Пороки искусства
Шрифт:
Ито спросил, его голос звучал спокойно, но в нем уже чувствовалось напряжение, которое с каждым моментом нарастало.
– А может быть, так, что убийца воспринимает эту картину как похоть? – его вопрос был неожиданным, и он не мог не срезонировать в воздухе. Он взглянул на Такеши Окубо с настойчивостью, словно требуя ответа.
Окубо слегка приподнял брови, его взгляд стал задумчивым, и он несколько секунд молчал, изучая перед собой фотографию первой жертвы. В комнате повисла тишина, только звук часов на стене подчеркивал каждую секунду, словно бы сама атмосфера готовилась к откровению.
– Похоть, говорите? – наконец произнес Окубо, его голос стал чуть тише, более серьезным. – Возможно. Это одна из тех трактовок, которую не стоит сбрасывать со счетов.
Ито продолжал пристально смотреть на его лицо, пытаясь понять, что именно Окубо имел в виду. В словах директора музея была скрытая правда, которую он, возможно, не хотел признавать.
– В конце концов, для убийцы, возможно, этот образ женщины является не просто объектом восхищения, – продолжал Окубо, его тон становился всё более напряженным. – Это может быть и неосознанная проекция его собственных желаний, его потребности в власти, в контроле. Когда женщина спит, она уязвима, и для некоторых это превращается в возможность… обладать. Сон, а значит, и беззащитность, открывает пространство для самого низменного, для того, что скрыто в человеке, – похоти, страха, желания уничтожить, чтобы овладеть.
Ито ощущал, как эти слова проникают в его сознание. Он видел убийцу не как просто злодея, но как существо, которое в своем восприятии реальности могло обожествлять эти образы, эти символы, и переворачивать их на темную сторону.
– Значит, для него, возможно, эти картины – это не просто искусство, – тихо произнес Ито, – а своего рода оправдание.
Окубо кивнул, его взгляд был серьезным, он точно понимал, что именно пытался донести.
– Да, это возможно. И такие люди могут воспринимать свою жестокость как нечто неизбежное, даже необходимое для того, чтобы "овладеть" объектом своего желания. Это их способ утверждения собственной власти. Возможно, он видит в этом не просто преступление, а акт созидания, перерождения. Странный, искаженный, но для него – логичный.
Ито молча посмотрел на фотографии, снова ощущая, как к тому, что происходило вокруг, начинают просачиваться еще более темные оттенки. Ито вдруг ощутил, как темные мысли, которые сдавливали его сознание, начинают складываться в замысловатую картину. Он не мог отделаться от ощущения, что перед ним раскрывается не просто цепочка убийств, но целая философия, в которой каждая деталь имеет значение. Он снова повернул голову к Окубо и, не отрывая взгляда от фотографии, произнес:
– Эта девушка на фото, Юми Накахара… она была моделью.
Он сделал паузу, позволяя этим словам повиснуть в воздухе, словно они должны были найти свое место в разгадке. И в его голосе, как всегда, звучала уверенность, но в этот раз она была окрашена чем-то болезненно ясным, почти горьким.
– Возможно, убийца принял ее за ту, кто торгует собственным телом, – продолжил Ито, его слова эхом отразились от стен, став тяжелыми и насыщенными смыслом. – Может быть, он видел в ней не просто женщину, не просто модель, а объект для его желаний, человек, который готов быть выставленным на показ. И для него, возможно, это стало оправданием. Он мог воспринимать ее не как индивидуальность, а как нечто общепринятое, как часть того мира, где тела – товар, а чувства – пустая оболочка.
Ито сделал шаг назад, словно пытаясь освободиться от этой мысли, но она все равно продолжала преследовать его, как темная тень, обвивающая сознание. Он сам не знал, что именно ему казалось правдой в его догадке, но вся ситуация словно складывалась в эту непреложную теорию. Он вглядывался в фотографии и видел больше, чем просто тело модели – он видел девушку, которая могла стать объектом чужих извращенных фантазий.
– Может быть, для него это и была не просто месть. Это было как бы "наказание" за то, что она показала свою наготу, свою
доступность. Он мог бы считать, что она предала себя, выставив свою сексуальность на показ, и теперь он решает за нее, что с этим делать. Он превращает ее в свою жертву, и не просто так. Он делает это с осознанием своей власти, своего превосходства, видя в этом свое право.Ито помолчал, ощущая, как его собственные слова становятся все более искаженными, как гипотеза, которую он сам же выдвигал, превращается в нечто пугающее, совершенно чуждое ему. Но несмотря на это, внутри него, как неугомонное эхо, продолжал звучать один и тот же вопрос: "А что если он действительно так и думает?"
Он посмотрел на Окубо, который молчал, но в его взгляде было отражение чего-то похожего на понимание – возможно, это тоже одна из тех неизведанных троп, где все могло быть намного темнее, чем они могли себе представить.
– Ты прав, – сказал Окубо, его голос был мягким, но резким одновременно, как когда понимаешь всю глубину происходящего. – Если убийца воспринимает модель как объект, как товар, то его действия – это не просто преступление. Это послание, часть его искаженной картины мира.
Ито кивнул, но уже знал, что это открытие не даст ему покоя. Ито молча передал Окубо вторую фотографию, и тот, вглядываясь в изображение, склонил голову, словно пытаясь прочитать скрытое послание в этом ужасном образе. Строгий, аккуратный лик девушки, полностью поглощенный бетоном, был одновременно восхищением и ужасающей жестокостью. Ито знал, что на этот раз он не ошибается, что эта картина, как и первая, была свидетельством не только убийства, но и некой кощунственной трактовки искусства. Окубо, едва ли не с болезненным взглядом, задержался на фотографии. Его глаза перескакивали с лица девушки на ее искаженное тело, пытаясь вычленить из этого бесформенного хаоса хоть малейшее ощущение того, что когда-то было живым. Наконец, он вздохнул и с заметным усилием сказал:
– Она… она очень похожа на Венеру Милосскую.
Ито почувствовал, как по телу прошел холодок. Он знал, что сейчас они стояли на пороге чего-то намного более мрачного, чем просто совпадение. Венера Милосская – этот символ красоты, совершенства и бессмертия, ставший воплощением классической идеализации тела, превращался в нечто искаженное и опасное в этих убийствах. Статуя, которая была признана символом любви и изящества, теперь служила для убийцы инструментом насилия, исподтишка разрушая ее невинный облик.
Ито тяжело вздохнул и, не отворачиваясь от изображения, сказал:
– Эта девушка на фото – Сакура Миядзаки. Она работала бухгалтером в крупной юридической компании.
Слова, произнесенные Ито, были как прорехи в том, что раньше казалось понятным и логичным. В их мире все было перевернуто, извращено и разложено по полочкам убийцей, который, возможно, не был бы таким уж безумным, если бы не воспринимал каждый поступок, каждое действие жертвы через призму своих искаженных взглядов на искусство. Окубо снова взглянул на Сакуру Миядзаки, и его глаза, казалось, пытались вытянуть из этой картины хоть малейшее объяснение. Но никаких явных признаков на фотографиях не было – только жестокость и молчание. Безупречный образ Венеры, лишенный всех границ и жестов человечности, казался в этом случае не просто ошибкой, а целенаправленным посланием. Может быть, убийца пытался придать ей величие, которое он сам воспринимал как идеал? Может быть, он был уверен, что таким образом он сам создает шедевр, который переживет все эпохи? Ито снова почувствовал, как его сознание переворачивается, пытаясь разгадать логику убийцы, которая становилась все более запутанной и отвратительной. Каждая из жертв, как живописный образ, имела свой смысл, и все эти смыслы переплетались, создавая мрак и безысходность. Аяко сидела тихо, внимательно прислушиваясь к каждому слову Ито и Окубо. Ее взгляд был направлен на фотографии, но мысли начали неосознанно блуждать, пытаясь соединить все детали. Внезапно что-то щелкнуло в ее голове, словно пазл встает на свое место, и она, словно пробуждаясь от задумчивости, медленно повернулась к Ито.