Потерянная, обретенная

– Разве не лучше, дитя мое, жить своим трудом, ни от кого и ни от чего на земле не зависеть?

Рене смотри на сестру долгим немигающим взглядом, а потом спрашивает:

– Разве викентианки не принимают пожертвования от богатых людей?

– Принимают – соглашается сестра. – Но они еще и работают – шьют приданое, возделывают сад.

– И мы работали, – кивает Рене. – Мама играла в театре и получала жалованье. К тому же мы обе старались всегда быть красивыми и веселыми, чтобы господа, приходившие в гости, нами любовались. Один мамин друг, у него еще была большая черная борода и он служил в министерстве, – так вот, этот мамин друг говорил, что на душе у него поют маленькие птички, когда он видит наши лица. За это он готов был дарить любые подарки. И другие мужчины тоже.

– Милое дитя, пожертвования от благотворителей и подарки от мужчин – это не одно и то же!

– Почему? – искренне удивляется Рене.

Сестра Мари-Анж, как я понимаю, очень хочет сказать, но не может. Она сильно краснеет и произносит совсем не то, что думала:

– Видите ли, дети милосердия не тратят денег жертвователей на свои личные нужды, не упиваются тонкими блюдами и дорогими винами, не носят кружева и бриллианты. Они используют средства для того, чтобы помочь людям, которые не в состоянии о себе позаботиться. В этом и есть разница. А сетовать на скромные удобства, которые вам может предложить община, неразумно. Лучше десять тарелок горячего супа, чем одна тарелка устриц.

Рене, похоже, должна как следует обдумать этот вопрос.

– Так что же, – спрашивает она, – и кружева, и бриллианты, и устрицы – это плохо?

– Нет, ни в коем случае. Ведь для того, чтобы соткать ваш кружевной воротничок, понадобилась работа мастерицы. Если бы его не удалось продать, она не смогла бы заработать себе на пищу и кров. Бриллианты, слышала я, есть не что иное, как каменный уголь, зреющий в недрах земли, дар божий. Но и его достают камнекопы, обрабатывают ювелиры, продают торговцы. Значит, человек, покупающий бриллиант, дает работу многим другим людям. Дурно только, если бриллианты покупаются в долг, а так делают многие. Если у тебя нет денег на кружева, не стоит их покупать, если не хватает на устрицы, довольствуйся говядиной. И говядина была сегодня неплоха, как ты думаешь, Катрин?

Сестра Мари-Анж смеется, Рене тоже. Я мало что поняла из того, о чем они говорили, но могу сделать один вывод: между ними теперь воцарился мир. И это знание наполняет мою душу покоем.

На следующий год мы с Рене, выдержав установленный экзамен, поступаем в лицей. Мадмуазель Гаррель никогда не была прилежна в учебе, поэтому мы идем в один класс. Теперь у нас будет французский язык и литература, английский язык, история, география, арифметика, основы геометрии, естественная история, физика, химия, хозяйствование, гигиена, законоведение, введение в педагогику и учение о нравственности. Кроме того, желающие могут записаться на курсы высшей математики (обе мы их игнорируем), элементарный курс латинского языка (я буду его слушать, Рене нет), подробное изложение греческой и латинской литературы (только на четвертом году обучения, надо подумать, записываться или нет), торговую и культурную географию, подробную физиологию растений и животных. Во всех классах обязательна гимнастика, а рисование и пение – только в первых трех.

– Интересно, что такое «учение о нравственности»? – ехидно интересуется Рене. – И есть ли по этому предмету экзамен? Я наверняка провалюсь!

Но она зря беспокоится – «учение о нравственности» читает нам сестра Агнесса. На первом же занятии она объясняет, что эта дисциплина включает в себя понятие о гражданских обязанностях, таких как справедливость, уважение к личности, любовь к ближнему, благоволение, благотворительность, а также обязанности по отношению к самому себе.

– В последнем учебном году курс морали перейдет в психологию, основные начала которой находят практическое применение при воспитании детей. Вы должны быть образованными матерями!

Рене не особенно хорошо учится.

– Я так глупа, – говорит она, когда я напоминаю ей о домашнем задании. – Не могу понять, зачем мне химия.

Зато она отлично рисует и поет, отличается грацией на уроках гимнастики и знает множество стихов. Все остальное Рене списывает у меня.

А потом ей случается прийти мне на помощь в трудной ситуации.

Однажды утром я просыпаюсь от неприятных ощущений: ноет поясница, колени – словно из песка, побаливает голова. Весь день хожу с этим недомоганием, все роняю и путаю, за обедом мне совсем не хочется есть, а ближе к ужину, напротив, пробуждается страшный аппетит. Перед сном иду в уборную и обнаруживаю пятна крови на своем нижнем белье.

Я очень пугаюсь, поскольку знаю, что кровь – это всегда рана. Но на мне нет никаких ран, а значит, кровь идет из меня, из внутренних органов. Воспитание при общине дает некоторые, хоть и сомнительные, преимущества. Я часто слышала, как сестры обсуждают те или иные болезни, которые им случалось наблюдать. Не так много времени прошло с момента смерти несчастной сестры Анны. У нее нашли раковую опухоль, которая засела в животе так глубоко и пустила свои щупальца так далеко, что оперировать ее было невозможно. Сестра Анна держалась стойко, как истинная католичка. Она вообще была железная женщина. От страшной слабости ходила, держась за стены или опираясь на одну из своих товарок, из последних сил выполняла свои обязанности по обители и посещала богослужения, уладила все свои дела, а потом слегла. Боли были невыносимыми, она кричала в голос. Ей стали давать морфий; вскоре она скончалась. Я слышала, как сестры говорили, что непрестанные кровотечения были главным симптомом заболевания; что сестра Анна из целомудрия не обращалась к врачу; что медицина еще не знает средств вылечить эту болезнь… Говорили также, что такая хворь может быть вызвана как безнравственным образом жизни, так и напротив, строжайшим соблюдением обета целомудрия. В случае сестры Анны, конечно, верно было последнее утверждение.

С присущей мне наивностью я решила, что тоже больна этой страшной болезнью – симптомы были те же: кровотечение из внутренних органов и ужасная слабость. Сразу решила никому ничего не говорить – что-то подсказывало мне, что о таких вещах не кричат на каждом перекрестке, что это тайна, величайшая тайна жизни и смерти. Да и вдруг сестры сочтут, что моя болезнь вызвана как раз безнравственным образом жизни?

Сильных болей пока не было, значит, у меня еще есть время, чтобы уладить все свои дела. Правда, я точно не знала, какие именно – закончить, что ли, приданое для девицы Прюньер, которая в ноябре выходит замуж за вдовца-фермера? Но мне казалось странным пришивать оборочки из машинного кружева к панталонам будущей фермерши. Я решила все как следует обдумать и тихонько ушла из приюта, чтобы остаться наедине со своими мыслями.

Река тихо катит свои волны. Поздняя осень, вода холодна даже на вид. Я сажусь на прибрежные камни, подтыкая под себя полы плаща. Никаких мыслей у меня нет, но и возвращаться в приют не хочется. Лучше всего было бы сидеть тут, на берегу, а еще лучше – плыть по темной воде, словно Офелия. Эта мысль увлекает меня. Я встаю, и делаю шаг, еще один. Волна, как щенок, лижет носы ботинок. Я зажмуриваюсь.

– Ты промочишь ноги, – говорит Рене и отводит меня от кромки воды. – Что это тебе в голову взбрело? Ба, а что это у нас с личиком? Что с тобой такое?

– Я заболела, я умираю, – отвечаю, плача, и сгибаюсь вдвое от спазма в животе.

– Кто тебе сказал? Да с тобой еще вчера все было в порядке! Я же говорила, не надо было есть на ужин ту жареную колбасу. Она ведь так и сочилась жиром. Конечно, теперь у тебя живот схватило! Ну-ну, пойдем к сестре Мари-Анж, она даст что-нибудь из своих колдовских снадобий, и все пройдет.

Тогда я шепотом – в полный голос говорить и страшно, и стыдно, – рассказываю ей все. Рене сначала смотрит на меня округлившимися глазами, а потом – я вижу это! – старательно удерживается, чтобы не засмеяться.

– Не надо пугаться, дорогая, – ее глаза смеются, но голос очень серьезен. Больше того, она говорит сейчас так, словно не на два года меня старше, а на все двадцать, будто она не избалованная девчонка, которая до недавнего времени даже кос не умела себе заплести, а прожившая жизнь женщина. – Это бывает со всеми женщинами с определенного возраста. И будет происходить каждый месяц, поэтому… э-э-э… Поэтому оно так и называется. А монашки говорят, что это «проклятие». Но если попросту, то у тебя обыкновенные недомогания, а еще можно сказать «кардинал приехал»…