Последняя Патриотическая

– Грузись, славяне!
– гаркнул-каркнул Орда.

– С Богом, казаче!
– перекрестился Родник.

Все по машинам, и двинулась до Донецка колонна. Где Клуни, обещавший нас повесить и расстрелять, в своем отряде "Би-2" дал место для "Беркута".

Здесь всё романтично и, всё поэтично на этой войне: Клуни - из Голливуда, "Би-2" - из черт знает откуда. Рехнувшиеся актеры и музыканты, вложившие душу в свое ремесло. Вот где настоящие оригиналы, вот где идеал мастерства! А в Москве и Голливуде - фальшивки.

Мы выгружаемся в темноте у общежития техникума, что по случаю войны обратился в казарму. На этажах палаты на двух человек, где в каждой собственный душ - живи после передовой, как кум королю. Во многих побиты окна - сыпались мины во двор, и в комнатах гостит улица, с морозами и шумами.

Рядом с общагой аптека на два этажа. Всё разбито внутри. Битая мебель, битые окна, сорваны двери, на полу всё в бумагах и рваных картинах. И страшный трупный запах на два этажа. Перед крыльцом лежит в грязи "жёвто-блакитный". Ива топчет его с полминуты, а отойдя, объявляет другим:

– Товарищи, при входе в аптеку не забывайте подольше вытирать свои ноги!

Я прохожу прямо, лишь наступив на украинский флаг, думая, что все это шутка. Но разворачивается передо мною из местных боец, спускаясь обратно с крыльца:

– Я забыл вытереть!
– зло топчет он тряпку.

– Грех фашистским флагом не вытереть, - встает за ним следующий местный.

А за этими еще двое. Уже ждут свою очередь.

Закончился переезд, и вечером мы разливаем в комнатах чай. Пока еще чай. Еще не расшатал, не разлатал нас Донецк.

...Ночью клочьями на небе заря. Она висит кусками сырого мяса, капая кровью на снег. Ночью грохочет город. Трещит вся казарма, а в окнах стоит красный от взрывов свет. Швыряет огни артиллерия и, падая на Донецк, летают по Млечному Пути туда и отсюда жар-птицы. И ночь заходит с пожарами в ледяные дома.

– Что это?
– стоим мы у битых окон, куда забирается ветер.

– Аэропорт...
– Сидит на кровати в глубине комнаты ополченец.
– Там Страшный Суд.
– Веще-зловеще доходит из тьмы.

Так вот почему так холодно нынче от ветра. Рукою подать до входа в Зал Страшного Суда. Где из раскрытых дверей дуют в лицо не ветры, а ужас и страх...

Так мы осели в Донецке. На мягких кроватях, в люксовых полатях, без бессменных постов, без бессонных часов. И сами в вечных гостях.

В Донецке у нас сразу кончилось всё. Уже через день вышел Север и перед строем:

– Продуктов осталось на несколько дней. Теперь не будем есть, как мы ели. Теперь лишь утром и вечером. Суббота и воскресенье по одному разу в день. Вяжите крепче ремни.

Отдельно на фланге десяток бойцов; идут в увольнение. Ждут. Раньше тем, кто ехал домой, давали продукты, а реже копейку. Север подходит к ним тяжким шагом, папаха на бровях, глаза на асфальте:

– Кто ждал денег или продуктов - их сейчас нет. Было время, мы помогали семьям бойцов. Теперь у нас нечем помочь.

Эти стоят как нищие с плевком в руке, вместо монеты. И вот молча уходят в город. И после, войдя в родной дом, молча кладут на лавку в прихожей бушлаты. Какие слова говорить им семье?

Один из Донецка. Уже пропустил два раза подряд увольнение.

– Ты, что домой не поехал?

– Домой не могу. Приеду, посадят за стол, кормить меня станут. А там жене с ребятишками самим не хватает. Я лучше тут. Впроголодь.

После такой поездки пришел к Роднику другой ополченец - Железо:

– Отпустите уже. Поеду в Россию. В военный учебный центр. Профессию военную получу, - стоит он, сорокалетний мужик, темный, как цыган, с желтыми мозолистыми руками. Стоит и не может толком соврать.

– Бесперспективняк, Железяка, - в бороду бормочет Родник.
– Гражданам Украины нет направления в российский военный центр. А еще решат, да и выдадут Украине. Найдутся добрые люди.

– Ну, может возьмут...
– уже попался он на вранье.

– Скажи, - стою я в дверях, - научиться надо или из-за зарплаты?

В точку.

– Денег в семье нет.
– Сдулся Железо. И сразу из великана сделался карликом.
– Ехал из увольнения обратно в отряд, в автобусе затребовали билет. Полторы гривны. Кто раньше их за деньги считал?.. А сейчас и их нету. Нечем мне, говорю, заплатить. А кондуктор орет: "Платите!" А рядом еще смеются: "Вот тебе и Армия - ни копейки за душой нет"... Отпустите? Не в Россию. Домой.

Что тут скажешь бойцу? Когда правда по канату ходит, да милостыню собирает.

– Оставайся пока, Железяка, - не знает, что ответить Родник.

Железо остался.

Да не пожелали остаться другие.

Восстание "минометов":

Командир минометного взвода Кацо - длинная нескладная башня. Слово за слово, кулаком по столу, а где-то зацепился Кацо с командирами. Сидят, лают о нем в кабинете:

– Минометчик от бога!
– За Кацо божится Японец.

– Дерьмо убого!
– Собачит того Карабах.

– Казак из него говённый!
– Сам пять минут в папахе Родник.

– Язык суконный!
– Утверждает приговор Север.

Мы только переглядываемся с Ордой.

– Кому верить-то?

– Мне верь, - тыкает в себя пальцем старик.
– Мне верь. Щука щуку жрет, костями давится...

И тут же - клизма, знай свое место!
– сняли Кацо с командиров взводов.

Кацо ночь переваривал эту новость, а утром в отряде восстали все "минометы". Двадцать человек бросили вызов Северу:

– Давай зарплату! Не дашь - катитесь все к черту! Уходим домой. Полгода бесплатно воюем!

Успели сделать единственное - арестовали Кацо. Пока арестовывали, шумел: "Я сейчас нагреюсь, буду стрелять!" Забрали оружие - ручной пулемет, повели на подвал. Как привели, загудел: "Куда вы со своими пульками, без моих мин?" Открывают двери подвала, а там уж встречает его Беспредел.

– Ты, же в Россию уехал?

– Да...
– отворачивает глаза Беспредел.
– Поехал, да завернул в Макеевку на "Семерку" к Сочи, денег занять...