Помереть не трудно

— Князь Неясыть допустил появление в Москве неконтролируемого, едва оперившегося стригоя, — парировал Спичкин. — Он не обеспокоился тем, что новообращенному надо как-то кормиться, а лицензии у него нет… Так что можно это расценивать, как открытую провокацию.

— Сей стригой не принадлежит к Московской диаспоре, — теперь Гиллель поднялся со своего места. Его голос звучал громко и уверенно. — Не-жизнь выбрала его случайно. Это побочный эффект его противостояния с магом Лавеем.

— Значит, его кровь отравлена вдвойне, — упрямо затряс своей папкой Спичкин. — Все мы помним, какие беды обрушил на нас Лавей семьдесят лет назад. Помним, как тяжело было с ним справиться. А теперь нам говорят, что он создал птенца!.. — Советник обвёл взглядом ряды. — Разве мы желаем ещё одной схватки? С учеником Лавея?

— Я не сказал, что Стрельников был его учеником, — спокойно поправил Гиллель.

— Но это же очевидно, — пожал плечами Спичкин. — Зачем ещё Лавею обращать человека?

— Отчёт о том происшествии был предоставлен Совету ещё в прошлом месяце, — вдруг сказал со своего места отец Прохор. — Александр Стрельников проявил беспримерное мужество в борьбе с колдуном. Лишь благодаря его самоотверженности нам удалось обнаружить лёжку и принять своевременные меры против орд тератосов, едва не затопивших улицы Петербурга, — добавил он.

— Он добровольно стал одним из них, — Спичкин упёр кривой перст мне в грудь. Я понял, что секретарь прекрасно осведомлён о перипетиях нашего противостояния Лавею. — Стригой — существо, которое по определению принадлежит злу. Он не может испытывать высоких чувств и порывов души, ибо уже мёртв. Я лишь хочу довести до конца то, что уже случилось.

— Он прошел серебряное крещение! — выкрикнул отец Прохор. Голос подростка дал петуха, но никто и не подумал рассмеяться. — Он выжил после испытания гробом и серебром, и он никогда не пил кровь.

— Это так? — грозно спросил князь. Его глаза вперились в меня, словно дула пистолетов.

Я не мог произнести ни звука. Во рту так пересохло, что не получалось даже сглотнуть. Язык стал похож на кусок пемзы.

— Не совсем, — наконец совладал я со своим голосом. Этому человеку невозможно было солгать. Или даже утаить часть истины. — Чтобы выследить Лавея я должен был принять метку.

— Вот видите! — закричал Спичкин. — Единожды согрешив, он сделает это снова, — он обвёл зал безумным взором. — Стрельников может стать Владыкой, предводителем стригоев, какого не было вот уже триста лет — и представляет далеко не потенциальную, а весьма существенную угрозу. Которую я предлагаю искоренить в зародыше.

Зал заволновался. Я видел, как многие склоняли головы в знак согласия словам Спичкина.

— Я отдаю своё Слово за стригоя, — неожиданно сказал человек-медведь. — При жизни он был хорошим человеком, и в посмертии пока не совершил ничего дурного. В его груди бьётся благородное сердце.

— Я тоже отдаю своё Слово за стригоя, — словно эхо, откликнулся со своего места и Гиллель.

Я чуть выдохнул.

Это обсуждение, где все говорили так, словно меня и нет, изрядно пугало. Пугал Спичкин — своей целеустремленностью в попытках меня истребить он был похож на комодского дракона. Пугал князь Шуйский — своим равнодушием, своим беспристрастием он представлялся мне существом запредельным, которого заботы дольнего мира уже не касаются.

Пугал своим молчанием Алекс.

И когда я увидел, как упорно отстаивают мою жизнь Гиллель, отец Прохор и человек-медведь, имени которого я даже не знал, где-то под сердцем затрепетала надежда.

— Необходимы три поручителя, — взвизгнул Спичкин. А потом добавил, бросив взгляд на Владимира: — И они не должны быть дознавателями.

Со своего места опять поднялся отец Прохор.

— Я отдаю своё Слово за стригоя, — веско бросил он. И теперь в голосе его не осталось ничего от подростковой неуверенности. Передо мной вновь был высокий, чуть сутулый старец, в монашеской скуфейке, с белой, до пояса, бородой.

— Вы не можете, святой отец, — Спичкин заявил это триумфально, чувствуя своё превосходство и не скрывая этого. — Как лицо духовное, вы не имеете права вмешиваться в дела мирские.

— В данном случае я выступаю, как член Совета.

— К сожалению, я должен согласится с господином Спичкиным, — великий князь даже не поднял головы. Он смотрел вниз, на кончик своей шпаги, словно всё происходящее было ему глубоко неприятно. — Вы, как лицо духовное, имеете лишь совещательный голос, святой отец. Так что… — подняв голову, словно это был тяжкий груз, Шуйский обвёл взглядом кресла. — Кто-то ещё может поручиться за этого стригоя?

Я видел, как отвернулась, словно её это не касается, ведьма Матрёна. Как делает вид, словно что-то пишет в телефоне, Пантелей Степной. Владимир вцепился зубами в козырёк своей кепки…

Море лиц, чужих, пустых, равнодушных… Что им какой-то заезжий стригой? В конце концов казнь — это даже интересно. Будоражит нервы.

— Быть по сему, — великий князь стукнул кончиком шпаги в пол. Вместе с этим звуком куда-то провалилось и моё сердце. — Стригой Стрельников приговаривается к немедленному наложению «оков Справедливости» первой степени. Охрана! Приступить к исполнению приговора.

Не было никакого перехода. Никакой преамбулы. Вдруг големы, что стояли кругом сцены, у перил амфитеатра, одновременно протянули ко мне правые руки и из ладоней их брызнули, целясь в меня, лучи света.

Я назвал их лучами, хотя это был не свет. Это был неизвестный мне вид магической энергии, до того плотной, почти осязаемой, что она оставляла следы на сетчатке глаз и на коже. И болезненные, хотя и невидимые ожоги.

Эта энергия обвилась вокруг моей шеи подобием удавки и начала душить.

Я споткнулся. Упал на колени. Попытался схватить удавку руками, ослабить узел. Но пальцы чувствовали один только воздух.

В глазах потемнело. Грудь разрывала неимоверная боль, хотелось кричать — но лёгкие были пусты.

Лица на галереях слились в одно громадное, с жадными глазами пятно, в ушах установился глухой гул.

Я почувствовал, что умираю.

Каждая клеточка тела молила о глотке, хотя бы капле воздуха, сердце безуспешно гнало по венам пустую кровь…

Перед глазами вдруг вспыхнула серебряная вспышка, я почувствовал ожоги на лице, на руках, на спине…

Я вновь был в гробу. Опутанный цепями, без еды, без воздуха и без надежды. Как я тогда хотел жить! Вернуться к Мириам, вновь увидеть девчонок и Алекса…

Мысль о Мириам чуть не бросила меня в пучину отчаяния — я вдруг понял, что никакого будущего у нас нет. Но зато мысль о девчонках, о непримиримой Антигоне, всезнающей Афине и заботливой Амальтее неожиданно прибавила сил.

— Ты выжил, спутанный по рукам и ногам в гробу, — сказала Амальтея.