Последнее лето

Аносова срезала с яблока маленькую дольку, смакуя, съела, - на лице ее появилось выражение удовольствия.

– Прелестное яблоко. Как называется, интересно?

– Панировка. А это - московская грушовка.
– Довольный, Тарас Константинович снисходительно махнул рукой.
– Все это сорта незамысловатые, летние. А есть отличные: кальвиль, синап зимний, жигулевское.

– Ого! А у нас, помню, антоновка да анис. И все, кажется.

– Не удивительно. Сколько у вас под садом было?

– Десятин пятнадцать - я особенно не вникала. Помню только, что большой сад. Муж им очень гордился.

Тарас Константинович легонько усмехнулся.

– А у нас восемьсот пятьдесят гектаров. Только плодоносящих.

– Боже мой!
– поразилась Аносова.
– Да куда же столько?

– Как куда? Людям. Теперь ведь яблоко - не господская забава.

Спохватившись, Тарас Константинович покашлял, - Аносова добродушно рассмеялась:

– Тарас Константинович! Очень прошу вас: не говорите со мной ни как с больной, ни как с совершенно чужим человеком. Хотите вы или не хотите, но за пятьдесят лет и я советской стала.

– Ладно, - пообещал Тарас Константинович, рассмеявшись так же легко и свободно.

Обед стоил копейки - Аносова решительно уплатила эти копейки сама из старомодного кожаного портмоне с двумя белыми, заходящими друг за друга горошинками запора.

Зарумянившись, она коснулась платочком влажного лба, глаза ее из-под очков смотрели благодарно и размеренно.

– Отдохнуть, Надежда Федоровна?

– Да, если можно.

Больше на внимание директора Аносова не претендовала, да он и сам, признаться, вспомнил о ней только поздним вечером, собираясь на покой. По привычке перебирая в памяти события минувшего дня, Тарас Константинович попытался как-то суммировать свои впечатления о необычной гостье: начальные, еще подспудно жившие в нем, не совпадали с последними, более определенными.

При знакомстве он отнесся к ней с понятной предвзятостью, настороженно, чувствуя одновременно и удовлетворение победителя, что ли. Сейчас, ворочаясь в постели, Тарас Константинович испытывал к ней обычное участие пожилого человека к еще более пожилому. Ко всему этому добавлялось и свое, очень личное: скоро и ты сам, по какому-то последнему велению сердца, вот так же запросишься обойти родные места...

Когда на следующий день он, наконец, собрался проведать старушку, она сама пришла в контору - попрощаться.

– Спасибо вам, голубчик, за все, - устало опустившись на стул, поблагодарила она. Нынче она была еще тише, глаза из-под черных роговых очков смотрели ласково и грустно.

– Походили?

– Да... У Суры постояла. Там купальня у нас была, мостки... С вязами поздоровалась... и попрощалась тоже.

Когда меня сюда впервые привезли, они уже такие были.

Как все изменилось - и поселок, и люди, - говорить не стану. Вы сами знаете. А мне вот, видите, - вязы...

Аносова взглянула на директора, объяснила:

– Только не думайте, пожалуйста, что всего этого мне жаль... Жалко мне здесь одно: собственную молодость. Ее, голубчик, всегда почему-то жаль...

Тарас Константинович проводил ее до машины, наказав Петру усадить в поезд, и через пять минут, вернувшись в кабинет, сразу же забыл о ней.

Красный, возбужденный Забнев кричал по телефону, гневно размахивая рукой, - обычно прислоненные к столу костыли его валялись на полу.

– Яблоки отказались принять, - обернулся он к директору.
– Нате вот, потолкуйте с ними!

Тарас Константинович чертыхнулся, схватил трубку.

Началось!

9

Накануне, пока обзванивали трест, управление торговли и всякие торги, городской, хлебный, военный и еще черт знает какие!
– Тарас Константинович сорвал голос. Добиться удалось немногого: яблоки первого сорта, и то после крика и угроз, приняли третьим. Беда даже была не в этом отдельном случае, а в том, что и на ближайшие дни обстановка оставалась такой же катастрофической. Не понадеявшись на поставки в достаточном количестве местных фруктов, многие торговые организации, как выяснилось, заключили дополнительные договоры с совхозами южных районов страны. Поставщиками те оказались пунктуальными, и сейчас все склады города были буквально забиты яблоками. Товар скоропортящийся, в длительную лежку непригодный, начетов на собственную шею никто не хотел, - Тараса Константиновича и слушать отказывались.

Совещаясь сегодня утром, он сердито сипел.

– Выход один: дать телеграммы на Урал, в Сибирь.

Предложить по двадцать копеек. Еще благодарить будут.

– Правильно, - поддержал Забнев, нетерпеливо качнувшись на костылях. И прямо сейчас.

– Не можем, - категорически заявил главбух, отличный специалист, но предельно педантичный.
– Надо, чтобы трест получил официальное разрешение от управления торговли. Только так.

– Да Семен Семеныч все ноги у них там оббил! Говорил я с ним опять, принялся урезонивать его директор.
– Пойми: им сейчас такую бумажку дать что самих себя по заднице отстегать. Пока эта машина сработает!..

– Надо подождать, значит.

– А гнить начнут - тогда как?
– спросил Быков.

– Актировать. Вина не наша.

– Актировать? А с совестью что прикажешь делать - тоже актировать? Тарас Константинович взбеленился: - Лепет детский, а не разговор! Звонил я ночью в Чапаевский - полтораста тонн скотине скормили. Чистым человеческим трудом кормят! Старания сотен людей - в помойку. Как мы потом людям в глаза смотреть станем? Заставлять их работать? Никогда на такое не пойду.

– Незаконные сделки оформлять я не буду.

– Будешь! Две подписи поставлю, десять поставлю - никуда не денешься!

– И наживем неприятности, - уныло заключил бухгалтер.

– Да плевать я хотел на твои неприятности! Яблоко сохраним, люди его съедят, а не скотина!

Вмешался Быков - до сих пор он внимательно слушал, перекатывая по скуле острый желвак:

– Тогда я соберу сейчас внеочередное партбюро.

И узаконим решение дирекции.

– Партбюро?
– Тарас Константинович заколебался.
– Нет, Андрей Семеныч. Не стоит: дело это чисто хозяйское. Поддержка - вещь важная, спасибо за нее, но формально такое решение ничего не изменит. Ему вон не наше решение нужно, а большую бумажку. Так, что ли, министр финансов?

– Правильно.

– Ну все.
– Тарас Константинович сипло засмеялся, энергично хлопнул ладонью по столу.
– Поезжайте, друзья. Жалко мне вас - замотались, а помочь не могу, Буду уж тут сиднем сидеть, до конца добивать.

В разгаре была косовица и обмолот зерновых, - Забнев кочевал из отделения в отделение; он почернел, осунулся, стал таким же тонким, как и его костыли. Быкову пришлось сесть на ремонтную летучку - механик с нее, молодой толковый парень, сдуру напился в деревне квасу со льду и схватил жестокую ангину, такую, что пришлось свезти в больницу. Умевший и слесарить и водить машину завгар уезжал на летучке сразу после наряда и затемно возвращался в поселок не со стороны города, как недавно, а с противоположной - с полей. "Все никак до этой рации руки не дойдут", подосадовал Тарас Константинович, увидев в окне, как сорвался с места темный высокий фургон.