Поручик

Тоже интересная личность. Ветеран войны, причем — с правильной стороны. А то Пепла, знаете ли, несколько разделилась, когда пришли немцы. Одни ушли в добровольческий легион СС «Карст», другие подались в Красную армию. А некоторые, как мой сосед — остались партизанить. Я один раз спросил у тетушки Марты, своей квартирной хозяйки, о соседе. В подробности она не вдавалась, то ли не знала, то ли не хотела рассказывать, но рассказала о том, что орденов и медалей у старика — полна грудь. А также персональная пенсия и наградной пистолет, «вальтер», тот самый, который Корморан забрал у самолично зарезанного им немецкого офицера.

Товарищ Корморан, как я понял, вообще нож предпочитал. А то и так — голыми руками. Нет, не душил, если вы об этом подумали. Акваланг, насколько я помню, только после войны изобрели, верно? Так вот, пепельских партизан это не остановило. С какой-то самодельной приспособой для дыхания под водой, сварганенной из противогаза, Корморан подплывал к лодкам, на которых вермахтовцы любили кататься по озеру — и переворачивал их. А того, кто выпал — за ноги и под воду. У него даже прозвище было — Зерута.

Сейчас же товарищ Зерута подмигнул мне и возвратился к созерцанию озерной глади, возможно, воспоминая, как топил в этом озере какого-нибудь штурмбанфюрера СС.

* * *

Марек Потканки, ученик седьмого класса, обладатель красного пионерского галстука — который сейчас, впрочем, остался лежать в шкафу, потому что какой смысл его надевать, если учителя не увидят? — любимчик классной руководительницы и нелюбимчик почти всего седьмого класса, вышел их квартиры и, весело стуча подошвами по ступенькам, запрыгал вниз по лестнице.

— Стоять! — произнесла тень, вынырнувшая из-под лестницы и ухватившая его за воротник рубашки.

Марек испытал поочередно самые противоречивые чувства: страх, облегчение, когда увидел, что его поймал не какой-то дворовый хулиган, а всего лишь девчонка, а потом опять страх, когда девчонка затащила его под лестницу и зажала в углу.

— Ты кто? — пискнул он, пытаясь не смотреть на… не смотреть на… В общем, на куртке девчонки было расстегнуто слишком много пуговиц.

— Дочь Бажиты, — рыкнула она, — Это ты мою сестренку опозорить решил?

— Не… Не…

— Ты еще и врешь?! Кто ее сфоткал с глином и всем фотокарточки разослал, не ты?

— Я… Не я…

— Опять врешь?

— Я сфоткал… сфотографировал… А что такое глин?

— Так у нас милиционеров называют, — девушка сделала акцент на словах «у нас», отчего Мареку стало дурно и захотелось совсем не того, что бы он хотел сделать рядом с красивой девушкой, — Значит, ты?!

— Я… Не я…

— Так ты или не ты?

— Я… я сфоткал… А разослал — не я! Не я это! Я не хотел! Это все он!

* * *

— Ты выяснила, что за «он», откуда взялся, как выглядел?

— Обижаешь, босс, — Любка откровенно веселилась, — Все разузнала.

Со слов испуганного Марека к нему, когда он выходил из подъезда, подошел незнакомый дядька и спросил, не знает ли он, что за девочка живет в соседнем доме, после чего описал Ленку Ласкорадку. Мальчишка ее знал, более того, был в какой-то мере в нее влюблен, о чем, разумеется, рассказывать не стал, просто подтвердив факт знакомства. Совершенно незнакомый дядька разговорился и ловко вытянул из Марека то, что ему жутко не понравилось появление рядом с его мечтой какого-то милиционера. Мальчонка понимал, что в сравнении с поручиком у него нет шансов. Тогда совершенно незнакомый дядька предложил отомстить коварному соблазнителю невинных девочек, то бишь поручику, для чего попросил Марека сфотографировать счастливую парочку, а фотографии отдать ему, совершенно незнакомому дядьке. Мол, он покажет их милицейскому начальству и те накрутят поручику хвоста так, что тот и думать забудет о Ленке. Идея Мареку понравилась, в особенности тем, что ему, собственно, кроме фотографий и делать-то ничего не надо. Он засел в засаде на подоконнике и успешно отфотоохотился. Дядька пришел на следующий день, забрал фото, похвалил, угостил лимонадом и исчез в неизвестном направлении.

— Как совершенно незнакомый дядька выглядел?

Любка начала описывать Дядьку со слов Марека: выше среднего роста, лет сорока с небольшим, короткие волосы, пострижены ежиком, немного седые, квадратная челюсть, серые оловянные глаза…

Чем дальше она его описывала, тем больше я понимал, что знаю этого типа.

* * *

Высокий, полуседой ежик, оловянные глаза. Экспедитор! Как там его… Ратовки! Ярослав Ратовки! Вот кто на меня поклеп возводит!

И, если как следует подумать — лучшего кандидата на роль убийцы не найти. Во-первых, он стопроцентно связан с левым производством вина на заводе — он же его вывозит! Во-вторых — описание убийцы сторожа, того, что поджег завод и потом прыгал через забор, очень даже подходит к Ратовки — высокий, ловкий.

Нет, я, конечно, понимаю, что высоких и ловких даже в небольшм Лемистане — пруд пруди. Да хоть мой сосед, пан… ах, простите, товарищ Корморан. Высокий? Высокий. А уж его ловкость мог бы не один эсэсовец подтвердить. Если бы выжил после встречи с ним. Но, по всем остальным показателям — я попал в точку. Это пан Ратовки грохнул сторожа Чапырки. Остается только один вопрос…

Какого рожна я до сих пор его даже не рассматривал?!

Нет, понятно, что экспедитор — не местный, столичный, возможно, именно поэтому я машинально исключил его из списка подозреваемых… но ведь в ночь убийства он был здесь, в городе!

Ну и кто я после этого? «Старый опер, мудрый опер…» Лопух ты злокачественный, товарищ поручик, расслабился ты в здешней сонной советской действительности, раскис.

В дверь постучали.

— Кто там?

— Дяденька поручик? — произнес детский голос.

Кто это еще по мою душу?

По мою душу пришла девочка. Как будто мне мало Ленки с Любкой. Впрочем, нежданная гостья им явно не конкурентка, ближайшие лет десять — точно.

Лет гостье было от силы пять, и то с большим допущением, такой себе маленький, пухленький ангелочек в белом платьице — чтобы оно не было совсем ангельским, на платье был нарисован какой-то мультяшный заяц, лично мне незнакомый — карие глазки, две темные косички с бантиками, в одной руке — розовый леденец, который частично уже был не только в руке, но и на щеках, в другой — бумажка.

— Здравствуйте, — звонко произнесла гостья.

— Привет, — озадаченно сказал я.

— Меня Славя зовут, — сказала девчушка, после чего подозрительно прищурилась, — а вы — точно поручик?

Мне вспомнился один случай, который рассказывал, давно тому, знакомый прокурор. После работы вышел он выгулять свою собачку и слышит — за спиной такое же маленькое чудо пытает маму: «Мама, а дяденька — милиционер?». Мама, видимо, чтобы не объяснять дочке, кто такие прокуроры, соглашается: «Милиционер, Маша, милиционер». Маша смотрит на таксу, которая бежит на поводке и логично интересуется: «А это у дяди — милицейская собака?». От смеха давились и мама и прокурор и сама «милицейская собака».

— Точно, — серьезно кивнул я.

— Тогда это — вам, — девочка Славя торжественно протянула мне бумажку, тоже уже со следами леденца.

Я развернул врученное. Листок, неровно вырванный из школьной тетрадки в клетку, на нем — несколько строчек, написанных аккуратным округлым почерком. «Лес, я пришла к берегу озера, что под твоим домом. Спустись сейчас вниз, хочу кое-что сказать».

Очень интересно.

От моего дома к озеру отходил ягодный сад, принадлежащий моей хозяйке (мне как-то все недосуг было узнать, что за ягоды растут на этих кустах) и заканчивающийся крутым, почти вертикальным откосом. Под откосом, на берегу озера, росли ивы, надежно скрывавшие листвой, все, что происходило на небольшом тайном пляжике. Попасть на него, спустившись по откосу, было невозможно, уж больно крутым он был, так что нужно было пройти по тропинке между двумя невысокими заборами, чтобы выйти на совсем уже неприметную тропку, выводившую к крохотному пляжу. Я обнаружил его, когда, по оперской привычке, обследовал окрестности вокруг дома и, судя по некоторым, забытым на ветке, приметам, кто-то использовал его для того, чтобы по ночам купаться голышом. И, похоже, знали о нем не только местные жители…