Поросло травой

– Значит, мы там точно найдём ту рубашку!

– Именно!

– Только вот я думаю, если честно, что без Зарубина дело не обошлось, - через какое-то время сказал Агеев.

– Почему?

– По моему опыту, - назидательным тоном произнёс Степан, - кто раньше всех панику поднимает, у того не то, что рыльце, а весь хребёт в пушку. Убили они с Фоминым Толмачёва, закопали-утрамбовали, опалубку на место поставили. Потом Зарубин к вам, чтобы бучу поднять, ведь всё равно поднимать бы пришлось. И пока вы по Окалинке своей бегали, искали студента, тот же Зарубин выдал распоряжение заливать фундамент. Чтобы наверняка скрыть все возможные следы. Скажите, неправдоподобная версия?

– Правдоподобная, - кивнул Христолюбский.

– Вот! И про Фомина он мог нарочно сказать, что не видел и не общался. А как только мы от него ушли, так сразу к Фомину. Там ехать-то с полчаса. Времени, чтобы подельника на тот свет спровадить - уйма!

– Так позвони своим, пусть проверят Зарубина на счёт алиби. Авось, к вечеру со всем и покончим. А завтра суббота. Удочки возьмём, я тебе наши рыбные места покажу.

***

– То есть как это нету у тебя таких фотографий?
– Иван Павлович опешил.

– Так, нету, - развёл руками Кулагин.

В пустых от детворы школьных коридорах пахло свежей краской. Кулагина они нашли в небольшом краеведческом музее, историк возился со стенгазетой, разложенной на сдвинутые вместе парты. Вид у учителя был растрёпанный, на полу валялись скомканные листы.

– Ты ведь всё подряд фотографировал. Даже в деле есть несколько твоих снимков, когда ты мне помогал, - не унимался Христолюбский.

Ивану Павловичу было не по себе - наобещал городскому, что всё схвачено, что архив настоящий собран, а тут такое заявления главного окалинского историка.

– Ремонт в прошлом году у меня был в кабинете. И случайно опрокинули банку краски прямо на тот альбом. Думаешь, Иван Палыч, мне не жалко было? Жалко до слёз, ведь негативы-то я не сохранил. Так что не помощник я вам.

– Эх, Коля!
– Христолюбский махнул рукой и потянулся к выходу.

– Минуточку, - остановил его Степан.
– Я правильно понимаю, вы, Николай Егорович, тогда всех фотографировали?

– Ну да, - кивнул Кулагин.

– И стройотрядовцев?

– А куда без них? История.

– И наверняка, студенты у вас фотографии выпрашивали?

– Выпрашивали?
– усмехнулся Христолюбский.
– Он им фотографии продавал! Чуть за спекуляцию его не привлёк.

– Ага!
– вспылил Кулагин.
– А откуда мне химреактивы брать? А бумагу? А плёнку? Задаром я их должен был что ли фотографировать? Дудки!

– Вот потом я тебя тогда и не трогал.

– Отлично!
– улыбнулся Агеев.
– Давайте по стройотрядовцам клич бросим, пусть пришлют отсканированные снимки. А мы их посмотрим и найдём ту рубашку цветастую.

– Какую рубашку?
– заинтересовался Кулагин.

– Такую, - ответил Христолюбский.

– Вот ты хоть обижайся, Иван Палыч, хоть арестовывай меня, а я тебе так скажу, ты варвар. Ты не делишься информацией, ты не хочешь, чтобы в истории остался твой след.

– Коля, потом в газетах, может быть, прочитаешь. А сейчас клей свою газету. Идём, Степан.

***

Спящую Окалинку поливал тёплый дождь. Пахло грибами и мокрой землёй. Иван Павлович сидел на веранде в старом кресле. Вчера Марья Сергеевна привычно уже накрыла ужин на троих, потом убрала посуду и оставила мужчин одних.

– Эх, такая версия была!

– горевал Агеев.

У Зарубина оказалось железное алиби - начались подготовительные курсы для будущих абитуриентов. Выпускники вместе с родителями весь день ходили по ВУЗу, хотели что-то узнать, что-то спросить, поэтому ректору было не выбраться. Камеры наблюдения фиксировали Анатолия Ивановича то там, то здесь. И так до самого позднего вечера.

Оставалась надежда на то, что скажет экспертиза. Но Сан Саныч безаппеляционно заявил, что смерть Фомина в семнадцать-семнадцать тридцать. И была смерть не самой лёгкой - крысиный яд. Никакая не редкость, его можно без проблем купить в любом магазине для садоводов. По стакану из мойки экспертиза ничего не дала, посуду тщательно вымыли. Сомнений в насильственной смерти Фомина не осталось. Зато графологическая экспертиза показала, что "признание" написано именно рукой убитого.

– Ну чего ты расстроился, Стёп? Нам нужно-то всего ничего: установить, с кем Фомин закопал Толмачёва, - успокаивал Христолюбский.
– Завтра, глядишь, фотографии появятся. Увидим, кто в такой рубашке ходил...

– И что дальше? Ну, ходил кто-то. Нам-то какая польза?
– капитан совсем повесил нос.
– Мало ли каким образом тот клок в руке трупа оказался? Подрались, он порвал рубашку, а лоскут себе на память оставил, как трофей. А потом пошёл куда-то ещё, где ему проломили череп Фомин с товарищем.

– Как же лоскут в руке оказался? Почему не в кармане?

– А злой был тогда Толмачёв, всё тискал этот клочок.

Спорили они до полуночи. Строили и отметали версии друг друга.

– Знаешь, что меня больше всего смущает?
– спросил Христолюбский.

– Что Фомина устранили слишком уж своевременно?
– догадался Агеев.

– Именно! Мы про него только подумали, а кто-то чуть не в это же время напоил его крысиным ядом. А прежде заставил...

– ... или убедил...

– ... или убедил, - кивнул Иван Павлович, - написать чистосердечное признание.

– Скорее всего, Фомин писал под диктовку, иначе бы вписал фамилию нашего начальника, - Степан прошёлся по веранде.
– У меня от этого дела голова кругом.

– Иди спать. Завтра хоть что-то да прояснится.

Капитан ушёл. А Христолюбский так и остался сидеть. Он даже не заметил, как начался дождь.

***

– Чёртов дождь! Ну вот как так-то?!
– Иван Павлович ходил по кабинету.

Ночью распахнулось окно, и дождь нахлестал в кабинет. Обиднее всего, что небольшая лужица растекалась прямо под системным блоком компьютера, так неудачно, как оказалось, под расположенным у окна столом. Технику Христолюбский не решился даже включить.

– Что-то мне всё это не нравится, - признался Агеев и принялся рассматривать предательское окно.

Христолюбский только рукой махнул. Участковый очень расстроился - жалко было и компьютер, и времени. Наверняка, в почте уже ждали хоть какие-то снимки. Ему не терпелось закончить дело, тянувшееся больше тридцати лет.

Степан тем временем, вышел во двор и залез обратно через окно. Он сел на подоконник, перегнулся на улицу, что-то пробормотал себе под нос. Спрыгнул в кабинет. Присел на корточки у стола, почти спрятался под него.