Попаданка ректора-архивампира в Академии драконов. Книга 2

– Возможно, тебе помог рыжий приятель? – предполагает Санаду.

Я только вздыхаю. Да, может, это Антоний вмешался, но вдруг наше сильное желание оказаться рядом с Марой или притянуть её к нам сработало бы?

Кошусь на Санаду.

Но вдруг я действительно не могла переместиться? Сижу на одной из полянок, а всё происходящее мне только кажется.

Но, с другой стороны, мы с Санаду обменялись кровью при поцелуе, и ощущения были точно такие, как при таком обмене. Я кровью чувствую, что рядом со мной именно Санаду.

Он тоже косится на меня и мягко улыбается:

– Мы как-нибудь справимся.

– У нас нет иного выбора, – соглашаюсь я.

Нарастающая тревога вынуждает нас ускорять шаг, крепче сжимать переплетённые пальцы.

Не сговариваясь, мы переходим на бег.

***

Теперь, когда бежим, наконец, появляются поляны. Или они просто следствие нашего волнения. Но некоторое время мы успешно минуем их прежде, чем коварные иллюзии успевают исказить пространство и запереть нас в себе.

Счастливый бег без испытаний прерывает случайность. Или не случайность, а подлянка полянки: я спотыкаюсь о корень. Санаду подхватывает меня, не позволяя распластаться на земле, но этой задержки достаточно, чтобы окружающие поляну деревья сомкнулись, образуя стены квартиры в знакомых обоях с бежево-серыми котиками.

Поддержавший меня Санаду ставит меня не на мох, а на пробковый ламинат – экологически чистый, тёплый и всё такое. Марку Аврелию он нравился.

Стискивая ладонь Санаду, оглядываю гостиную с тёмной мебелью и деревом в углу. Дерево это, спиленное в лесу и отшлифованное, здесь устроено для моего бельчонка – дедушка делал, тот самый, что его команде «тост» научил.

Ностальгия щемит сердце…

Вдруг меня так захлёстывает желанием рухнуть на диван перед телевизором и просто повтыкать в какую-нибудь земную ерунду, что ноги подгибаются.

Надеюсь, испытание заключается не в соблазне отдохнуть, потому что мы тут, по ощущениям, уже сутки носимся, и если физически я бодрячком, то морально хочется передышки. Отказаться от неё будет трудно.

Санаду оглядывает комнату. Отмечает и дерево для Марка Аврелия, и журналы эзотерического содержания на столике, возможно даже добротность мебели способен оценить, всё же он был на Земле.

А затем он пристально смотрит в дверной проём, чуть склоняет голову набок. И у меня сердце проваливается в бездну от дурного предчувствия, хотя умом понимаю – это всё иллюзия, что бы Санаду ни увидел там – это иллюзия. И всё же внутренности сжимаются от страха за родных: а если они пострадали? Кто-то умер? Или они меня потеряли и теперь переживают? А что с ними будет, если я умру здесь? Может, их после моего исчезновения больше не дурят магией, и они считают, что я мертва? Им же тогда очень больно сейчас. Всем моим родным.

Санаду сжимает мои дрожащие руки, и только теперь я замечаю, что меня потряхивает.

– Всё нормально, – уверяет он и притягивает мои руки к своим губам, нежно целует. – Это всего лишь иллюзия.

Словно в подтверждение ненормальности происходящего из глубины квартиры раздаётся всхлип, переходящий в вой. Меня пробирает до мурашек, до выкручивающей внутренности тошноты. Но прежде, чем рвануть на крик «Клёпочка!», я вцепляюсь в руку Санаду: разделяться нельзя.

Протаскиваю его за собой в дверной проём, миг судорожно оглядываю прихожую и бросаюсь в кухню, из которой и доносится страшный вой.

– Клёпочка! – надрывается сидящая за столом мама. – Девочка наша!

С одной стороны от неё с остекленевшим взглядом сидит отец, и из глаз его текут слёзы. Дед всхлипывает и шмыгает носом.

– За что же? – подвывает мама. – Такая молодая… за что?

– Родители не должны хоронить детей, – всхлипывает дед и закрывает глаза ладонью, а из-под неё по морщинам сползают слёзы.

Сердце разрывает, дыхания не хватает. Я бросаюсь к родным, но вместо того, чтобы врезаться в стол, прохожу сквозь него, словно привидение.

Привидение я и есть – прозрачное. Нематериальное. Мои родные тут, рядом, им больно, а я ничем не могу помочь. Не могу сказать, что жива.

– Клёпочка наша… – мама облокачивается на стол и прячет лицо в ладонях.

Мне всё труднее дышать: а что, если сейчас это происходит на самом деле? Что, если меня призраком переместили в нужное место? Что, если здесь не просто создают иллюзии, а отправляют в разные моменты жизни? И меня сейчас отправили на Землю посмотреть, что происходит с самыми близкими мне людьми…

Так.

Стоп.

Если они тоскуют по мне, считают погибшей, я должна сделать всё возможное, чтобы выбраться отсюда, вернуться на Землю и сказать, что жива.

Правда, у вампиров с этим проблемы, но я же не архивампир, как-нибудь проведу на Земле несколько часов, чтобы встретиться, всё объяснить.

Из Эёрана хотя бы письма смогу отправлять!

Мама опять воет в голос, папа склоняется к ней, его плечи вздрагивают от сдерживаемых рыданий, дедушка…

Зажмуриваюсь и затыкаю уши: нет! Не хочу это слышать и видеть, я должна отсюда выбраться, а не хоронить себя вместе с родными! Я выживу!

Вдавливая пальцы в уши, осознаю другое: Санаду нет. Я больше не держу его за руку.

Блин!

Распахнув глаза, поворачиваюсь: его нет на кухне.

Мы снова потерялись.

Э, нет! Так не пойдёт!

Сердце рвут рыдания близких, пробивающиеся сквозь заслон пальцев. Меня разворачивает, чтобы я видела их горе, но я зажмуриваюсь и сосредотачиваюсь на Санаду.

На ощущении его крови.

Опять нас разделило.

И снова я тянусь к частичке себя в нём. По кусочку откалываю прочие ощущения, оставляю только одно – чувство общности с Санаду.

Его присутствия.

Ощущения, что мы настолько связаны и цельны, что я могу дотянуться до него на любом расстоянии.

В этот раз я чётче улавливаю момент, когда сначала сердце, а потом всю меня, выворачивая, протаскивает через пространство, чтобы выбросить на расстоянии вытянутой руки от Санаду. Опять у меня от слабости подгибаются колени, состояние шальное, окружающее осознаётся не сразу.

Стоящий спиной ко мне Санаду колотит невидимую преграду кулаками. Его трясёт, я резко ощущаю его панику и понимаю, что моя паника от слёз родных могла быть усилена его страхом, потому что по ту сторону невидимой преграды на озарённой лунами лужайке Мара душит меня.