Последняя глава (Книга 1)
Шрифт:
Адриан молчал.
– Я поеду, Динни, - сказал он наконец, - если Халлорсен меня возьмет.
– Возьмет. Нагнись, дядя. Я должна тебя поцеловать.
Адриан нагнулся. Поцелуй пришелся в кончик носа. Позади послышался кашель церковного служки...
Возвращение в Кондафорд состоялось в тот же день в прежнем порядке; молодой Тасборр сидел за рулем. В Чичестере он вел себя чрезвычайно тактично, ни разу не сделал предложения, и Динни была ему за это благодарна. Ей тоже хотелось покоя, как и Диане. Алан уехал из Кондафорда в тот же вечер, Диана с детьми - на другой день; Клер вернулась из Шотландии, где долго гостила, и теперь в Кондафррде остались только свои, А Динни все никак не могла успокоиться. Теперь, когда
Динни прочитала письмо с признательностью, но без сердечного трепета, за что тут же обозвала себя бесчувственной тварью. Успокоившись насчет Адриана, - она знала, что хлопоты о его отпуске охотно возьмет на себя Хилери, - Динни теперь неотступно думала о Хьюберте; ею все больше овладевали мрачные предчувствия. Она пыталась убедить себя, что это от безделья или нервная реакция после истории с Ферзом, но никакие доводы не действовали. Если даже на родине Хьюберту так мало доверяют, что готовы его выдать, - на что же ему рассчитывать там? Она подолгу разглядывала тайком карту Боливии, словно очертания страны помогали ей проникнуть в психологию этого народа. Никогда еще она так страстно не любила свой дом, как в эти тревожные дни. Кондафорд - родовое имение, и если Хьюберта вышлют, осудят, если он умрет в тюрьме или будет убит одним из этих погонщиков, а у Джин не окажется наследника, - имение перейдет к старшему сыну Хилери, к двоюродному брату, школьнику, которого она едва знает; конечно, оно останется в семье, но это будет уже не то. С судьбой Хьюберта связана судьба ее родного гнезда. И, хотя она удивлялась тому, что может думать о себе, когда на карту поставлена жизнь Хьюберта, она никак не могла отделаться от этих мыслей.
Как-то утром она попросила Клер отвезти ее в Липпингхолл. Динни терпеть не могла править машиной, и не зря: ее привычка видеть смешную сторону во всем, что ей встречается, несколько раз чуть было не довела ее до беды. Они приехали к самому обеду, и леди Монт встретила их восклицанием:
– Девочки, какая досада! Впрочем, может, вы любите морковку? Дяди дома нет. Так очищает кровь! Блор, поглядите, не зажарила ли Августина какую-нибудь птичку. Да, Блор, попросите ее сделать эти вкусные блинчики с вареньем, которые мне нельзя есть.
– Нет, тетя Эм, пожалуйста, не заказывай того, чего тебе нельзя есть самой.
– Но мне ничего нельзя есть. Ваш дядя толстеет, поэтому я худею. Да, Блор: омлет с сыром и какого-нибудь хорошего вина... и кофе.
– Тетя, это ужасно!
– Винограду, Блор. И эти сигареты - они наверху, в комнате мистера Майкла. Дядя их не курит, а я курю всякую дрянь, поэтому сигарет у нас никогда не бывает. И еще, Блор...
– Да, миледи?
– Коктейли, Блор.
– Тетя Эм, мы не пьем коктейлей.
– Нет, пьете, я видела. Клер, ты такая худенькая.
Ты тоже сидишь на диете?– Нет, я была в Шотландии.
– Охотилась и ловила рыбу? А теперь побегайте по дому. Я вас подожду.
Пока они "бегали по дому", Клер спросила Динни:
– Где тетя Эм научилась глотать окончания слов?
– Папа рассказывал, что в школе, где она училась, считалось неприличным произносить все слово до конца. Правда, она - прелесть?
Клер, которая в это время подкрашивала губы, только кивнула.
Возвращаясь в столовую, они услышали, как леди Монт говорит:
– Брюки Джеймса, Блор.
– Да, миледи.
– У них такой вид, будто они вот-вот свалятся. Нельзя ли с ними что-нибудь сделать?
– Да, миледи.
– А вот и вы! Тетя Уилмет гостит сейчас у Генриетты. Они там спорят напропалую. Для каждой из вас нашлось по холодной птичке. Динни, что ты сделала с Аланом? Он стал такой интересный, а завтра кончается его отпуск.
– Ничего я с ним не сделала, тетя Эм.
– Поэтому он такой интересный. Нет. Дайте мне морковку, Блор. Разве ты не выходишь за него замуж? Я знаю, у него есть виды на наследство... судебный процесс... кажется, где-то в Уилтшире? Он все ходит сюда и плачется мне в жилетку, бедняжка.
Под пристальным взглядом Клер Динни застыла с поднятой вилкой.
– Смотри, не то он еще переведется в Китай и женится на дочке беглого корабельного казначея. Говорят, в Гонконге их полно. Да! Мой портулак погиб. Босуэл и Джонсон взяли да и полили его жидким навозом. Совсем не разбирают запахов. Знаете, что они один раз сделали?
– Нет, тетя Эм.
– Напустили насморк на моего племенного кролика, - обчихали всю его клетку. Бедняжка умер. Я их уволила, но они не ушли. Не уходят, и все. Дядя их совсем избаловал. А ты не собираешься с кем-нибудь сочетаться, Клер?
– "Сочетаться"! Тетя Эм!
– Прелестное слово, - то и дело попадается в воскресных газетах. Но ты собираешься или нет?
– Конечно, нет.
– Почему? Все некогда? По правде говоря, терпеть не могу морковку... такая скука. Но у дяди начинается опасный возраст... приходится об этом думать. Не понимаю, зачем мужчинам опасный возраст. И, в сущности, он у него должен был уже пройти.
– Он прошел, тетя Эм. Разве ты забыла? Дяде Лоренсу уже шестьдесят девять.
– Понимаешь, это еще совсем незаметно. Блор!
– Да, миледи.
– Уйдите, пожалуйста.
– Да, миледи.
– Есть такие вещи, о которых при нем нельзя говорить, - сказала леди Монт, когда за дворецким закрылась дверь, - аборты, дядя и так далее. Бедная киска!
Она встала, подошла к окну и бросила кошку на цветочную клумбу.
– Блор с нею терпелив, как ангел, - прошептала Динни.
– В сорок пять они пускаются во все тяжкие, - сказала, возвращаясь на свое место, леди Монт, - и в шестьдесят пять тоже, а потом - уж и не знаю когда. Я никогда не пускалась во все тяжкие. Но я подумываю о нашем священнике.
– Он очень скучает, тетя?
– Напротив, отдыхает душой. Он часто бывает у нас.
– Вот было бы здорово, если бы ты затеяла какую-нибудь скандальную историю!
– Динни!
– Дядя Лоренс был бы в восторге.
Леди Монт словно оцепенела.
– Где Блор?
– спросила она.
– Пусть он мне тоже даст хоть один блинчик.
– Ты же сама его отослала.
– Ах да!
– Нажать звонок, тетя Эм?
– спросила Клер.
– Он у меня под стулом.
– Я поставила его там для дяди. Он читает мне "Путешествие Гулливера". Какой это был грубиян!
– Ну, Рабле или Вольтер - еще хуже.
– Ты читаешь такие грубые книги?
– Что поделаешь, это классика.
– Говорят, есть такая книга - Апулеса или что-то в этом роде; дядя купил ее в Париже, а в Дувре ее у него отняли. Вы ее читали?