Полвека любви

Трудная судьба выпала Юлии Яковлевне Шифриной. Полунищее детство в еврейском местечке близ Луганска («Спала в деревянном корыте под вешалкой», — напишет она спустя много лет). Детдом, рабфак, комсомол. О да, комсомол двадцатых годов — он был совершенно не похож на обюрокраченную организацию молодежи дальнейшего времени. Он был с идеалами, с резким отрицанием всего «старого», «дореволюционного», «отжившего». («Зачем нам учить проценты? Мы не буржуи. Пролетариям проценты не нужны».) Но начались большие стройки, понадобились специалисты технических наук. Шифрина выучилась на инженера, работала в Донбассе, Харькове, рассчитывала таблицы для Днепростроя первой очереди («Считали день и ночь, были только арифмометры…»).

Но душа ее рвалась к тем, кто менее всех были защищены от переворота жизни, — к детям. Десять лет Шифрина работала воспитательницей, а потом директором детдома. В послевоенные годы — опять на производстве, на восстановлении разрушенного народного хозяйства.

Она вырастила двоих детей, обе девочки — неродные. Одна — дочь умершей сестры, вторая — дочь почти незнакомой женщины, брошенной сожителем и скончавшейся при родах. Эта вторая и не знает, что неродная.

Все силы души отдала Юлия Яковлевна детям и мужу. Несколько лет назад муж, человек очень пожилой, спутался на курорте с молоденькой и ушел от Юлии Яковлевны. Она осталась одна в Воронеже. А дочь (вторая) со своим мужем, директором номерного завода, жила в Липецке. Каждое лето Шифрина забирала к себе трех внуков, нянчила их. Потом, по настоянию дочери, бросила в Воронеже хорошую квартиру и переехала в Липецк. Здесь сняла однокомнатную квартиру. Каждый день в 6 утра она в переполненном автобусе ехала к дочери. Покупала продукты, стряпала. Дочь, хоть и жила в полном достатке, не стеснялась тянуть у нее деньги. А пенсия у Юлии Яковлевны была — 120 рублей, и гонорары очень редки.

Натоптавшись у плиты, приготовив обед, она опять спешила к автобусу, ехала в липецкую писательскую организацию, там были у нее дела по линии местного отделения Литфонда. И только часов в 5–6 вечера Шифрина получала возможность сесть за пишмашинку.

Она подарила нам свои книги «Прошлое идет рядом» и недавно вышедшую «Я — взрослая». Обе — автобиографического характера, очень искренние и, я бы сказал, по-шолом-алейхемовски колоритные. Хорошие книги — добрые, как их автор.

Вот мы в воскресный день сидим у нее, Юлия Яковлевна угощает нас свежей рыбой.

— Дочь и зять, — говорит Юлия Яковлевна, — стесняются меня.

— Чего именно? — спрашиваю. — Еврейской темы в вашей книге?

— Не знаю, читал ли зять мою книгу. Я постаралась сделать так, чтобы она не попала в липецкий книготорг. Но может быть, читал. Или слышал… В общем, они стесняются… Моего вида, может быть, — добавляет Юлия Яковлевна тихо.

Закатное солнце сквозь прямоугольник незанавешенного окна заливает комнату розовым светом. Ровно, без тени осуждения, звучит голос старой женщины:

— Когда внук женился, я дала пятьсот рублей на свадьбу. Готовила, стряпала до последней минуты, уже гости пришли. А меня забыли пригласить за стол, и я ушла…

Так-то вот. Внук ее теперь инженер в Миассе. Летом приехал с женой в Липецк. Пришел как-то к Юлии Яковлевне: «Бабушка, мама говорит, что ты хочешь отдать нам свой холодильник». — «Ну, раз мама говорит, — ответила Юлия Яковлевна, впервые услышавшая о своем „хотении“, — так возьми». И увезли холодильник. Дочь обещала купить ей другой, но что-то не покупает, тянет…

— Ой, ну как же можно так? — огорчается Лида.

— Я ни в чем не могу ей отказать, — говорит Юлия Яковлевна. — Я же знаю, что она сирота.

— Для вас она сирота, но для нее же вы мать, правда? Если мать забывают пригласить за стол, то… Ой, ну что же это? Прямо каменный век…

— Ну уж нет, — говорю. — В каменном веке мать не забывали позвать к костру.

— Да, да, был же материнский род. Юлия Яковлевна, милая, почему вы ей прямо не скажете, что совесть надо иметь?

Юлия Яковлевна, грустно улыбаясь, пожимает плечами.

Она вознамерилась мне помочь. Я ей как-то сказал, что у нас с Лукодьяновым трудности с изданием книги (в ней были рассказы, из которых впоследствии сложился роман «Незаконная планета»). А у Шифриной были хорошие отношения с Воронежским издательством, там выходили ее книги. И она связала меня по телефону с заведующей отделом юношеской литературы этого издательства. Я спросил, интересует ли их фантастика. И услышал удивительный ответ:

— Вообще-то интересует. Но хочу вам сказать откровенно, чтобы не обнадеживать зря: комитет не разрешает нам издавать фантастику.

То, что я наблюдал в последние годы и о чем мы не раз говорили с Рафиком, а именно: фантастику втихую прикрывают, — это я услышал от официального лица в отчетливой формулировке. «Комитет не разрешает…» Речь шла о Госкомиздате РСФСР.

Этот комитет занимал важное положение в многослойной идеологической системе власти: контролировал издательства Российской Федерации. Его сотрудники — надзиратели по сути своей работы — тщательно просматривали тематические планы издательств и, если попадался неугодный по какой-либо причине автор, могли затребовать рукопись, отдать «под зарез» услужливому рецензенту и закрыть дорогу заявленной в плане книге. Или, если сомнительная, с их точки зрения, книга вышла, могли обрушить на нее разгромные рецензии.

Среди сотрудников комитета было немало бывших работников ЦК ВЛКСМ. А куда было еще идти выстаревшимся комсомольским начальникам, они ведь ничего больше не умели — только руководить идеологией. Не знаю, кто нацелил этих надзирателей на фантастику. Есть основания полагать, что целеуказание дали некоторые старые писатели-фантасты (прежде всего Александр Казанцев), недовольные тем, что читательский интерес переместился с их книг на книги новых авторов, шестидесятников. Они, монопольно владеющие принципом партийности литературы, сигнализировали: фантастика пошла куда-то не туда. Вместо того чтобы описывать светлое коммунистическое будущее, новые авторы пишут какие-то антиутопии, в которых хищные вещи искажают мораль… бюрократия занята лишь собой, забыв о народных нуждах… Действие происходит в вымышленных странах, но ведь — аллюзии… Это словцо стало наполняться угрожающим смыслом. Госкомиздатские надзиратели навострили уши.

Той же осенью был у меня откровенный разговор с Ниной Матвеевной Берковой, детгизовским редактором. Она подтвердила, что комитет запретил периферии издавать фантастику, но не потому, что на жанр наложен запрет, а потому, что много навыпускали халтуры.

Да, это так, халтуры под рубрикой фантастики навыпускали много. Но что, если где-нибудь в Омске или Липецке родится гениальный фантастический роман? Почему он должен повиснуть на колючей проволоке, преграждающей путь халтуре? И кстати, в Москве преспокойно издают фантастику, в которой с идеологией все в порядке, но вот беда — нет литературы.

— В центральных издательствах, — продолжала Беркова, — выпуск фантастики ограничен. Но не только фантастики — литературы вообще. От редакторов потребовали строжайше соблюдать качество…

Качество! Несколько раз Нина Матвеевна произнесла это слово. Под «качеством», конечно же, подразумевают лишь одно: прокрустово ложе идеологии. Писатель обязан писать только о дозволенном и быть бодрячком, оптимистом. Никаких аллюзий! Иначе редактор просто не возьмет в руки его рукопись.

Госкомиздатские надзиратели добрались и до нас с Лукодьяновым.