Полтора метра счастья

— А вот теперь перейдём к подарку, — огорошил меня Химчан.

— Как, разве речь шла не о вот этой милахе в коробке?

— Нет, речь шла о новой коробке для всех милах, в том числе и нас с тобой. Я приглядел квартиру неподалёку от той каморки, где мы живём. Отдельная кухня, туалет и ванная раздельно, две уютные комнаты.

Я посмотрела на него с сомнением и мукой неразрешимого выбора. Он знал, как я привязана к нашему жилищу, как мне там здорово от тесноты, всегда скрепляющей нас воедино.

— Ты же знаешь, как я не хочу покидать эту берлогу.

— Знаю, поэтому и прошу вылезти из этой ракушки хотя бы в качестве подарка, иначе тебя оттуда не вытащить.

— Я немного суеверная, а если из-за большего пространства у нас отношения испортятся? Ты сможешь уходить в соседнюю комнату и работать там…

— Торжественно обещаю стучать по клавишам у тебя над ухом.

— А, ну это другой разговор, — улыбнулась я.

— Так что? Поедем завтра смотреть вдвоём? — Я ещё раз покосилась на спящего щенка. Выбрасывать его мы никогда не станем, с той секунды, как его нашёл Хим, его судьба, как члена нашей семьи, уже была предопределена. Но если в нашу комнату привести ещё одну собаку, там образуется дичайший запах животных, и соседки подадут в суд за нарушение санитарных норм.

— Поедем, — сдалась я, за что сразу же получила поцелуй.

— Ура! Спасибо.

Наконец-то пристегнувшись, мы выехали на дорогу и покатили домой, в Бруклин. Я принялась искать плюсы:

— В принципе, вторая комната — это хорошо, если кто-то приедет в гости, то ему будет, где остаться и переночевать. А ещё, если жалко что-то будет выбросить, но оно не будет нужно, то задвинем подальше, и всё. А ещё… — То, как я замолчала, привлекло внимание Хима, он повернулся ко мне и кивнул вопросительно, после чего опять сосредоточился на дороге. — Ещё… Анджелина сегодня сказала, что могла бы быть суррогатной матерью. Вообще, это ведь распространённая система детообеспечения в Штатах…

— Нет, — холодно отрезал Хим.

— Что — нет?

— Я говорил, и повторю: я не хочу детей, Шилла. До встречи с тобой большую часть людей я люто ненавидел, и мало что изменилось с тех пор. Я не люблю людей, понимаешь? И создавать ещё одного — не хочу.

— Но когда мы обсуждали усыновление, ты не был против…

— Как тебе объяснить? Ну, вот например, в буддизме нельзя есть мясо, рыбу, пищу животного происхождения. Почему? Потому что ради этого совершилось убийство. Но если ты приходишь в гости, где тебя не ждали, ты сильно голоден, а хозяева не вегетарианцы, и они кладут тебе кусок курицы на тарелку — ты можешь это съесть, не осквернившись, потому что ради тебя и из-за тебя никто не убит, жизнь уже была отнята, и нет смысла отказываться. Так для меня и с детьми. Ну, хорошо, если кто-то их уже произвёл до меня — пусть, но способствовать появлению ещё одного я не хочу.

— Все золотые помешаны на буддизме? — сменила я тему, видя, что Химчана не вдохновили мои планы, едва появившиеся в зачатке.

— С чего ты взяла?

— Да у Джейды там Санха с ума сходит, хочет сына буддистом воспитать.

— Вступающие в золотые в основном далёкие от религии люди, атеисты. Но цели и задачи золотых укладываются в некоторые концепции буддизма, хоть и образуют независимую философию. Когда начинается моральное обоснование поступков золотого воинства, другие религии просто не подойдут, потому что они рассматривают путь индивидуального спасения по цепочке «безгрешная жизнь» — «попадание в рай». Выступить в них мессией или духовным предводителем — получить анафему, потому что ты покусишься на место Иисуса или Мохамеда. Один — сын божий, другой — последний пророк, и повторения не предусматриваются, они запрещены. Буддизм же не запрещает совершенствоваться хоть до уровня бодхисаттвы, хоть до становления новым буддой — просветленным, он рассматривает спасение человечества, освобождение всех от страданий благими поступками каждого, там оговаривается даже роль животных, чего нет в христианстве или исламе. Меня привлекает именно этот аспект, что касается Санха — не могу сказать за него.

— Как всё сложно, я ничего не понимаю в этих теологических штуках.

— Не заморачивайся.

— И будь глупой? — нахмурила я театрально брови.

— Будь, какой хочешь, — притормозил он на перекрёстке и дотянулся чмокнуть меня в щёку, расслабив тем мою мимику, — всё равно будешь любимой.

Идеальное время

Апрель как обычно проносился, отмечаясь двумя событиями: днём рождения Химчана и Бомми. Девочке исполнилось два годика, и чествовать именинницу приходил всё тот же узкий круг самых близких. После ухода Хима и Шиллы, Херин отправилась мыть посуду, пока за дочками приглядывал Дэниэл. Сандра спала, а виновница торжества сидела на отцовских коленках, с сомнением поглядывая на последний кусок пирога — позариться или нет? Две задутые без маминой помощи свечки, сосчитавшие её годы, лежали рядом на тарелке.

— Ну что, дочь, за лицо? — потряс её на ноге Дэн. — Для отвязных вечеринок ещё рановато, но ты, судя по всему, ждала чего-то большего?

Бомми не обрадовалась подарку Херин, красивому зелёно-жёлтому платьицу, даже примерять его отказалась, закапризничав, что с ней вообще крайне редко случалось. Дэну пришлось отвести её потихоньку в сторону, пообещать купить игрушечный меч, который они видели в детском отделе, и тогда девочка пошла на мировую, вернулась к гостям, к маминому удовлетворению позволила нарядить себя и покружилась под восхищёнными взглядами, заговорщически поглядывая на отца.

— Спать не хочешь? — спросил её Дэниэл. Бомми отвлеклась от пирога и помотала головой, после чего перевела взгляд на папину руку, что её придерживала. Вся в татуировках, она вечно привлекала внимание. Тем более, недавно там появились две новые.

— Два… — нажала она пальцем на выбитую цифру и повела им дальше. — Два… восемь…

— Так, это не два и два, это сколько? — прервал её Дэн, вернув назад, к числу «двадцать два». — Сколько это, Бомми, а?

— Два и два?

— Два и два — это четыре, а это другое число, какое?

Девочка сосредоточенно уставилась на «двадцать два».

— Больше десяти?

— Больше, сладкая. Два раза по десять.

Ребёнок при слове «десять» выставил перед собой руки и посмотрел на пальцы. Ей уже объяснили, что пальцев у неё десять, и по ним можно считать. Она начала загибать их. Досчитала до десяти, разжала, сосчитала заново. Задумалась, впав в стопор.

— Десять и десять. Сколько? — посмотрела она на отца, сдавшись.

— Двадцать, зайка. Десять и десять — это двадцать. А ещё плюс два?

— Двадцать два! — радостно воскликнула Бомми, подняв руки вверх. Дэниэл улыбнулся.

— Верно. Двадцать второй год, восьмой месяц, двадцатое число. Дата рождения нашей Сандры. А выше на строчку? Ну-ка. — Золотой привлёк внимание дочери обратно к цифрам на татуировке. — Кто это у нас родился в апреле двадцать первого года?

— Я! — хлопнула себя по груди Бомми, довольно просияв.

— Точно! Вот вы у меня обе тут, всегда со мной. — Он подмигнул дочери. — Татуировки, касающиеся мамы, папа тебе не будет показывать, ладно? Они не в публичных местах.

— А почему цифры? — как и все дети, не вникающая в непонятные многословные монологи взрослых, Бомми опять затыкала в руку Дэна. — Почему наши рождения?

— Ну, сладенькая, я бы во всю грудь набил и ваши имена, но папина жизнь может вынудить его скрывать всё, что угодно, даже родственные связи, лучше не оставлять таких свидетельств. Мы же не палимся, помнишь, да? Пусть, если что, какие-нибудь засранцы думают, что у меня пароли от сейфов при себе набиты.

— Не палимся! — захохотала Бомми. Ей нравилось это слово, оно напоминало ей слово «пальба», иногда она их путала, но произносить всё равно любила.