Порою блажь великая

(И тут мне стало совершенно ясно: Хэнк хочет, чтоб я воочию убедился, какая кара ждет меня, если буду упорствовать в своих подкатах к его жене. ВИДИШЬ? Я ЖЕ ГОВОРИЛ. БЕГИ ПОКА ВРЕМЯ ЕСТЬ! Моя паранойя была вознаграждена.)

Я похлебываю виски и болтаю с Верзилой, будто мы с ним закадычные кореша.

— В лавку Харви давно не захаживал, Верзила? — Верзила — парень неплохой. Видишь, Ли? На самом деле, если вдуматься-то, я ставлю его куда выше, чем три четверти этого сборища ниггеров. — В последнее время я совсем зашиваюсь, Верзила. Да ты слышал, небось… никаких шансов выбраться на гонки. — Видишь, Ли? Видишь? Он чертовски крупнее того придурка, что сегодня чуть было не растворил тебя в морской водичке… — Угу, весь в делах, аки пчела. Но я рад тебя видеть, определенно. — Хм. Опять это безумное чувство: какой-то буйвол собирается вышибить мне мозги, а меня тянет поиграть с ним в дочки-матери. — Да, Верзила, много еще зайцев нестрелянных, много дров неломанных… — Но ты видишь, Ли? Я не удираю от него в море, мне насрать, какой он крупненький: он может надрать мне задницу, но в море не загонит! — Ах, Верзила, ну не будь ты занудой… — Безумное чувство. Мне приходится постоянно напоминать себе, что он мечтает вбить мои зубы мне же в глотку, а то б я, наверно, обнял его, как лучшего друга. — Ну ты же знаешь, как любит старина Флойд из мухи делать слона. Я не лишил тебя работы. На самом деле я слышал, они там, в «TЛB», ужом на сковородке вертятся без рабочих рук. А еще я слышал, тут какие-то парни стачку замутили или что-то вроде. Не в курсе? — Посмотри, Ли. Думаешь, я побегу от него, каким бы он охеренно насрать каким здоровым ни был? И будь он самым закадычным моим корешком — думаешь, я не сверну его корявую шею? А он — разве не страждет свернуть мою? — Хочешь — можешь устроиться на лесопилку, Верзила. — Разве все они — Смотри, Ли! — не страждут свернуть мне шею? — Хотя, конечно, если ты по любви машешь кайлом… — Ты думаешь, меня напряжет пустить юшку из пары-тройки носяр — Смотри, Ли: он может взгреть меня, но напугать, обратить в бегство — кишка тонка! — в порядке самообороны? Даже — распрекраснейшему другу? — И не говори, Верзила, какая жалость… — Мне приходилось напоминать себе… А если слабо ему обратить меня в бегство — то и взгреть по-настоящему слабо, усекаешь? Думаешь, меня запарит грохнуть-растерзать упертых ублюдков? Хоть хороших приятелей, хоть разных? Я им кое-что задолжал — это самое мое безразличие, понимаешь? Все эти добрые люди пришли послушать, с каким хрустом мне перешибут хребет! — …ну, если уж ты так на это смотришь, старина Ньютон, то я завсегда к твоим услугам.

(Хэнк встал, до странности мирный, и отдал сопернику право первого удара. От которого тот едва не аннигилировался. Его подбросило над барной стойкой и впечатало в нее головой со смачным деревянным хрустом. Он упал на колени БЕГИ ДУРАК! БЕРЕГИСЬ! и этот Верзиньютон набросился на поверженного прежде, чем тот успел подняться…) Видишь, Ли? Каждый чумазый писклявый сопливый хереныш каждая паршивая визгливая блядина каждое тупое грязное рыло — все осуждают меня, Меня, Ли, ты видишь? (на этот раз убойный удар в скулу швырнул Хэнка лицом на пол) это мудачье собственные ботинки обоссать без посторонней помощи не в состоянии я виноват — О господи, Ли, ты видел? (и из этого положения он поворотил голову ко мне — БЕРЕГИСЬ! БЕРЕГИСЬ! — будто бы желая убедиться в моем присутствии) все орут растопчи его растопчи упрямого долбоеба — О господи, Ли (Он смотрел на меня с пола, откинув голову, и теперь вопрос его горел лишь в одном зеленом глазу — БЕРЕГИСЬ БЕГИ! — другой заливало кровью…) и орут убей его потому что я не побегу козлы вонючие Ли, ты, уродец! (…и, прежде, чем я сумел осмыслить — от шума ли, выпитого ли пива, а может, хотел, чтоб ему еще врезали — БЕРЕГИСЬ, ХЭНК! — я услышал свой голос, кричавший слова ободрения в одну глотку с Джо Беном — ВСТАВАЙ, ХЭНК, ВСТАВАЙ ВСТАВАЙ ВСТАВАЙ!) сучьи козлы думаете мне не похер дайте мне мой кусок злобы! вас Ли ты видишь я могу (и он, будто ждал лишь моей команды, поднялся ВСТАВАЙ исходя кровью ХЭНК ХЭНК и ужасающим боевым кличем…) ВЫ выдумаете ненависть не похер пожалуйста им! разочарую бегством? (…в подтверждение того, что он ХЭНК ДАВАЙ ХЭНК ХЭНК! — до мозга костей такой же первобытный…) пожалуйста ненависть! похер ли вам? сучьи козлы! (как тот питекантроп) МАТЬ ИХ так похер? УБЕЙ ИХ! (… и даже более одаренный — ДАВАЙ ХЭНК ДАВАЙ — костолом!) дайте мне СУКИ насмерть ДАВАЙ ДАВАЙ ДАВАЙ!..

Грозовой фронт утихомирился, оставив в боевом охранении контуженную черную хмарь, что судорожно мечется с гор в долину и обратно. Старый дранщик понуро бредет вверх по тропинке от гаража к своей хижине, даже не озаботившись прихватить ящик вина…

Ли едет домой на заднем сиденье джипа, Джо Бен рулит молча. Пикап они оставили у дома Джо на попеченье Джен. Хлещет хаотичный дождь, а Ли подставляет лицо остаточному хэллоуинскому ветру в надежде, что тот продует мозги от пива и виски, выпитою после схватки.

Он сидит рядом с Хэнком, подхватывает, когда тот валится на пол. Хэнк молчит от самого бара, но хотя глаза его закрыты, сложно разобрать, отключился ли он полностью, ибо его лицо в мигании лампочек приборной доски порой оживает: то пустеет, то, наоборот, расцветает улыбкой и какими-то приятными воспоминаниями. Ли гадает: действительно ли это осознанная улыбка — или просто губы так распухли?… Сложно сказать наверняка, с учетом состояния остальной физиономии братца Хэнка, — все равно что пытаться разобрать письмо, выдернутое из-под грязного сапога.

Да и во всем этом вечере непросто разобраться. Я окончательно запутался в его мотивах, побудивших взять меня на это ристалище. Но одно точно: если он желал дать мне понять — как я отчасти подозревал, — что лучше поумерить прыть в своих контрдансах с отдельно взятыми особами, ибо, будучи спровоцирован, он способен на некоторую грубость… то по крайней мере данного рода свои способности он доказал блестяще.

— Никогда еще, — сказал я, ни к кому конкретно не обращаясь, — за всю свою жизнь, не видел ничего и близко похожего по жестокости, зверству…

Хэнк даже не пошевелился, а Джо Бен сказал лишь:

— Это была драка, старый кондовый кулачный бой. И Хэнк вздул чувачка.

— Нет. Кулачные бои я видел и прежде. Тут было другое… — Я замолчал, силясь прочистить голову, чтоб сформулировать свои ощущения. После драки я выпил больше, чем намеревался, силясь вымыть сцену из памяти. — Это было… когда тот парень перекинул его через стул… а потом Хэнк будто обезумел, озверел!

— Верзила — парнишка нещупленький, Лиланд. И Хэнку пришлось его нехило отмутузить…

— Озверел!.. как чудовище какое! — Надо было мне выпить больше.

Машина шуршит по шоссе сквозь ночь. Невозмутимый Джо Бен смотрит вперед. Хэнк наваливается на плечо Ли: значит, спит. Ли просматривает замедленную запись на темном экране набухших дождем туч, проплывающих над головой, и как никогда жалеет, что не провел весь день дома в постели.

Джо Бен ставит джип перед гаражом, на гравии, чтоб сократить дальность транспортировки пьяного Хэнка до лодки. Транспортируемый Хэнк непрестанно ворчит и бормочет. На пристани перед домом он уже приходит в себя в достаточной мере, чтоб неуклюже распихать ногами собак и расчистить себе путь к краю причала. Там он чиркает спичкой и склоняется над черной маслянистой водой, исследуя показания ординара…

— Давай не сегодня, Хэнк. — Джо хватает его за локоть. — Давай сегодня отставим…

— Ну же, ну, Джоби… дождь начинается. Нельзя терять бдительность, ты же знаешь. Вечный караул — вот расплата. — Он укрыл пугливый огонек спички в чашечке ладоней и наклонился вплотную к темной отметке, запечатлевшей высший уровень воды. — А… Всего на два дюйма от прошлой ночи. Мы у Христа за пазухой, ребята. Теперь уносите!

Они руководили его восхождением по мосткам, а он пинками и криком разгонял чересчур ликующих собак…

Дранщик забирается в постель, не потрудившись снять промокшую одежду. Начинается. Он слышит, как дождь стучит по крыше — будто вколачивает жидкие гвозди в трухлявое дерево. Началось, правильно. И теперь уж полгода не уймется.

Индианка Дженни помнит пророчество и почитает дождь за знамение, но заваливается спать, так и не сумев вспомнить пророчество до конца и истолковать знамение…

В своей холодной комнате в конце длинного извилистого коридора лежит старый Генри под лоскутным одеялом из застарелых запахов пота и грибка, мазей и несвежего дыхания — «мужчина и так сумеет последить за собой» — скрежещет во сне зубами — обоими — друг о друга. Его потревожил лай собак. Он ворчит, ворочается, отчаянно цепляется за сон и гонит боль, что весь день с настойчивостью прибоя стучалась в одеревенелые берега его тела. Он бретерски искусно уклоняется от приема снотворных, прописанных доктором — «Они мне глаза размывают» — и порой чуть ли не неделю не может толком забыться. Сейчас он ворчит и ругается, пребывая в пограничном тумане: не совсем сон, но и не бодрствование.

«Чертова чертовщина», — воркует он.

«Хватай за корень и корчуй», — командует он.

Но вот лай утих, и теперь он, под своим зеленым покрывалом, лежит недвижим и прям, как упавшее дерево, поросшее мхом…

Джо Бен стоит один в своей комнате, размышляет, остаться ли на ночь или вернуться к Джен с детьми; судороги сомнений комкают его лицо. Хорошо бы кто дал ему ответы на эти непростые вопросы.

На бюро — тыквенный фонарь, наполовину поросший серо-зеленым пушком, тонет в лужице прозрачной тягучей жидкости. Наблюдая борьбу Джо со своей дилеммой, ухмыляется заплесневело, будто счастливый пьяница, утомленный пирушкой, но еще не совсем в отключке. Если у тыквы и есть совет, она слишком наклюкалась, чтоб его озвучить.

В своей комнате лежит Ли, согреваемый надеждой, что не простудится. За последние три недели мир вокруг его кровати раскрутился до полного карусельного аллюра. «Вольты пошли, — диагностирует он. — Все трава аукается». События, синяки, мозоли, царапины — гарцуют, цокая, по кругу, карусельная кавалерия, ручной работы рысаки, вырезанные из дерева с предельной детальностью. Он лежит в полудреме по центру хоровода своих грез, выбирает, какого бы конька оседлать этой ночью. Учинив конкурс со всей пристрастностью, через несколько минут решает: «Вот эта!» — юная, строптивая-ретивая кобылица с гладкими боками, холеной холкой и полыхающей золотом гривой. Склоняется к ее навостренному ушку: «В самом деле, тебе стоило б поглядеть на него… в обличии первобытного зверя… ужасного и прекрасного в одно время».