Последняя глава (Книга 1)

– За то, что они писали стишки?
– спросила девушка.
– Смешно, да?

Динни ничего не ответила. Она-то знала некоторые из этих стишков! Осмотрев несколько изваяний и прочитав имена, которые и Динни-то не слишком интересовали, а Миллисент и подавно, девушки медленно направились по приделу туда, где между двумя красными венками лежит черно-золотая плита Неизвестного солдата.

– Интересно, знает ли он, - сказала девушка, - я-то думаю, ему все равно; раз даже имя его никто не слышал, какой ему от всего этого прок?

– Ему - никакого. А вот нам есть прок, - сказала Динни; она испытывала волнение, которым весь мир платит дань Неизвестному солдату.

Когда они снова очутились на улице, Миллисент вдруг спросила:

– А вы верите в бога, мисс?

– В какой-то мере, - неуверенно ответила Динни.

– Меня этому никогда не учили: отец и мать любили мистера Черрела, но думали, что он ошибается; понимаете, отец у меня был социалист и всегда говорил, что религия - часть капиталистического строя. Вообще наш брат в церковь не ходит. Во-первых, и времени нет. А потом в церкви сиди тихо, как истукан. Я вот, например, не люблю сидеть на одном месте. И если бог есть, почему это обязательно "он"? У меня вся душа возмущается. Вот и с девушками обращаются так потому, что бог - это "он". С тех пор как меня судили, я много об этом думала. Да и много ли "он" сотворит, если тут не будет "ее", держи карман шире!

Динни в изумлении уставилась на девушку.

– Жаль, что вы не сказали этого дяде. Интересная мысль.

– Говорят, женщины и мужчины теперь равны, - продолжала Миллисент, - но это вранье. У меня на работе все девушки боялись хозяина, как огня. Где деньги, там и сила. И чиновники, и судьи, и священники - все они мужчины, да и генералы тоже. Сила у них, а без нас все равно ничего поделать не могут. Эх, будь я одна женщина на свете, я бы им показала!

Динни молчала. Конечно, девушка ожесточена, жизнь у нее нелегкая, но в ее словах есть правда. Создатель должен быть двуполым, иначе процесс сотворения мира прекратился бы в самом начале. Тут заложена основа равноправия полов, как это ей прежде в голову не приходило! Если бы Миллисент принадлежала к ее кругу, Динни поделилась бы с ней своими мыслями, но она не могла быть с ней откровенной; в душе ругая себя за спесь, она сказала с привычной иронией:

– Ну, вы прямо бунтарь!

– Да уж тут забунтуешь, - возразила девушка.

– Вот мы и пришли к миссис Монт. У меня есть еще дела, я с вами расстанусь. Надеюсь, мы еще увидимся.

Динни протянула руку, Миллисент ее пожала.

– Хорошо мне было с вами, - сказала она от души.
– Мне тоже. Желаю удачи!

Динни оставила девушку в холле, а сама отправилась на Окли-стрит; ей было не по себе, как всякому человеку, который остановился на полпути. Она прикоснулась к неведомому и отступила. Ее мысли и чувства напоминали ей веселое чириканье весенних птиц, которые еще не сложили своих песен. Эта девушка пробудила в ней какое-то новое для нее желание схватиться с жизнью врукопашную, но ни намеком не подсказала, как это сделать. Эх, если бы она могла влюбиться! Приятно знать, чего хочешь, как это знали с первого взгляда Джин и Хьюберт, как это знали, по их словам, Халлорсен и Алан Тасборо. А ее существование скорее похоже на театр теней, чем на действительность. Недовольная собой, она облокотилась на парапет над Темзой, следя за поднимающимся приливом. Верит ли она в бога? В каком-то смысле - да. Но в каком? Ей припомнилась фраза из дневника Хьюберта: "Всякий, кто верит, что попадет на небо, находится в куда более счастливом положении, чем я. Ведь ему сулят посмертную пенсию". Разве религия - это вера в загробное вознаграждение? Если так - какая пошлость! Надо верить в добро ради самого добра, потому что добро прекрасно, как цветок, как звездная ночь, как музыка. Дядя Хилери делает свое трудное дело, ибо просто не может иначе. А он верит в бога? Надо его спросить. У самого ее уха раздался голос:

– Динни!

Динни вздрогнула и обернулась, - перед ней, широко улыбаясь, стоял Алан Тасборо.

– Я был на Окли-стрит, справлялся о вас и о Джин; там мне сказали, что вы остановились у Монтов. Я пошел было туда и вдруг встречаю вас. Вот повезло!

– А я раздумываю, верю ли я в бога.

– Как странно! Я тоже!

– Что - тоже? Верю ли я или верите ли вы?

– По правде говоря, вы и я для меня - одно и то же.

– Вот как? Так как же мы, верим или нет?

– С грехом пополам.

– А вы слышали, что случилось на Окли-стрит?

– Нет.

– Капитан Ферз вернулся.

– Ах ты черт!

– Вот именно. Вы видели Диану?

– Нет; только горничную, - она была какая-то растерянная. А тот, бедняга, все еще не в своем уме?

– Ему лучше, но это так ужасно для Дианы.

– Надо бы ее оттуда убрать.

– Я перееду к ней, если она согласится, - сказала вдруг Динни.

– Ну, мне это совсем не нравится.

– Да уж чего хорошего, но я все-таки перееду.

– Почему? Она вам не такой уж близкий человек.

– Мне надоело бить баклуши.

Молодой Тасборо изумленно раскрыл глаза.

– Не понимаю.

– Вы не прячетесь за мамину юбку. Пора и мне начать жить самостоятельно.

– Тогда выходите за меня замуж.

– Ей-богу, Алан, я никогда не встречала человека с такой бедной фантазией.

– Лучше придумать что-нибудь одно, но стоящее, Динни двинулась дальше.

– Я иду на Окли-стрит.

Некоторое время они шли молча; наконец молодой Тасборо серьезно спросил:

– Что вас мучает, моя дорогая?

– Собственная натура; уж больно спокойно живу, никаких треволнений.

– Дайте мне волю, у вас будет их сколько угодно.

– Я говорю серьезно, Алан.

– Вот и отлично. Пока вы не станете серьезней, вы за меня замуж не выйдете. Но почему вам так не хватает синяков?

Динни пожала плечами.

– А помните у Лонгфелло: "Жизнь реальна, жизнь сурова". Вы, конечно, не знаете, что это за никчемное занятие - жить маменькиной дочкой в деревне.

– Сказал бы я вам, да боюсь.

– Почему же, скажите!

– Ваш недуг легко излечить. Отчего бы вам самой не стать маменькой в городе?

– Вот когда девушкам полагается краснеть, - вздохнула Динни.
– Право, мне совсем не хочется превращать все в шутку, но, кажется, ничего другого мне не дано.

Молодой Тасборо взял ее под руку.

– Если вы сумеете превратить в шутку жизнь жены моряка, вы будете первая, кому это удалось.

Динни улыбнулась.

– Я ни за кого не выйду замуж, пока не почувствую, что не могу иначе. Я слишком хорошо себя знаю.

– Ладно, Динни; не буду вам больше надоедать. Они снова помолчали; на углу Окли-стрит она остановилась.

– Дальше вам идти не стоит.

– Я загляну вечером к Монтам и узнаю, как ваши дела. И если вам понадобится помощь - любая помощь, - вам надо только позвонить мне в клуб. Вот по этому номеру.

Он написал карандашом номер на карточке и протянул ей.

– Вы будете на свадьбе Джин?

– А как же! Я ведь шафер. Хотел бы я только...

– До свидания!
– прервала его Динни.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Динни весело рассталась с Аланом, но на душе у нее скребли кошки, и она минутку помедлила у дверей. Ей еще не приходилось иметь дело с психически больными, и она очень боялась. Впустила ее все та же немолодая горничная. Миссис Ферз сейчас у капитана Ферза, и не поднимется ли мисс Черрел в гостиную? Динни подождала в той самой комнате, где сидела под замком Джин. Вошла Шейла, сказала: "Здравствуйте! Вы ждете мамочку?" - и ушла. Потом появилась Диана; лицо у нее было такое растерянное, словно она никак не может собраться с мыслями.