После меня

Я все еще не могу смириться с тем, что тебя похоронят. Единственное, что дает мне силы жить дальше, так это мысль о том, что тебе, по крайней мере, больше ничего не угрожает. Там, где ты сейчас находишься, больше уже никто и никогда не сможет причинить боли.

Я люблю тебя и очень по тебе скучаю. X

Джесс

Понедельник, 1 февраля 2016 года

Я не имею никакого представления, о чем пишет Сейди. Ни малейшего. Неужели это не был несчастный случай? Она что, утверждает, что меня кто-то убил? Убил умышленно? Если бы это было так, обязательно вмешалась бы полиция. Но никто раньше даже не упоминал о полиции. Если бы что-то было подозрительным, люди вовсю обсуждали бы это в «Фейсбуке». А папа написал, что коронер уже закончил расследование. Правоохранительные органы не позволили бы меня хоронить, если бы в моей смерти было что-то странное.

Я не понимаю, как какое-то мое письмо может что-то изменить. Я не имею ни малейшего представления, о каком письме упоминает Сейди. Может, до того, как я умерла, произошло что-то такое, о чем я никому не рассказала? Но почему тогда Сейди знает о том, что произошло? Она была там? Возможно, она была свидетельницей. Но если бы она была свидетельницей, то ее уже допросили бы полицейские. Тут получается какая-то неувязочка.

Может, она чувствует себя настолько виноватой в том, что не поверила публикациям в «Фейсбуке», что аж испытывает необходимость обвинить в моей смерти кого-то еще? Впрочем, это совсем не похоже на Сейди — по крайней мере на ту Сейди, которую я знаю. Проблема в том, что ее намерение может спровоцировать целый поток всякого дерьма. А папе это нужно меньше всего. Да и Ли тоже. Думаю, мой отец и мой муж не стали бы меня хоронить, если бы имелись хотя бы малейшие сомнения относительно того, что произошло. Но вот теперь Сейди собирается о чем-то заявить в полицию и тем самым поднять большой шум, который причинит им обоим еще больше боли. Черт побери! Папа уже еле-еле держится, и такой удар может окончательно добить его. Мне хочется, чтобы Сейди просто смирилась с тем, что есть, и оставила меня в покое. Пусть меня похоронят, пусть погорюют, и пусть их жизнь продолжится своим чередом. Не стоит устраивать шумных скандалов уже перед самыми похоронами.

Я встаю и провожу рукой по волосам. «Отойди от лэптопа!» — кричит мне мой внутренний голос. Я знаю: мне следует прекратить читать эти публикации в «Фейсбуке», но это ведь все равно что найти свою полную биографию еще до того, как ты прожил собственную жизнь. Мне необходимо знать, чем все это закончится. Не только ради себя — еще и ради Гаррисона.

Снова подойдя к лэптопу, я вывожу на экран фотографию Гаррисона. Мне безумно хочется обнаружить еще какую-нибудь его фотографию. Я хочу увидеть, как он растет. Папа написал, что Ли заботится о нем и что в этом ему помогает Анджела. Она вела себя при нашей встрече вполне нормально, эта Анджела, но в ней было что-то немножко странное. И я, черт побери, уверена, что не хочу, чтобы моего сына растила она. Для меня очевидно, что она очень дружна с Ли, но мне трудно назвать ее человеком, с которым не скучно. А в моей маме замечательным было то, что она могла быть строгой, когда хотела, но при этом всегда была человеком, с которым не скучно.

Я позволяю своим пальцам погладить щеку Гаррисона. Мне хочется прикоснуться к его щечкам и в реальной жизни. Я хочу быть его мамой, хочу наблюдать за тем, как он растет. Хочу защищать его от всего того дерьма, которое окружает нас в этом мире. Я собираюсь попытаться изменить ход событий. Тот факт, что я верю в начало всей этой истории, еще не означает, что я должна согласиться с ее концом.

Я собираю свои вещи, кладу их в рюкзак и иду на первый этаж, решив, что мне следует, по крайней мере, показаться перед папой, прежде чем я отправлюсь на работу. Когда я захожу на кухню, папа поднимает на меня глаза. Он почти ничего не говорил, когда я вернулась вчера вечером домой. Правда, я тоже почти ничего не говорила. Я практически сразу отправилась в свою комнату, чтобы избежать разговора с ним. Я надеялась, что сегодня утром будет легче, но мои надежды не оправдались.

— Доброе утро, — говорит папа, а затем бросает взгляд на часы. — Ну что, уик-энд, я полагаю, удался?

— Да, еще как.

Когда я сажусь за стол, он пододвигает ко мне кружку с чаем.

— Спасибо.

— У него хорошее жилье, да?

— Да, шикарная квартира. И вид из окна на Лидс хороший.

Он кивает. Он прекрасно понимает, что со мной происходило в этой квартире, но он, по крайней мере, достаточно деликатен, чтобы об этом не говорить и не читать мне нотаций.

— А как прошла церемония вручения премий?

— Прекрасно. Его компании дали премию. Шикарный отель, вкусная еда. Мы болтали с лорд-мэром, и все было классно.

Он отхлебывает чай из своей кружки.

— А куда ты ходила вчера?

— К его матери. Она тоже живет в Лидсе. Точнее говоря, в Горсфорте.

— Она тебе понравилась?

— Она любезная, доброжелательная и все такое прочее. Хорошо готовит йоркширский пудинг.

— Но?.. — произнося это слово, он пристально смотрит мне в глаза. Я догадываюсь, что он уловил что-то в моем голосе.

Я пожимаю плечами:

— Она и в подметки не годится маме.

Он медленно кивает:

— Ей никто в подметки не годится, милая. В этом-то и проблема. А его отец?

— Его родители разошлись много лет назад. Он, похоже, уже не общается с отцом.

— А ты узнала, сколько ему лет? Я имею в виду Ли.

Я вздыхаю. Я не сказала папе о возрасте Ли после первого свидания с этим парнем, но понимаю, что рано или поздно это придется сделать.

— Ему тридцать два. Но он выглядит моложе своего возраста.

— О господи, Джесс…

— А какое это имеет значение?

— Имеет, если у человека двадцатидвухлетняя дочь, о которой нужно заботиться.

— Но почему? Это ведь означает, что он более зрелый, чем другие парни, с которыми я встречалась. Лично я бы сочла, что это даже хорошо.

— Да, я просто, наверное, смотрю на это совсем другими глазами.

Я знаю, про что он. Про секс. Папе не нравится, что мужчина на четвертом десятке охмуряет его маленькую девочку и тащит ее в постель. Хотя папа, конечно, никогда в этом не признается.

— К твоему сведению, он еще и более ответственный, чем все, с кем мне доводилось встречаться.

Папа вздыхает и смотрит на потолок. Я думаю, он прекрасно понимает, что я имею в виду.

— Ну а как же так получилось, что он все еще холостой в свои тридцать два?

— Я не знаю. Я спрошу его в следующий раз. Спросить? Или же я могу привести его сюда, и ты сможешь спросить его сам.

— Ты могла бы привести его, когда он привез тебя сюда вчера вечером.

— Я знаю. И теперь я рада, что не сделала этого, иначе ему пришлось бы столкнуться с таким вот допросом.

Мы некоторое время сидим молча. Я пью свой чай — главным образом для того, чтобы избавиться от необходимости разговаривать. Правда заключается в том, что я не пригласила Ли к себе домой потому, что не хотела, чтобы он видел, в каком доме я живу. Он и так ведь видел из машины убогость нашего Митолройда… Не хватало еще, чтобы он зашел ко мне домой и увидел, какая это жалкая лачуга! Этот парень привык к жизни в шикарных квартирах, и если он придет сюда, то увидит, что я — не из его мира.

— Я всего лишь пытаюсь оберегать тебя, Джесс.

— Правда? А может, ты пытаешься удержать рядом с собой свою доченьку на веки вечные?

Я встаю и направляюсь к двери. Папа опять бросает взгляд на часы. Мой поезд придет только через пятнадцать минут. Папа это знает, но, по-видимому, решает ничего по этому поводу не говорить.

Когда я прихожу на платформу, Сейди там еще нет. Прийти так рано — это вообще не про меня. Но сейчас это что-то вроде передышки между двумя неприятными разговорами. Впрочем, я подозреваю, что разговор с папой похож на легкий бриз по сравнению с ураганом, который ждет меня во время разговора с Сейди. Она прислала мне в воскресенье ответное сообщение, но оно было очень коротким: «Хорошо». Она могла бы написать что-нибудь такое, от чего мне стало бы легче, но, видимо, решила этого не делать.