Порою блажь великая

(УДИРАЙ!)

Может, потому, что пиво медленное и есть, а тут нужно что позадорней?

(БЕГИ! БЕГИ, ДУРАК! НЕУЖТО НЕ ЧУЕШЬ, КАК ЖАЖДЕТ КРОВИ ЭТА ТОЛПА?)

Хей, детка, какая страсть, какой накал! Нежели все эти горячие еноты приползли сюда только затем, чтоб посмотреть, как из меня вытряхнут требуху? Ну, сейчас я точно зардеюсь, от смирения и малешко — от гордости.

(Но как раз когда я уж был готов рвануть к двери — ДАВАЙ, ДУРАК — Хэнк вновь с успехом подорвал мою уверенность…)

Я наклонился к Джоби, который был по-прежнему в непонятках от оказанного нам приема:

— Ты уже усек, что тут творится?

— Что? Тут? Я? Ей-богу, нет. Точно — нет.

— Что ж, готов поставить свою старую катушку для спиннинга против твоей новой, что скоро мы удостоимся визита Верзилы Ньютона.

— О-о, — сказал Джо. — О-о!

(…поведав Джо Бену, что толпа жаждет не моей крови, а его, Хэнка…)

К нам присоседился Лес Гиббонс, рот весь измазан клубничным вареньем. И кто ж, спрашивается, переправил его через реку на этот раз? Он жмет всем руки, заказывает пиво.

(…и разъяснив, что долгожданный всеми лев — его заклятый соперник, о котором я столь наслышан: знаменитый Верзила Ньютон.)

— Хэнк, — спрашивает меня Ли, — а каковы именно твои отношения с этим знаменитым мистером Верзиньютоном?

— Да так сразу и не скажешь, Малой… каковы именно.

Встревает Лес:

— Верзила — он, значить, грит, что когда Хэнк…

— Лес, — говорит Джо, — тебя не спрашивали! — чем затыкает Леса. Джоби вообще всю дорогу Гиббонса в грош не ставил, но с недавних пор зубец на него точит.

— Можно сказать, — говорю я Ли, — наши отношения таковы, что этот городишко слишком тесен для нас двоих.

(Итак — снова никаких логических резонов для моего присутствия в баре. Я озадачен, в смятении, и рассудок отчаялся ублажить капризную и, очевидно, напрасную паранойю.)

Многие вокруг фыркают, посмеиваются. Но Лес очень серьезен. Поворачивается к Ли и говорит:

— Верзила, он, значить, напирает, что твой братан смухлевал. В мотогонках.

— Да не в том дело, — говорит Джо Бен. — Ньютон — остолоп, Ли. Чисто потому, что он заявляет, будто Хэнк обесчестил его подружку, три или четыре года назад. Что, по моему разумению, наглейший поклеп, потому что девица перестала быть девицей задолго до того изнасилования.

— Ты его только послушай, Ли. Господи, Джо, брось — это ж, пожалуй, мой главный трофей, и нечего его умалять. Разве лишь, — я подмигнул Ли, — разве лишь, у тебя имеются доказательства из первых рук насчет того, кто раскрыл бутончик малютки Джуди?

Джо покраснел, что твоя свекла; с учетом его физии — зрелище не для нервных. Я всегда подкалываю его на тему Джуди, потому как очень уж неровно она к нему дышала еще в школе, когда он не был таким покоцанным.

Все снова смеются.

Я стараюсь серьезно объяснить Ли, какая у Ньютона настоящая и основательная причина, чтоб на меня огрызаться, но как раз посреди моего третьего вискаря и моего чертовски, по-моему, честного и красноречивого объяснения заваливается дружище Верзила всей своей персоной.

(Ждать разрешения этой головоломки оставалось считаные минуты.)

Рэй и Род доиграли песню.

(Оно вошло в бар, разрешение…)

В баре все чуточку притихли, но лишь самую малость.

(… или, вернее, оно ввалилось в бар — подобное кадьяскому медведю, которого какой-то смельчак частично побрил и втиснул в грязный свитер…)

Все во всем баре разом узнали о появлении Верзилы, о появлении той самой весомой причины, по которой они выбрались из дома в ненастную ночь, променяли уют, жену и чашечку чая на пиво, и каждый знает, что другие тоже знают. Но, думаете, хоть кто-нибудь хоть как-нибудь выказал соседу, что от этого вечера чего-то ждал, кроме как кружечки пива и, может быть, партии в шашки? И имел какие еще намерения, кроме самых благородных? Ни слова, ни слова. Музыка снова играет.

На фантики-конфеты, лютики-букеты Променяла ты мой поцелуй… [68]

68

«Фантики-конфеты» («Candy Kisses», 1956) — песня американского кантри-композитора и исполнителя Джорджа Моргана (1924–1975).

Я заказал еще виски. Четыре — в самый раз.

Заходит Ивенрайт, выражение — запористое; с ним — мужчина в костюме и с чисто выбритым интеллигентным лицом, словно пришел послушать выступление струнного квартета.

Какое-то время Верзила шибается по бару туда-сюда. Тоже блюдет правила игры. И виду не подаст, что ему нужен я. По сути, единственный парень во всем кабаке, который не стесняется болтать о происходящем, — тот, что корчит мне рожи в зеркале за бутылками, козел. Он хочет еще виски, но мне лучше знать. Четырьмя обойдешься, говорю ему. Четыре — в самый раз.

Оглядываю Верзилу: черный-чумазый со своих дорожных работ, ну и, конечно, возмужал. Огромный, громоздкий такой мальчик-холодильничек, сложением похож на Энди, только что покрупнее. Футов шесть с тремя дюймами, могучие надбровные дуги припудрены дорожной пылью, борода лопатой, жирная черная шерсть на ручищах везде, кроме ладошек. На вид медлительный… Но не настолько, насколько раньше… топает своими говнодавами… Обрати внимание: на дорожных работах он в другой обувке, а сейчас их нацепил… и штаны толстые, и каска… А вот тут просчетец, малютка Верзила. Я не собираюсь прошибать тебе голову — но легко могу сбить на глаза твой котелок, хоть самую малость… и эта «бухлососка» в зубах, из хозяйства Тедди.

(Питекантроп в свитере сделал ознакомительный круг по рингу, прежде чем схлестнуться с Хэнком. Тот же продолжал потягивать виски и после появления своего соперника — питекантропа и чрезвычайно одаренного на вид костолома.) Угу, четыре — почти в самый раз. (Братец Хэнк даже не глянул на зверя, пока тот рыскал по арене.) Довольно скоро Верзила навострил свои говнодавы в нашу сторону… (И даже когда тот подошел к нам и бросил вызов, Хэнк притворился, будто несказанно удивлен его появлению.)

— Эй, какие люди! Верзила Ньютон! Ну, рассказывай, детка. Даже не видел, как ты вошел… — Черт, да я рассмотрел каждый грязный дюйм из всех его девяноста квадратных футов… и вот мы болтаем, как школьники. (И с дружелюбием старых бешеных волков они приветствуют друг друга улыбочками и рукопожатием.) — Сто лет тебя не видел, Верзилушка. Как ситуация на дорогах? Строятся? — Спрашивается… малыш видит? (И тогда, в преддверие собственно схватки, Хэнк мельком глянул на меня.) — Да так, ничего себе… А ты как, Ньютон? Как папочка? — Он видит, спрашивается, что Верзила тяжелее моего на добрых тридцать, а то и сорок фунтов? (У Хэнка на лице играла легкая-легкая тень усмешки, а зеленые глаза снова задали тот же вопрос: «Хочешь посмотреть, как лесные ребята утрясают свои дрязги?») — Ага, розовый тебе очень к лицу, Верзилушка.