Последняя Патриотическая

– Шо, вы с ним медлите? Вывели на двор, да шлепнули сразу. Желающих - пол казармы, - отворачивается от меня Белый.

Ушел он и больше не возвращается. Сидит в конце коридора, справляется с нервами. А у этого кипит голова: пока баба с печи летит - семь дум передумает.

– На родине вдруг посадят теперь...

– За что?

– Не знаю. За предательство может быть.

– А семье за это, что будет?

– Не знаю... Не знаю...
– трет он ладонью лицо.

– Ты, почему не стрелял, там на шахте?

– Не знаю, теперь уже не знаю... Думал, какая-то особая разведка...

– Просмотрел?

– Да, просмотрел. Я не помню. Я письмо жене не дописал...

– Номер помнишь ее?

– Да.

– Диктуй мне. И никому про это. Детям по сколько?

– Одному четыре года, другому четыре месяца.

– Пацаны?

– Да, оба мальчика.

– Куда пойдешь после войны, если выживешь?

– В армию не пойду.

– Страшно, тебе, Серго?

– Да, страшно.

– Детей хочешь увидеть, как вырастут?

– Да, хочу.

– Серго, мы все здесь за детей. Понимаешь меня, Серго?

– Да, тебя понимаю.

– И нам не платят по три тысячи гривен в месяц. Мы здесь бесплатно, Серго. Кто месяц и два, а кто по полгода бесплатно. Потому что за детей. Веришь мне?

– Да, я верю.

– Мы в плен тебя взяли, я тоже там был.

– Я не запомнил. Никого не запомнил.

– Я знаю, поэтому говорю. Тебя обменяют. Не убьют. Запомни.

– Спасибо.

– Прощай, Серго.

– Спасибо...

В отряде "сухой закон", но Север отпустил литр спирта - поить за фортуну орлов.

– Дикой, разливай, - ходит Орда, меж двух столов, в кабинете разведки.

– У меня рука дрогнет, вы мне рожу набьете, - всегда "на дурочке", - легче жить, - руки в боки Дикой.

– Чего собрались-то?
– опоздал кто-то с поста.

– Какой-то "укроп" свободу свою потерял, - смеются за кружками.

Да вот, тоска - литр спирта на полтора десятка бойцов. И - дело к ночи, расходится на своих двоих, не качнувшись, разведка. Носы красные, а лица синие: порохом жженые, морозами луженные...

– ----------------------------

В конце декабря я уезжал с Донбасса домой. Уже на границе достал телефон, набрал номер Евы - жены Серго.

– Да, по-русски говори, Ева! Я мову не понимаю. Я - россиянин.

– Я поняла вас.

– Где он сейчас у тебя?

– Не знаю. Мне сообщили, в полон забрали его.

– Да, в плену он. В Донецке. Я видел его месяц назад. Я в плен его брал. Он жив у тебя. Его должны обменять. Жди, что обменяют.

– Я жду. Мы все тут переживаем... Когда обменяют?

– Я не знаю. Не знаю, правда.

– Он здоров хоть?

– Да, был в порядке. Я обещал ему, позвоню тебе, расскажу. Всё, я позвонил. Жди его. Его обменяют. И сюда не звони. На этот номер уже не звони. Прощай, Ева.

– Прощайте.

За нашей границей я разломил пополам, и выбросил сим-карту украинского "Лайфа".

Потому, что уезжал из Донецка уже навсегда. Потому, что такое счастье, как Новороссия, бывает только однажды. Вернулся в Россию - и потерял его навсегда.

– -----------------------------------

В феврале следующего года Серго обменяли на наших военнопленных. Лишь здесь он сыграл свою главную роль. Он так ничего не принес нам, этот "язык". Не потому что что-то скрывал, а потому что ему действительно было нечего дать. Чем стал в его судьбе батальон "Волынь"? Недолгим романсом, где одна только водка, перловка с червями да с гнилыми сухарями, да вши, что заводило их Минобороны в волонтерами добытом белье...

И горько и больно для солдата закончился этот романс.

" - ...Куда пойдешь после войны, если выживешь?

– В армию не пойду.

– Страшно, тебе, Серго?

– Да, страшно.

– Детей хочешь увидеть, как вырастут?

– Да, хочу..."

НАЧАЛО КОНЦА

Уходит длинная осень Четырнадцатого года. Уходит из старой нищей страны, где на пепелище прошлых миров, меж старыми дряхлыми городами, не удержать, разгулялась беда. Где валит с каменных ног ветроворот перемен.

Была Русская Весна четырнадцатого года - и через границу сватался Донбасс к ангелам. Да отвернулись ангелы от людей маленьких, да сереньких. И началось Русское Лето, когда ползли на Донбасс свататься черти. Но встали из людей маленьких колоссы и титаны, и с медью в черепах споткнулись в вышиванках рогули. Да вот раскидала всех Русская Осень... Нет сил больше свататься у тех и других, и запеклись от крови - не отстираешь, наряды.

Русская Осень четырнадцатого года... Вставал в полный рост Русский Мир, да лишь час простоял на ногах. Не хватило русских ему на земле.

Эх, русские!.. Держитесь крепче друг за друга. Не то упадете.

...И вот мы стоим на пепелище прошлых миров, на передовой Украины, во дворе Пантеона Богов. Огромный строй в восемьдесят семь человек - весь "Беркут" отряда Севера. Кто в "горке", кто в камуфляже, чернеют казачьи, с красным верхом папахи - прибыло, не измерить, в Войске Донском за эту войну. Стоят перед строем Орда и Родник, раздают последние инструкции и угрозы. За ними, с карандашами и списками, повариха Алена - не резать ей больше ночами "укропов" на блокпостах. Не обрывать солдатские вещие сны... Встает перед нами Север. И тоже говорит, говорит, говорит... Но без передыха ударяет в грудь ветер, уносит слова, и дым сигарет... Уже загружены мины, гранатометы и пулеметы, стоят во дворе машины, уже Алена зачитывает вслух позывные - считает бойцов. Все здесь на ветру, лишь нет Беспредела: ушел на неделе в запой, а утром подался в Россию.

Сегодня нас отпускает передовая.

– Летите оттуда, "беркуты", - сказали в штабе Донецка.

– Куда лететь-то?
– стоял с серым лицом нужный вчера, бесполезный сегодня Север.

– На четыре стороны, кроме Киева.

– Вот нам-то туда и надо, - уезжал он обратно на фронт.

– Совет вашей банде: прибейтесь к кому-нибудь, - вдогонку ему из дверей.

Не докатились до нас в своё время "Оплоты" и "Востоки" со своими танками и батальонами, не разогнали, не разоружили, не положили, как многих. Далеко от всех столиц, в дикое поле залетел "Беркут", бензина не хватило его разорвать. А нынче уже набрала силу Республика, и просто показала пальцем на дверь: "Эй, банда! Прибейтесь к кому-нибудь". И больше нельзя было этого не расслышать.