Последнее лето

– Не был еще.

Тарас Константинович недовольно хмыкнул, обреченно толкнул дверь.

Отложив газету, невысокая седая старушка в роговых очках поднялась со стула, сделала навстречу мелкий шажок.

– Здравствуйте. Как я понимаю, вы и есть директор - Тарас Константинович?

– Он самый.
– Тарас Константинович мотнул головой.
– Садитесь, прошу вас.

– Спасибо.

Он прошел за свой стол, сел сам и почувствовал собя увереннее. Ничего импортного в этой старушенции по было. Просто старенькая, похожа на учительницу-пенсионерку: белые, гладко причесанные волосы, кофточка с длинным рукавом, черная юбка.

– Чем могу служить?

– Прежде всего посмотрите, пожалуйста, мой паспорт.
– В выцветших глазах старушки мелькнула грустная смешинка, она щелкнула запором дорожной сумки.
– Пожалуйста.

– Зачем?
– Тарас Константинович пожал плечами, внимательно, однако, пробежав все графы. Бессрочный.

Аносова Надежда Федоровна, 1895, место рождения г. Сызрань, служащая... Паспорт был пожелтевший, старенький, как и его владелица, и такой же аккуратный.

Задержался Тарас Константинович только на дате рождения: на шесть лет старше его...

– Вы, конечно, удивлены моим появлением?

– Да нет, не очень...

– Жизнь прожита, потянуло навестить родные места.

Отсюда хочу проехать еще в Сызрань.
– Аносова смущенно, словно извиняясь, усмехнулась, мягко блеснули золотые коронки.
– Это, наверно, уже патология...

У нее было круглое, еще чистое лицо, с тихим старческим румянцем, слабый подбородок иссечен мелкими морщинками, под черными ободками оправы висели деликатные мешочки. От прежней молоденькой помещицы сохранились одни только брови - хотя и поредевшие, но все такие же высокие и гордые.

Тарас Константинович понимал ее желание: даже зверь, чуя конец, жмется к своей норе, - не то что человек. Понимал он и другое: ей, старой барыне, с ее цепляющейся за былое памятью, дорого здесь все то, что с мальчишек было ненавистно ему; понимал, что всю свою жизнь, унаследовав от деда и отца извечную мужицкую ненависть к барам, он, по существу, никогда не переставал бороться с ее классом и победил его; понимал, говоря еще прямее, что сидящая перед ним вежливая благообразная старушка и он сам люди, чуждые друг другу, и все-таки, к удивлению своему, ничего, кроме снисхождения и легкого любопытства, не испытывал к ней. Так полярно изменились за эти десятилетня их роли, положение, ощущение своего места и значения на земле.

– Ехала я сюда без всякого опасения, - продолжала Аносова.
– Насколько я помню, очень плохой памяти мы о себе не оставили...

Уловив, должно быть, в глазах директора что- то ироническое, она округло развела руками.

– Ну, может быть. Сужу я, конечно, предвзято...

Муж, по натуре своей, был незлобивый - уверяю вас.

Служил он потом все время в Гатчине. Райзо, по-моему, называлось - так, кажется?

– Да, райзо.

– Он ведь агрономом был. Умер в тридцать девятом.
– Старушка подняла спокойные усталые глаза.
– А я виновата, по-моему, еще меньше. Разве только в том, что родилась дворянкой. Да замуж за помещика вышла...

Директор выжидательно слушал, как бы приглашая к продолжению, - Аносова заговорила снова, негромко и задумчиво:

– Не стану вас обманывать: муж, конечно, труднее привыкал... А у меня характер был другой, что ли. Необщительней, вероятно... И работа мне очень нравилась:

служила я в Публичной библиотеке, во французском отделе. Так вот всю жизнь безвыездно в Ленинграде и прожила.

– А в войну?
– не удержался Тарас Константинович.

– И в войну - тоже, - спокойно подтвердила Аносова, на секунду сжав маленькие бесцветные губы.
– Там у меня сын погиб, в ополчении. Кандидат технических наук был...

Она мелко, по груди, перекрестилась, провела под очками платочком.

Какой-то рубеж в их чуть странной, односторонней беседе был перейден, сипловатый голос директора впервые прозвучал искренне и участливо. Почувствовала эту неуловимую перемену и Аносова.

– Очень бы мне хотелось денек-другой пожить здесь.

Походить.
– Она снова, виновато поблестев очками, заговорила негромко и сдержанно: - Если можно, конечно.

За все, что нужно, я уплачу.

– Пожалуйста. Конечно, можно.

Извинившись, Тарас Константинович вышел в приемную, прикрыл за собой дверь.

– Беги в столовую, скажи, чтоб приготовили чегонибудь. Чай пускай покрепче заварят, яблоки на вазу.

Первое могут подать, а этот чертов гуляш чтоб и показывать не смели! Сам с ней, скажи, приду. Ясно?

– Ясненько.

– Потом зайди в приезжую - пусть посмотрят, ночевать будет. Человек пожилой - чтоб удобно было. Тоже ясно?

– Тоже ясненько.
– Секретарша вспорхнула с места, не удержалась: - Ой, да какой же вы сегодня нарядный, Тарас Константинович, - прямо не узнать!

Пришел Забнев, видимо уже предупрежденный секретаршей; поздоровался, пытливо и - тут же - разочарованно взглянул на Аносову. Тараса Константиновича такая быстрая смена выражения позабавила: в воображении человека, родившегося после революции, русская помещица должна была бы выглядеть, вероятно, несколько иначе! Представляя главного агронома, директор посмотрел на него с упреком. "Где же ты раньше-то был?
– так можно было объяснить этот взгляд.
– Хотел я, по совести говоря, на тебя спихнуть старушенцию. Да уж ладно, и так обошлось..."

Вести светские разговоры Забневу было некогда; правильно решив, что для этого хватит и одного директора, он вежливо осведомился у гостьи о дороге, о самочувствии и, как только кто-то заглянул в кабинет, тут же взмахнул костылями. Ловок!
– позавидовал ему вслед Тарас Константинович.

Запыхавшаяся секретарша подала, наконец, знак, что можно идти обедать, Тарас Константинович галантно поднялся.

– Прошу вас.

Он перевел ее через дорогу и уже на ступеньках предупредил на всякий случай:

– Столовая у нас рабочая. Сами понимаете - не ресторан.

– А, по-моему, тут мило.
– Аносова, войдя, оглядела небольшое помещение с двумя длинными, вдоль стены, столами, только что покрытыми белыми скатертями, и с расставленными на одном из них вазами с яблоками.

Старушка с удовольствием поплескалась под умывальником за марлевой занавеской, вышла к столу посвежевшая; от нее, как и когда-то, слабо и нежно пахло незнакомыми духами.

– Пробуйте, это из наших садов, - Тарас Константинович придвинул вазу.