Последняя глава (Книга 1)

– Простите, дорогая, я читала ему газеты. Стараюсь вести себя с ним, как будто ничего не случилось.

Динни подошла к ней и погладила ее по руке,

– Но это не может так продолжаться, Динни; не может. Я теперь знаю.

– Давайте я поживу у вас. Вы можете ему сказать, что вы давно меня пригласили.

– Но, Динни, мало ли что здесь может произойти? Я просто не знаю, что с ним делать. Он боится выходить из дому и встречаться с людьми. И в то же время слышать не хочет о том, чтобы уехать куда-нибудь, где его не знают; и врача не хочет звать. Никого не желает видеть.

– Меня он будет видеть постоянно и, может, понемножку привыкнет к людям. Через несколько дней он освоится. Давайте я съезжу за вещами?

– Если уж вы и в самом деле такой ангел, пожалуйста!

– Я предупрежу дядю Адриана, что переезжаю к вам; он поехал в клинику.

Диана подошла к окну и постояла, глядя на улицу. Внезапно она обернулась.

– Я твердо решила, Динни: надо сделать все, чтобы ему помочь. Если хоть что-нибудь от меня зависит, я это сделаю.

– Молодец!
– сказала Динни.
– Я вам помогу!

И, боясь расплакаться или увидеть слезы Дианы, она вышла из гостиной и спустилась по лестнице. Проходя по улице, она опять заметила в окне столовой Ферза, его горящие глаза следили за ней. Всю дорогу назад, на Саут-сквер, ее преследовало сознание этой трагической несправедливости.

За обедом Флер сказала:

– Не к чему терзаться, пока еще ничего не случилось, Динни. Хорошо, что Адриан вел себя, как святой. Вот вам пример бессилия закона. Вообразите, что Диана получила бы развод, - это не помешало бы Ферзу вернуться к ней, а ей отнестись к нему так же, как сейчас. Закон не в силах повлиять на отношения между людьми. А Диана любит Адриана?

– Не думаю.

– Вы в этом уверены?

– Нет. Мне трудно разобраться даже в себе самой.

– Да, кстати, звонил ваш американец. Он хотел зайти.

– Что ж, пусть заходит. Но я буду уже на Окли-стрит.

Флер посмотрела на нее испытующим взглядом.

– Значит, мне лучше поставить на моряка?

– Нет. Поставьте на старую деву.

– Ну, милая! Это невозможно.

– Не вижу от замужества никакого проку.

Флер ответила с жесткой усмешкой:

– Нельзя же стоять на месте. Вот мы и не стоим, а иначе было бы слишком скучно.

– Вы современная женщина, Флер, я средневековая.

– Да, у вас в лице есть что-то от ранних итальянцев. И ранним итальянцам не удавалось убежать от жизни. Не тешьте себя иллюзиями. Рано или поздно самой себе осточертеешь, и тогда...

Динни с изумлением взглянула на Флер, - она никогда прежде не слышала от нее таких горьких слов.

– А какой прок от брака вам, Флер?

– Ну, я по крайней мере стала настоящей женщиной, дорогая моя, - сухо ответила Флер.

– Вы хотите сказать, что у вас есть дети?

– Говорят, дети могут быть и без брака, хотя я в это не очень верю. У вас же, Динни, этого быть не может, - вами движут прадедовские инстинкты; в старых семьях царит врожденная тяга к законному потомству. Ведь без него не было бы и старых семей.

Динни наморщила лоб.

– Никогда об этом не думала, но я не хотела бы иметь незаконного ребенка. Да, кстати, вы дали той девушке рекомендацию?

– Да. Не вижу, почему бы ей не стать манекенщицей. У нее узкие бедра. Нынешняя мода на мальчишескую фигуру продлится еще не меньше года. Потом помяните мое слово - юбки станут длиннее и снова начнут увлекаться пышными формами.

– Унизительно, правда?

– Что?

– Всячески подлаживаться, менять свои формы, волосы и так далее.

– Игра стоит свеч. Мы отдаем себя в руки мужчин для того, чтобы они попали в наши руки. Такова философия соблазнительницы.

– Если эта девушка будет манекенщицей, она уж наверняка пойдет по дурной дорожке.

– Не обязательно. Она может даже выйти замуж. Но меня не волнует нравственность моих ближних. Наверно, вам, в Кондафорде, приходится делать вид, что вас это интересует, - не зря вы сидите там со времен Вильгельма Завоевателя. Кстати, ваш отец принял меры, чтобы его дети заплатили поменьше налога на наследство?

– Он еще не старик, Флер.

– Да, но умирают не одни старики. У него есть что-нибудь, кроме имения?

– Только пенсия.

– У вас там много леса?

– Терпеть не могу, когда рубят деревья. Двести лет роста, жизни - все насмарку в каких-нибудь полчаса. Возмутительно.

– Милая моя, у людей обычно нет другого выхода, - разве что все продать и уехать.

– Как-нибудь перебьемся, - коротко сказала Динни, - мы никогда не продадим Кондафорд.

– Не забудьте о Джин.

Динни резко выпрямилась.

– И она этого не сделает. Тасборо - такой же старинный род, как наш.

– Предположим; но эта девушка полна неожиданностей, энергии у нее хоть отбавляй. Прозябать она не захочет.

– Жить в Кондафорде - это не прозябание.

– Не обижайтесь, Динни; я думаю только о вас. Я вовсе не хочу, чтобы вы потеряли Кондафорд, как не хочу, чтобы Кит потерял Липпингхолл. Майкл такой взбалмошный. Говорит, что если он один из столпов страны, то ему жаль такую страну, - какая глупость! Я никому этого не говорю, - неожиданно добавила Флер с глубокой искренностью, - но Майкл - золотой человек!

Заметив удивленный взгляд Динни, она переменила тему.

– Значит, на американце я могу поставить крест?

– Безусловно. Три тысячи миль между мной и Кондафордом - нет, спасибо!

– Тогда перестаньте мучить беднягу, - он признался мне, что вы его "идеал".

– И он туда же!
– воскликнула Динни.

– Да, и даже сказал, что он от вас без ума.

– Это ничего не значит.

– В устах человека, который отправляется на край света, чтобы раскопать истоки цивилизации, что-нибудь да значит. Большинство людей готово сбежать на край света, лишь бы не видеть ни цивилизации, ни ее истоков.

– Я с ним покончу, как только уладится дело Хьюберта, - сказала Динни.

– Боюсь, что для этого вам придется либо постричься в монахини, либо надеть фату. Фата будет вам очень к лицу, Динни, когда вы пойдете с моряком к деревенскому алтарю под марш Мендельсона, окруженная милым вашему сердцу средневековьем. Хотела бы я это видеть!

– Я ни за кого не выйду замуж.

– Что ж, может, мы пока позвоним Адриану?

В квартире Адриана им ответили, что он будет дома к четырем часам. Динни попросила передать ему, чтобы он зашел на Саут-сквер, и поднялась к себе за вещами. В половине четвертого, спускаясь по лестнице, она заметила на пышном "саркофаге", где покоилась верхняя одежда, шляпу, поля которой были ей знакомы. Она попятилась, но было уже поздно.