Поправки

Горка брюквенного пюре высилась на блюде, источая прозрачный желтоватый сок вроде плазмы или мозольной жидкости. Вареная свекольная ботва истекала медной зеленью. Сухая жаждущая корочка муки втягивала обе жидкости под печенку. Когда печенку отрывали от блюда, слышалось негромкое чмоканье. Промокшая нижняя корочка – омерзительно!

Чипперу представлялась жизнь девочки. Жить в холе и неге, носить фамилию Мейснер, играть в том доме и быть любимым, как девочка.

– Хочешь посмотреть, какую тюрьму я построил из палочек от мороженого? – предложил Гари.

– Тюрьму? Ну-ну, – отозвался Альфред. Предусмотрительный молодой человек не стал есть бекон в первую очередь, но и не допустил, чтобы он пропитался овощным соком. Предусмотрительный молодой человек эвакуировал бекон повыше, на край тарелки, и оставил его там в качестве стимула. Предусмотрительный молодой человек прожевал жареный лук – не слишком вкусно, но и не так плохо для разгона.

– Вчера у нас собиралась скаутская Стая, – сообщила Инид. – Гари, дорогой, мы посмотрим твою тюрьму после ужина.

– Он сделал электрический стул, – вставил Чиппер. – Для своей тюрьмы. Я тоже помогал.

– Да? Ну-ну.

– Мама получила несколько больших коробок с палочками, – продолжил Гари.

– От Стаи, – пояснила Инид. – Стае дают скидку.

Стая не вызывала у Альфреда особого уважения. Заправляли там папаши из тех, что «смотрят на жизнь просто», и мероприятия они спонсировали какие-то легкомысленные: выставки бальсовых самолетиков, или сосновых автомобилей, или бумажных поездов, где вместо вагончиков – прочитанные книги.

(Шопенгауэр: «Если тебе нужен надежный компас, чтобы выбрать путь в этом мире… приучи себя воспринимать этот мир как тюрьму, как своего рода исправительную колонию».)

– Гари, скажи еще раз, кто ты теперь, – попросил Чиппер (старший брат был в его глазах законодателем моды). – Ты – Волк?

– Еще одно достижение, и я стану Медведем.

– Но сейчас ты Волк?

– Волк, но по сути уже Медведь. Мне осталось только порулирование.

– Патрулирование, – поправила Инид. – Повтори: «Мне осталось только патрулирование».

– А не порулирование?

– Стив Дриблет сделал гильотину но она не работает, – продолжал Чиппер.

– Дриблет – Волк.

– Брент Персон сделал самолет, но он навернулся.

– Персон – Медведь.

– «Упал», милый, а не «навернулся».

– Гари, какая шутиха самая большая?

– М-80. А еще красная петарда.

– Вот бы раздобыть М-80, запихать в твою тюрьму и подорвать, а?

– Дружок, я не вижу, чтобы ты ел свою порцию, – сделал замечание Альфред.

Чиппер предался мечтам. Ужин перестал быть для него реальностью.

– Или семь М-80, – размахнулся он, – и подорвать все сразу или по очереди, здорово, а?

– Я бы поставил заряд в каждый угол и дополнительный запал, – подхватил Гари. – Соединил все заряды между собой и подорвал одновременно. Так лучше всего, верно, папа? Распределить заряды и поставить дополнительный запал, да, папа?

– Семь тысяч сто миллионов М-80! – крикнул Чиппер. – Бабах! Бабах! Бум!

– Чиппер, – умело переключила сына Инид, – расскажи папе, куда мы все вместе собираемся на той неделе.

– Стая идет в Музей транспорта, и я тоже пойду, – отрапортовал Чиппер.

– Инид! – скривился Альфред. – Зачем их туда вести?

– Беа сказала, детям будет там интересно.

Альфред недовольно покачал головой:

– Можно подумать, Беа Мейснер разбирается в поездах!

– Полезное мероприятие, – не сдавалась Инид. – Мальчики смогут посидеть в настоящем паровозе.

– Ничего у них нет, кроме дряхлого «Могаука» с «Нью-Йорк-Сентрал». И это отнюдь не раритет, а просто металлолом. Если мальчики хотят посмотреть настоящую железную дорогу…

– Поместить в электрический стул батарею и два электрода, – уточнил Гари.

– М-80!

– Нет, Чиппер, нужно включить ток, ток убьет приговоренного.

– А ток – это что?

– Ток появляется, если сунуть в лимон электроды из цинка и меди и соединить их.

О, этот прокисший мир! По утрам, глядя в зеркало, Альфред удивлялся, как молодо он выглядит. Иногда он заранее примерял к своему лицу гримасу страдающего геморроем учителя, угрюмую складку рта, свойственную жертвам артрита, но физически он все еще переживал пору расцвета, пору брожения, окисления жизни.

И есть еще радости – десерт, например. Ореховый пирог. Коричневая яблочная шарлотка. Хоть немного сладости в этом мире.

– Два локомотива и тормозной вагон! – настаивала Инид.

Реальность и истина остались в меньшинстве, мир стремится к своей погибели. Романтики вроде Инид не способны отличить подделку от подлинной вещи, низкокачественный, кое-как укомплектованный, рассчитанный на легкую прибыль «музей» от настоящей, честной железной дороги. Ему стало тошно.

– Нужно быть по меньшей мере Рыбой.

– Мальчики так этого ждут.

– Я бы мог стать Рыбой.

«Могаук», украшение нового музея, представлял собой как раз такой «романтический» символ. Железные дороги людям, видите ли, не угодили: променяли-де романтический паровоз на дизель. Люди ни хрена не смыслят в железных дорогах. Дизельный локомотив подвижнее, эффективнее, дешевле в эксплуатации. Люди ждут от железной дороги романтики, а потом возмущаются, если поезд едет слишком медленно. Таковы они все. Глупцы!

(Шопенгауэр: «Одно из худших проклятий нашей тюрьмы – сокамерники».)

Но ведь и сам Альфред скорбел об отошедшем в прошлое паровозе. Прекрасный железный конь! А музей, выставив «Могаук» на всеобщее обозрение, приглашает досужих зевак «смотреть на жизнь проще», сплясать на его могиле. Нечего горожанам рассуждать о железных конях! Разве они знали железного коня так близко, как Альфред? Разве влюбились в него раз и навсегда в глухом северо-западном уголке Канзаса, где рельсы были единственной связью с миром? И создатели музея, и посетители заслуживают презрения, потому что ничегошеньки не знают.