Поручик
Шрифт:
А с другой стороны — самые разные люди уверяют, что он попивал. И начальник и тот экспедитор… ммм… Ратовки и случайная свидетельница. Опять же — бутылка в ящике…
Погодите.
Начальник, конечно, мог соврать, скажем, чтобы себя прикрыть. Мол, в пожаре виноват пьяный сторож, а вовсе не… не что-то другое. Не попытка скрыть недостачу… да блин, склады в таких случаях горят ДО ревизии, а не после! Ну, предположим, директор Олеш связан с ворами, которые грохнули сторожа и хочет их отмазать. Подложил бутылку в ящик, типа, никто сторожа не убивал, он сам по пьяни погиб. А экспедитор? А женщина
Ладно, завтра придут результаты анализа крови, тогда точно и узнаем, кто у нас идет не в ногу: вся рота или гражданка Чапырка.
— Товарищ поручик…
Пистолет в кобуре прямо подпрыгнул, толкнувшись под ребра, мол, давай, хозяин, вали их всех! Что за нервная у меня реакция? Вроде бы тихий спокойный городок, советская провинция, а сердце чуть не выпрыгнуло, как будто я шпион во вражеском тылу.
Из кустов жасмина, что росли неподалеку от моего дома, тихо показалась девчонка. Тьфу ты, это же Любица Ружка, та девчонка из компашки, что любит собираться за забором сгоревшего склада. Откуда… а, ну да, я ей сам адрес назвал.
— Александар…
И имя тоже.
— Привет, Любица.
Ну, давай, рассказывай, что тебя привело в эти края.
Нет, ничего. Стоит, молчит, смотрит на меня. Как бы край юбки комкать в смущении не начала: с нынешней модой на мини юбкам даже на сантиметр приподниматься противопоказано, сразу мои коллеги заметут за нарушение нравственности и хулиганство, совершенное с особым цинизмом. А так дразнить изголодавшегося поручика — это очень особый цинизм.
Поручик, держи себя в руках!
— Привет… — наконец подняла она глаза.
— Что случилось, Любица?
— А можешь называть меня Любка? Любицей меня только родители зовут, когда ругают.
— Да хоть Голубкой. Пойдем, чего тут стоять?
Девчонка дернулась, и даже как-то отстранилась. А, ну да: увидят гуляющей с парнем — задразнят. А если с милиционером — вдвойне задразнят. Патриархальные времена…
— Любочка, что-то случилось? Опять «ёжики»?
Она молча замотала головой, только прическа взметнулась.
— Тогда вот что: идем ко мне домой…
— Нет!
— Или я на тебя надеваю наручники и веду к себе домой силой.
— У тебя нет наручников, — хихикнула Любица, оживая.
— Тогда сниму ремень и свяжу руки ремнем.
— Тогда у тебя штаны свалятся. И бежать за мной тебе будет совсем неудобно.
Ну вот, чего я и добивался: ее отпустило. А то стояла зажатая, как певица первый раз на сцене.
— Тогда я пойду домой один и так никогда и не узнаю, что ты хотела мне рассказать.
— Но я не могу прийти к тебе!
— Предлагаю выход: мы находим какое-нибудь укромное место и там ты мне все рассказываешь.
Укромное место обнаружилось в двух шагах. Живу, между прочим, в тех же двух шагах, а не знал о нем, тоже мне, опер.
Между двумя высокими деревянными заборами чернела щель. Пройдешь мимо — подумаешь, что это небольшой тупичок. А там оказался целый лабиринт,
петляющий мимо заборов, сараев, чужих дворов — из одного нас облаяла собака — и в одном месте переходящий в квадратную площадку с самодельной лавкой.Мы присели.
— Александар… Я хочу тебе спасибо сказать.
Ты через полгорода шла, чтобы сказать «спасибо»? Я посмотрел в огромные испуганные глаза. Глаза тут же опустились и спрятались за занавесом ресниц.
— За что?
— За ёжиков. Спасибо.
— Я не мог не помочь, это моя работа.
Глаза тут же поднялись:
— Но ты же не только… из-за работы…
Ох, девочка, девочка… Ты же влюбилась.
С одной стороны — я тебя понимаю: молодой, красивый, в форме, непохожий на привычное и, что греха таить, приевшееся окружение. Спас, опять же. А с другой — вот зачем? Обламывать тебя я не хочу, и обманывать — тоже. А вместе у нас ничего не получится.
— Любица…
— Любка!
— Любка. Люди должны помогать друг другу не для того, чтобы ждать оплаты. Ты мне помогла, про того человека в плаще рассказала, я тебя…
На словах про человека в плаще мелькнула какая-то мысль, но к моим губам прижались девичьи губы и все мысли тут же вылетели.
Если кто-то ждал эротическую сцену — обломитесь. Это был всего лишь поцелуй. Один… ладно, три. И еще один — на прощание. Мы с ней долго просидели, пока окончательно не стемнело, но, по моему, убедить ее, что мы друг другу не подходим, я так и не смог. Пути девичьей логики темны и извилисты.
А завтра вечером меня еще в гости пригласили, к очередной спасенной… Та и вовсе школьница. Что мне со всем этим делать?
— Сколько?
— Две десятых промилле алкоголя в крови.
Я сел на стул. Взял в руки заключение. Посмотрел в него, как будто там могло оказаться что-то другое, противоречащее словам эксперта. Нет, все то же самое.
Кровь на обследование взята из бедренной артерии… Концентрация алкоголя в крови составило две десятых промилле, а, значит, на момент своей смерти Чапырки был абсолютно трезв.
Что-то это слегка нахрен рушило всю мою версию…
Получалось, жена не врала и не ошибалась?
— Добрый день, товарищ поручик. Решили навестить по старой памяти? Или, — доктор Бражинки посерьезнел, — Почувствовали себя хуже?
Главврач указал мне на стул возле своего стола. Удобный такой стул, мягкий, не те пыточные принадлежности, которые стояли у нас в кабинете и которые тыловой отдел считал офисными стульями.
— Что? — я уже успел забыть о том, что недавно валялся здесь с сотрясением, — А, нет, все в порядке…
— Смотрите, молодой человек, со здоровьем шутить нельзя. Может, все же обследование?
— Не бывает здоровых людей, бывают недообследованные… — пробормотал я себе под нос. К счастью, доктор не расслышал.
— Что вы говорите?
— Говорю, что пришел исключительно по работе.
— Неужели в нашей больнице завелись преступники? — наигранно испугался доктор.
— Преступники — как тараканы, они везде есть.
— В моей больнице нет тараканов, — уже всерьез обиделся Бражинки.