.

— А ты недооцениваешь Прегера. — В тоне её проскользнуло почти религиозное почитание, когда она произнесла Прегера. — Он всё это распланировал. Я уполномочена передать тебе благодарность Прегера за то, как ты манипулируешь толпами. У тебя прирождённый талант. Ты нам пригодишься, будь то на Земле или в Колонии. Можешь воспринимать это как гарантию оплаты твоих услуг.

Она развернулась и пошла прочь.

Охранник остался на месте, между Бонхэмом и ван Кипс. Он следил за ним. Он был начеку.

Бонхэм тоже развернулся и на негнущихся ногах побрёл прочь, по высокой траве, в разбитый на открытом простанстве парк. Навстречу попался патруль МКВА на маленькой машинке вроде автомобильчика, в каком мячи для гольфа возят. Лучи фонариков рыскали в потёмках.

Ткните в меня фонариком, подумал Бонхэм, и увидите моё нутро.

Патруль без особого интереса подсветил его фонариком и уехал дальше. Им, видимо, уже сообщили, кто он. Тут все знали, кто он.

Он им пригодится, так она сказала. Вот дерьмо. Господи ты Боже мой.

Он вернулся к развилке и прошёл по коридору из прозрачного пластика к Техсекции.

Там должен быть охранник, на полпути к... Нет. Теперь он ближе к двери, нагнулся вперёд. Слушает.

По коридору неслось эхо воплей. Крики исходили из-за дальней относительно охранника двери. Охранник поспешил туда. Бонхэм прикусил язык, чтобы не предостеречь его. Охранник достиг двери, вытащил тазер и открыл её.

Вспышка красного света.

Свечка! подумал Бонхэм. Охраннику в живот угодила бутылка с коктейлем Молотова и разорвалась. Вторая ударила в шлем.

Микрофон шлема усилил жуткий вопль.

Охранник сложился пополам в своей броне — человек-факел, словно пришедший из видений какого-нибудь мистика древности. Он потянулся к поясу за огнетушителем, но гелеобразное содержимое второй бутылки уже размазалось по шлему, и амбал ослеп. По идее, скафандры охранников должны быть огнеустойчивы, но активисты подпольного движения разработали специальный состав, проедающий огнеупорную синтетику доспехов и воспламеняющий её. Огонь подполз к закреплённым у охранника на поясе гранатам со слезоточивым газом. Те взорвались и осыпали его шрапнелью осколков. Охранник повалился навзничь в языках пламени, и в него угодил третий снаряд. Бонхэм обошёл несчастного сторонкой, но тепловая волна коснулась его лица. Воняло нефтью и горящей пластмассой. Пластик шипел и трескался, расползаясь в пламени, но звук этот перекрывали крики штурмовика.

С некоторым опозданием сенсоры переборок среагировали на возгорание. Завыли сирены, присоединяясь к воплям горящего человека. Система пожаротушения заработала, но как-то спорадически: там и сям по стене. Её испортили хулиганы, и пена из огнетушителя не достигала горящего охранника. Зеркальная маска проплавилась.

Бонхэм подумал, что на броне, надо полагать, сэкономили. Не должна она загораться так легко. Шлем тоже частично прогорел, показались черты лица. Интересно, думал Бонхэм, кто это с ним сделал. Мои люди? Или провокаторы Прегера готовят почву для военного положения? Что, если скаф этого бедолаги загорелся так легко, потому что должен был загореться?

Бонхэм повернулся, чтобы пуститься в бегство. Когда он прогорает, понимаешь, что внутри брони человек, сказал он себе. Всего-навсего человек.

Охранник перестал дёргаться в агонии. Подоспел бусик с другими ВАшниками. Дым был чёрен, как гнев.

• 15 •

Влюблённость наступала постадийно.

На первой стадии Свенсон отрабатывал отдельные движения, крутя в голове разные картинки для поддержания эрекции, чувствуя себя, словно в спортзале при упражнении на поднятие тяжестей; на второй стадии он начал находить известное удовольствие в её угловатой нескладной фигуре и погрузился в бездумное пустотное наслаждение генитального соития; на третьей стадии его стали посещать видения.

Он воплощал эти галлюцинации с ней — и с меднокожим послушником, которого бессилен был отличить от Эллен Мэй.

Он видел...

Она была крупная женщина, угловатая, напряжённая, и Свенсон видел, как наклоняется над ней, входит в неё сзади... а потом перед глазами его возникало видение молотка, вбивающего гвоздь в дерево.

Теперь молоток дырявил гвоздём мужскую ладонь.

Мысленная точка зрения отдалялась от пробитой ладони, демонстрируя мужскую руку на перекладине грубого деревянного креста, бессильно обвисшее на столбе тело.

Око взмывало ввысь, в далёкие воспоминания: он видел Первую Скорбную Тайну. Свенсон (то есть отец Стиски) учил никарагуанских детей, как правильно произносится слово розарий. Ему приходилось объяснять, каким образом повторение молитв на каждом «десятке» чёток сопряжено с медитацией над определёнными библейскими событиями Тайн. Радостные Тайны, Скорбные Тайны, Славные Тайны [36] . Иногда дети пугались, когда он учил их Скорбным Тайнам. Вероятно, видели нечто страшное в глазах доброго священника. Скорбные Тайны повествуют о муках Христа. Первая Скорбная Тайна: предсмертное борение Иисуса в Гефсиманском саду, меднокожего Иисуса, испанского метиса, скорбящего о грехах мира. Следом Вторая Скорбная Тайна: Иисуса окружают стражники, и злобные евреи приговаривают Его к распятию. Далее Третья Скорбная Тайна... Свенсон видел Иисуса, влачащего крест Свой на Лобное место. И Скорбная Тайна Распятия: Иисуса прибивают ко кресту, гвозди пронзают Его ладони, вонзаются в дерево, молоток бьёт по гвоздям, сочленяя Его плоть с плотью древесной, загоняя гвозди в дерево, вонзая всё глубже, немилосердно вбивая их, пока кровь...

36

Светлые Тайны, введённые в католический четник при св. Иоанне Павле II, не упоминаются. Отсюда следует, что Свенсон/Стиски принадлежал к католикам-традиционалистам, которые не считают эти молитвы обязательными для себя.

Он кончил.

Он закричал. Он вскрикнул от тоски и омерзения.

Ему представились двое нацистов: вот они преклоняют колени в часовне, а вот пулевые отверстия возникают у них в спинах, точно стигматы. Они умерли за грехи свои, подумал он, хотя сами не понимали этого.

Видение померкло. Эллен Мэй под ним, задыхаясь, выговорила:

— Ты в порядке?

— Да. Об этом позаботятся.

— Кто? Кто позаботится?

— Неважно. Я... я думал вслух.

Он усмехнулся, делая вид, что опьянён желанием.

— Ты меня совсем вымотала.

А и правда, что я имел в виду, говоря: об этом позаботятся?

Он что-то повторял вслух. Что-то из сказанного Уотсоном.

Они тогда сидели на кухне, пройдя туда через заднюю дверь. Эллен Мэй испекла хлеб из пшеничной смеси для хлебопечки. Её утренняя привычка. Она объясняла, что так «занимается медитацией». На Свенсона она при этом не глядела. Однажды так случилось, что она долго месила тесто, а потом подняла взгляд на Уотсона и спросила отсутствующим тоном:

— Ты разобрался с этими селюками?

Уотсон кивнул.

— Да, об этом позаботятся.

— Отлично. Не нравятся мне эти неотёсанные гитлерёныши, они Рика раздражают. Хочешь кофе?

Прислушиваясь к разговору, Свенсон подумал тогда, что Эллен Мэй хотела сказать: Ты их отослал прочь? Но нет, она имела в виду: Ты убил их? Таким тоном фермерша могла бы спросить мужа, зарезал ли тот молочного поросёнка к ужину.

Зачем переживать из-за казни неонацистов? В конечном счёте они получили по заслугам. Это были плохие люди, и в мире без них станет лучше.