Полюшко-поле

– Может, велосипед прихватишь, - кивнул Семаков на прислоненный к палисаднику Надин велосипед.
– А то Песцову-то некогда отвозить его... Председатель! Временный, правда.

– Какой велосипед?
– переспросил Егор Иванович.

– Да ты что, не узнаешь? Твоей племянницы велосипед, агрономши!

– Надькин? А чего он здесь валяется? При чем тут председатель?

– Чудак человек!
– губы Семакова тронула снисходительная усмешка.
– На нем Песцов на работу приехал.

– Откуда?
– все еще недоумевая, спрашивал Егор Иванович.

– Говорят, возле реки в копнах спали... Вот он и торопился.

Вдруг Егор Иванович побагровел и угрожающе двинулся на Семакова.

– Сволочь!

– Полегче!
– Семаков отстраниться, растопырив пальцы.

– Блоха!
– Егор Иванович пошел прочь.

– Все-таки советую взять велосипед. А то чужие приведут, - очень вежливо сказал Семаков.

Егор Иванович вернулся, взял велосипед и, сдерживая ярость, процедил:

– Гнида...

"Ну ж я ей задам, срамнице!" И чем ближе подходил он к Надиному дому, тем сильнее кипела в нем ярость. Велосипед внес в сени и, сердито грохая сапогами, прошел в дом. Но Надя словно не заметила его; она приехала с Косачевского мыса, легла на койку поверх одеяла, запрокинув голову, и смотрела в потолок.

– Велосипед привез, - грозно сказал Егор Иванович.

– Спасибо.

– Валялся возле правления.

– Кто?

– Нехто! Совесть потеряла ты. Вот кто!

– Ты что это, дядя Егор?
– Надя присела на кровати и с недоумением уставилась на Егора Ивановича.

– А я-то, дурак старый, еще дорожку ему указывал. Способствовал. Думал, у вас как у порядочных людей. А вы уже в копнах ночуете!

– Ах, ты вот о чем! Это мое дело. Тебя оно не касается.

– Конечно, меня не касается!
– Егор Иванович всплеснул руками.
– Твои грехи-то глаза мне колют. На людей стыдно смотреть. Хоть бы седины мои пожалела.

Надя резко поднялась и подошла к Егору Ивановичу с побелевшим лицом.

– Стыдно, говоришь?! А мне, думаешь, не стыдно? А меня кто жалеет? Мне двадцать шесть лет... А у меня лицо-то задубело, как выделанная овчина... Круглыми днями мотаюсь на ветру, на жаре, на холоду... А ночью уткнешься в подушку да ревешь от тоски. Кому слово скажешь? С кем здесь пойдешь? С Сенькой-шофером, что ли?

– Ну, ты это другой оборот взяла, - сказал Егор Иванович, отступая.

– Тебя бы на мое место, небось другим голосом запел.

– Как бы там ни было, а линию свою держать надо.

– Наплевать мне на линию! Я жить хочу!..

– Сдурела ты совсем, баба. У всех на виду... Срам!

– Ну и пусть смотрят! А я буду, буду!..

– Эх ты, атаман.
– Егор Иванович вышел, хлопнув дверью.

Надя легла на кровать и зарыдала, комкая подушку.

27

Вот и прошли две недели, которые так много значили для Песцова. Он и раньше ходил по земле не гоголем, но все-таки, приезжая в колхозы, давал указания, продвигал в жизнь, так сказать, решения, вынесенные в кабинетах, то есть делал все то, что обычно делают люди его положения и круга, но теперь он как бы остановился и понял, что дальше он не пойдет по той дороге ни за какие коврижки.

"Какой-то странный заколдованный круг...
– думал Песцов.
– На все нам спускают планы. И нас не спрашивают: выгодно или нет? под силу ли? разумно ли? Двигай - и все тут... И мы никого не спрашиваем. Двигаем дальше... Мол, не по своей воле делаем... Мы тоже выполняем указания... Вот она спасительная веревка, за которую хватается каждый усердный исполнитель. И рассуждают: я что ж! Я выполняю указ. Меня заставляют прыгать. И через меня прыгают. Но кому нужна такая чехарда?"

А сможет ли он управлять таким сложным колхозом? Может быть, и нет. Но это не главное. Председатели найдутся. Та же Надя... Отменный председатель из нее может выйти. Может! Но для этого он, Песцов, должен прошибить стенку, которая отгораживает колхозника от земли... Председателю развязать руки. Это, главное, отныне и будет делать Песцов, где бы он ни находился в колхозе ли, если изберут, или в райкоме.

Он набросал на двух листках свои предложения - как поднять колхоз "Таежный пахарь", переписал поразборчивее и положил перед Семаковым.

– Если сочтете нужным, соберите партбюро, обсудим.

А вечером пошел к Егору Ивановичу. Там застал всю компанию звеньевых в сборе; сидели в горнице, и возле стола, и возле стен, и прямо на пороге, здесь и сам хозяин с сыновьями, Еськов, Лубников, Черноземов, Лесин, Конкин и четверо незнакомых Песцову. Один из них заметно выделялся старик с густой сивой шевелюрой, с огромной бородищей. Он степенно приподнялся с порога, подал руку и назвался:

– Никита Филатович Хмелев.

"Этому деду попадешься в руки - натерпишься муки", - подумал Песцов, пожимая необъятную ладонь таежного Геркулеса.

На столе стоял самовар, множество чашек с блюдцами. Прислуживали Ефимовна и Надя.

– Пожалуйте к столу, Матвей Ильич!
– пригласила хозяйка.
– Пирожка с гонобобелем отведайте.

– Вы откуда? С Оки, с Волги?
– радостно спрашивал Песцов.
– Это у нас там голубицу так называют.

– Да уж здешние, - махнула рукой Ефимовна.
– Маленькой оттуда вывезли меня родители.

– Откуда же у вас голубица? Она еще не созрела.

– А из погреба. С осени ставим, перемешаем ее с сахаром - она и стоит. Кушайте пирог. Чайку, пожалуйста!

Надя налила ему чашку густого фиолетового чая.

– А зачем мне чернила? Я писать не собираюсь, - дурашливо надув губы, Песцов глянул на Надю.

Она ответила такой счастливой улыбкой, так сузились и потемнели ее глаза, что Песцова точно горячей волной окатило.

– А мы решили выпить все чернила. Может, писучих поуменьшится. Не то больно уже много их развелось, - сказал Егор Иванович.

Песцов пил этот фиолетовый до красноты чай, заваренный из корня шиповника, чуть кисловатый, с вяжущим привкусом, и слушал неторопливую и, казалось бы, поначалу беспорядочную беседу колхозников.

– Волгин приехал... Говорят, в районную больницу заезжал.

– Да, плох Павлович-то.

– Ничего мужик был, проворный. В последние годы обмяк, а то круто завинчивал.

– В торговле мастерство имел.

– Да, мастер был... Вон чешский дизель купил и бросил... Сто пятьдесят тысяч кобелю под хвост.

– Проворный... Маслобойню схлопотал и вон под дождем бросил.

– Почему?

– Купить купили, а поставить - сил не хватает.

– А что дизель?
– Песцов вспомнил, как наткнулся однажды в деревянном пристрое электростанции на огромный ржавеющий дизель.